О русском рабстве, грязи и «тюрьме народов» - Владимир Мединский

На съезде все князья дружно сокрушались, что воюют между собой, а земля от этого оскудевает, раздорами же пользуются для своих набегов половцы. Было договорено: «Есть всего один способ блюсти землю Русскую. Кождо да держитъ Отчину свою».[262]

Тут надо сразу отметить: эту формулу упоминают далеко не во всех учебных пособиях и популярных книгах по истории. И даже если она упоминается, то не полностью. «Кождо да держить Отчину свою» Первая половина фразы удивительным образом исчезает.[263]

Почему? Ведь это — важнейшая деталь. Князья не просто делили землю, а заботились все вместе о защите и процветании всей русской земли.

Верно было замечено, что в таком отношении русской элиты к своему исключительному положению выражалось не что иное как свобода. И так продолжалось в дальнейшем веками на протяжении поколений и поколений.

Для польского шляхтича свобода выражалась в праве не подчиняться. Для английского лорда — в праве контролировать, на какие цели идут уплаченные им налоги. А для русского дворянина, прямого наследника (во всяком случае духовного) тех первых князей, свобода выражалась в возможности принимать участие в великом строительстве империи. И у кого, скажите, в результате было больше этой самой свободы? У поляка, чье неподчинение, чей гонор ни на что в общем-то не влияли, или у русского, чья готовность служить делала его сотворцом мировой истории?

Но мы сильно забежали вперед. А тогда, в конце XI века, князья порешили, что каждый должен оставаться в своем уделе… Во всяком случае так предполагалось.

Суха теория, мой друг. На практике, как всегда, действовали сразу все демократические механизмы. В многовекторной древнерусской политике они зачастую противоречили друг другу. Всего через 16 лет тот самый Владимир Мономах, что собирал съезд, стал Великим князем киевским. В обход старшинства, вопреки решениям княжеского съезда — и по воле народа.

В 1113 году умер киевский князь Святополк Изяславич. Киевляне его не любили за жадность. Князь опирался на ростовщиков, в долгах у которых ходил весь город. После смерти Святополка киевляне восстали, начался погром.

По одной версии, киевляне ударили в вечевые колокола и позвали на княжение уважаемого ими Владимира Мономаха. По другой, Владимира пригласили «лучшие мужи». То есть бояре — те, кто обладал наиболее весомым голосом и во время народных собраний, и при решении текущих дел. По третьей версии, наименее вероятной, Мономах узнал о восстании и пришел сам, чтобы остановить беспредел.

Что здесь правда, до конца уже никому не разобраться, но факт: без согласия Киева Владимир Мономах там бы не утвердился, не усидел.

Власть князя зависела от воли земли. А в случае Мономаха она оказалась даже весомее решений общерусского княжеского съезда.

Необходимое отступление

А все-таки странно, согласитесь, что слова «блюсти землю Русскую» выпадают из учебников. И это ощущение странности не будет нас покидать, пока мы не разберемся с происхождением мифа о тотальной нерасположенности России к демократической форме правления. Мифа о том, что предрасположены мы лишь к тоталитаризму, сопровождаемому обязательным душегубством.

Этот миф имеет сравнительно позднее происхождение. Он — наследие крммунистического режима. «Мы наш, мы новый мир построим», — пелось в официальном гимне СССР. Вплоть до 1944 года им был «Интернационал». Весь «старый» мир, вся история России огульно считалась «проклятым царизмом». Несколько утрируя, но именно так. Слово «патриотизм» долгое время было почти запрещенным, его приравнивали к «шовинизму». Ну, а к демократии у большевиков вообще было своеобразное отношение. Мягко говоря.

Вот нечто «прекрасное» от тов. Зиновьева, произнесенное с трибуны XII съезда РКП(б): «Мы — марксисты, и поэтому мы слышим, как трава растет. Мы видим на два аршина под землей». Сейчас же, если спросить, что у нас растет и что происходит на два аршина под землей, то, как правильно подчеркнул т. Ленин, мы должны сказать: растет великодержавный русский шовинизм… Где бы он ни рос, этот чертополох, он остается чертополохом. Мало того, у нас есть шовинизм великорусский с самым опасным значением, имеющий за собой 300 лет монархии и империалистическую политику, царскую политику, то есть всю ту иностранную политику царизма, о которой еще Энгельс в 1890 году писал, что «всякий, кто в этом отношении сделает хоть малейшую уступку шовинизму, неизбежно подаст руку и царизму».[264]

Это цитировалось в 1923 году. Ну что было ждать при таком отношении к отечественной истории? К нашему наследию, включая наследие политическое? Только самоубийца мог тут начать расписывать, какие мощные демократические механизмы работали на Руси все время существования нашего государства. Любой позитив, относящийся к эпохе «до 17-го года» в 20-х годах XX века тщательно отфильтровывался. Демократия исчезла из учебников истории.

А вот 1925 год. Стихотворение пролетарского поэта Василия Александровского «Русь и СССР». Опубликовано в «Правде» 13 августа.

Русь! Сгнила? Умерла? Подохла?Что же! Вечная память тебе.Не жила ты, а только охалаВ полутемной и тесной избе.Костылями скрипела и шаркала,Губы мазала в копоть икон,Над просторами вороном каркала,Берегла вековой, тяжкий сон.Эх, старуха! Слепая и глупая!Разорил твою хижину внукЗлые гады над дальним болотомПусть шипят ему: «Сгинь, изувер!»Скрепляемый кровью и потом,Не дрогнет СССР.[265]

Изуверы сгинули несколько позже. Окончательно — только через 60 лет. И все это время культивировалось пренебрежительное отношение к русской истории. Порой, когда это требовалось, на щит поднимались отдельные исторические фигуры — то Иван Грозный, то Петр I. Но в целом тысячелетняя отечественная история рисовалась как века косности и бесперспективности.

А демократия на Руси как бы и вовсе не существовала. Точнее, приводились примеры ее экстремальных форм — в виде народных восстаний. Ну, и были еще официально дозволенные образцы — вроде новгородского вече. Причем оно, это народное вече в Новгороде, противопоставлялось всей политической системе Руси.

Остальное замалчивалось. Видимо, не готовы были большевики, а потом — коммунисты, а потом — партократы позднего советского образца ответить на законно возникавшие вопросы: «А где это все? Куда подевалась исконная русская традиция самовластия?»

В результате этих десятилетий замалчивания у читателя сегодня возникает другой, но столь же недоуменный вопрос: «Неужели это все было на самом деле?»

Было.

Грамоты Ярослава

Креститель Руси Владимир Святой до Киева княжил в Новгороде. Став великим князем, он отправил в Новгород одного из своих сыновей — Ярослава, будущего Мудрого. После смерти отца Ярослав хотел занять великокняжеский киевский стол, попросив новгородцев о помощи.

Вече согласилось, но за свою помощь попросило плату. Это было не золото и не земли. Новгород просил вольности. Платой городу стала СВОБОДА.

Ярослав дал жалованные грамоты вольности новгородской.[266] Согласно этим документам, князь становится не господином Новгорода, а его служилым человеком. Новгород заключает с ним договор-ряд, в котором прописаны условия службы князя и обязанности города. Если князь нарушает договор, ему можно указать дорогу вон из Новгорода.

Несколько веков князья, которых звал Господин Великий Новгород, клялись не нарушать данных Ярославом вольностей и приносили присягу Новгороду, положив руку на эти грамоты.[267]

Даже в бреду невозможно представить себе, чтобы король или герцог в Европе просил бы помощи у Венецианской или Флорентийской республики. Чтобы он получил эту помощь, с помощью республики стал королем, а в благодарность за помощь провозгласил бы право республики приглашать себе служилого герцога…

Но ведь Великий Новгород — не какая-то торговая республика. Это огромное государство, историческая область Руси, по своему значению равная Бургундии или Нормандии. Пожалуй, что и вместе взятым. Ничего подобного в Европе не было отродясь.

Новгород активен, энергичен. Новгород волен и хочет еще больше воли. За свою службу город требует не богатства — свободы. Деньги сами заработаем, говорят новгородцы. Дайте только волю. Нам бы только волю во широком поле… — это вообще лейтмотив всего развития русской истории и русского народа. Нет воли — уйду на Дон, в Сечь, за Урал, в Сибирь, на Байкал. Чёрта два достанете.

По-русски такие места называются широким понятием «отдушина». Отдушинами служили и Камчатка, и Аляска — русские «украины». Наши необозримые просторы делали затруднительным социальный взрыв. А вот, например, для англичан, доведенных до крайности огораживаниями и «кровавыми законами» Елизаветы, «отдушина» приоткрылась лишь в XVII веке, с началом заселения колоний.