Фантастика, 1979 год - Сборник

Потом они очутились в каком-то парке. Играла музыка, шел дождь, и с недалекого проспекта доносился чуть приглушенный деревьями шум машин.

– Давайте посидим, - сказала Томи. - Тут есть детские качели, они под крышей… Посидим?

Она нашла эти качели под крышей, бросила на них коробку с бра и пригласила:

– Садитесь, здесь сухо.

Лавров сел рядом, качели качнулись…

Кто-то стучал в дверь.

– Да! - крикнул Лавров, вскакивая с кровати. - Войдите.

Пришел сосед.

– Извините, вот это моя кровать? Извините, пожалуйста, а курить в номере можно? Нет, нет, раз вы не курите… Извините, а горячая вода есть? Извините, пожалуйста, вы сейчас не будете принимать душ?…

Лавров сбежал от этого “извините” через пять минут.

Ушел из теплого, уютного номера почти не отдохнувший, злой и хмурый. И погода была под стать его настроению - шел мелкий, почти невидимый и неощутимый дождь. “Как тогда”, - мелькнуло воспоминание, и Лавров с удивлением огляделся: да, этот проспект ему был хорошо знаком.

И парк… Парк…

Он перешел проспект, огляделся, увидел широкую аллею, украшенную фонарями в виде белых зонтов, а дальше ноги понесли сами: по аллее до поворота направо, потом еще один поворот… “Детская площадка”, - прочел он и через десять-пятнадцать шагов стоял перед качелями под крышей.

“Тут есть детские качели, они под крышей… Посидим?” Он колебался - это было неожиданно, он почти забыл ее голос, не говоря уже о лице… “Садитесь, здесь сухо”.

Он сел, качели качнулись… Она, кажется, вскрикнула, а может, ему показалось - все получилось слишком быстро.

Он только почувствовал у себя на подбородке ее мокрые волосы и провел по ним ладонью…

Она не отпрянула, не пошевелилась. Замерла. И он, почти не соображая, что делает, осторожно прикоснулся ладонью к ее щеке.

– Какой вы нежный! - прошептала она тихо, чуть повернула голову, и он на своей ладони ощутил ее губы. - Поцелуйте меня, - прошептала она ему в ладонь так тихо, что он едва расслышал…

Здесь, на качелях, они просидели до глубокой ночи. Шел мелкий, въедливый дождь, но у них под крышей было сухо.

Постепенно смолкли все звуки: сначала музыка, потом голоса людей, потом начал стихать шум машин на проспекте.

И был такой миг, когда она очнулась, отпрянула и спросила, почти выкрикнула с вызовом:

– Я хорошо целуюсь, правда?

Он не стал ей отвечать, а привлек к себе и опять, как в первый миг, осторожно, ощущая дрожь в пальцах, провел по ее мокрой от волос щеке.

– Вы правда нежный, - услышал он шепот, и этот доверчивый шепот вдруг отдался в его сердце болью. “Как все глупо, не нужно… Зачем мне это? Вот тебе и гид…” - подумал он, впервые за весь вечер вспомнив о жене и детях.

А потом она плакала - необъяснимо, беззвучно, давясь слезами, и он ее успокаивал, говорил какую-то чепуху. Она притихла, словно согрелась у него на груди, и вдруг сказала:

– Спеть вам песенку? Старую шотландскую песенку о Томи, который любит качели.

И запела, не дожидаясь его ответа:

Ты любишь качели, Томи?

Вверх-вниз, вверх-вниз…

Как хорошо ты смеешься, Томи,

Еще разок улыбнись!

– Хм - сказал он, понявший, что эту “старую шотландскую” песенку она придумала сама, и обрадовался, что догадался сам - без ее объяснений. - А дальше?

– А дальше песенка грустная, - сказала она. - Но все равно конец у нее хороший.

И вновь запела: Но почему ты плачешь, Томи?

Вверх-вниз, вверх-вниз…

Разве от счастья плачут, Томи?

Лучше смеющейся мне приснись!

– Хорошая песенка, правда?

– Угу. Значит, вы от счастья плакали?

– угу. А вы этого не поняли?

Они опоздали и на троллейбус и на метро. Оказалось что один и тот же вопрос: “Зачем мне это?…” И еще предчувствие, что добром эта поездка не кончится.

– Пойдемте, - сказала Томи и дотронулась до его руки.

Она жила в старом трехэтажном доме напротив какого-то завода. В квартире было много хозяев, он догадался об этом по разноцветным почтовым ящикам, набитым на дверь, и в нерешительности остановился на площадке:

– Ну вот и ваш дом…

– Не будете же вы стоять здесь всю ночь, - улыбнулась Томи. И добавила, едва усмехнувшись: - Я одна живу. Отец, когда мне исполнилось восемнадцать, переехал на другую квартиру.

Она запнулась на слове “переехал”, и он догадался, что отец ее не переехал, а женился.

У нее была высокая и длинная комната с циркульным окном. Шкаф у двери, за ним тахта, стол с коробками пластилина, карандаши в стаканах…

– Это мамина комната, - сказала Томи тихо. - Она здесь жила почти всю блокаду. Не захотела эвакуироваться…

И - через небольшую паузу: - Я сейчас приготовлю чай.

– Нет, нет, - запротестовал Лавров. - Уже поздно - какой чай?

– Да? - удивилась она. - Ну тогда…

Она открыла шкаф, вытащила белье, подушку, быстро постелила на тахте и сказала, глядя в пол, точь-в-точь как в вестибюле гостиницы:

– Ложитесь.

И она выскочила из комнаты.

“Черт побери, - выругал он себя. - И номер есть, а вот… Однако что теперь делать?” И вслух сам себе ответил: - Спать.

Потушил свет, разделся и лег. Минут через пять дверь осторожно открылась: “Можно? Вы легли?” - но он промолчал, он увидел, что в дверном проеме торчит угол раскладушки.

Раскладушку можно было поставить только рядом с тахтой. Она постелила, разделась за дверцей шкафа и в ночной, до пят, сорочке - все это он видел сквозь смеженные веки - юркнула под одеяло.

– Спокойной ночи, - прошептала она.

И тут он понял, что круглый идиот и в какую влип глупейшую историю.

Утром он проснулся. И сразу все вспомнил, и ощутил под сердцем ноющую боль. “Этого еще не хватало, - разозлился он на себя. - Не надо было быть слюнтяем… А может, она не спала всю ночь?” Повернулся на бок, чтобы увидеть раскладушку, а увидел широко открытые, темные и тревожные глаза.

– Не спится, Томи? - сказал он как можно бодрее и все же фальшивя.

– Я сейчас встану, - быстрым шепотом сказала она. - Отвернитесь, пожалуйста, к стене.

Он отвернулся, закрыл глаза, но все равно все видел: и как она откинула одеяло, и как опустила ноги на пол, и как прошла за дверцу шкафа… “Дурак”, - скрипнул Лавров зубами.

Когда он выходил из комнаты, в коридоре была уже женщина.

– Доброе утро, - вынужден был он поздороваться.

– А? - широко открыла глаза женщина. - Доброе… - Она с любопытством, но в общем-то безобидным любопытством осмотрела его с ног до головы и забросала вопросами: - Значит, это вас вчера Томи таскала по городу? Вы впервые в Ленинграде? Понравился вам город? С гостиницами у нас только плохо. Но мы вас устроим, у меня приятельница в “Октябрьской”…

– Спасибо, - вставил наконец слово Лавров.