Рейтар - Андрей Круз

Когда монах начал крутить крошечную ручку завода, я заметил, что пальцы у него мелко дрожали. Затрещала пружинка внутри крошечной коробочки, а затем монах выложил ее на стол между нами. Тонкие стальные пластинки, задевая за маленькие пеньки, побежали по медленно вращающемуся кругу, зазвучала, просто и как-то наивно, несложная мелодия.

— Приходилось слышать? — спросил монах, глядя на шкатулку.

— Что-то знакомое, — прислушавшись, сказал я. — Как будто даже в детстве слышал, да вот вспомнить не получается.

— Мне это звук Хрустальной речки на перекатах напоминает, — сказал он. — В том месте, где мы обитель новую заложим. А песенка сама… не знаю, пели ли ее в ваших краях…

Река звенит, река журчитВода что твой хрустальОна кораблик слабый мчитВ неведомую дальНырнет в пещеру под горой —Страшнее места нетТам толща тьмы над головойИ вынесет на светВ теснинах скал зажмет потокИ нет пути назадБыстрее бег и вот прыжок —Летим мы в водопадА дальше снова темнотаИ снова солнца светНесет река сквозь временаКонца и края нет

— Там было больше куплетов, я помню. Не помню куплетов, но…, - запутался я.

— Я тоже, — улыбнулся монах. — Но когда мне совсем плохо, я напеваю про себя то, что помню. Вроде бы и детская песенка, неуклюжая и немного нескладная, но… она почему-то помогает мне выжить. Просто потому, что напоминает о том, что река течет далеко-далеко, и не раз еще пронесет и сквозь тьму, и сквозь свет, и сбросит в водопад, и даст отдохнуть на тихом плесе.

— И куда принесет? — спросил я, вдруг ощутив, как неожиданно сел мой голос.

— Туда, куда ты заслужил, я думаю. Река помнит все, потому что все, что ты бросаешь в нее, в ней так и остается, так и несет это течением рядом с тобой. И добро, и зло, и честное, и подлое. И место, куда тебе прибьет течением… я думаю, что это будет награда. Или кара.

Пружинка музыкальной шкатулки докрутила свой завод и мелодия смолкла. Вокруг было непривычно тихо. Я оглянулся, и увидел, что двое подвыпивших приказчиков смотрят на нее молча, не отрывая взгляда.

Глава 42

Первый колокол во дворе постоялого дора прозвучал в шесть утра, и сразу же началась суета. Торговый люд встает рано, ленивому купцу кроме убытка жизнь ничего не дарит. Слышно было, как выводят лошадей из конюшен, как запрягают телеги. Мы с Баратом выскочили во двор, поприседали, поотжимались от пыльного камня, которым мощен двор, потом нашли прибитую между столбами трубу, на которой удалось еще и подтянуть себя, сколько получилось. Затем, толкаясь с другими постояльцами, помылись у колодца ледяной водой.

— А завтракать не будем? — забеспокоился Барат, когда мы уже выводили лошадей из конюшни, одарив мелкой монетой местного конюха.

— Возле базара будем Злого ждать, там наверняка найдется чем перекусить.

Выехали мы с постоялого двора рановато, поэтому и вели всю дорогу лошадей неторопливым шагом. Хотя пересечь пришлось половину города, все равно рано добрались. Зато вышло так, что я Барата не обманул — прямо у самых ворот рынка чем только не кормили. Остановились мы у прилавка, за которым маленький суетливый мужик с рыжей бородой ловко вылавливал из кипящего масла воздушные мучные колобки, бросал их в маленькие корзинки, сколько покупатель скажет, посыпал белоснежной сахарной пудрой через маленькое сито и быстро принимал деньги, не забывая напоминать:

— Корзинки возвращайте или покупайте!

Предпочитали возвращать, забирая залог, но мы купили, перебравшись с ними поближе к другому прилавку, где разливали горячий чай с лимоном и медом. Все вместе как полноценный завтрак получилось, ну и место было удобное для наблюдения за площадью.

Народу здесь было уже много, причем сейчас самая суета царила — в ворота закатывались телеги с товаром, причем на въезде их целая очередь собралась, шумели зазывалы, неподалеку стучали молотки — плотники сколачивали небольшой павильон, сразу обтягивая его яркой тканью — новое торговое место для кого-то строили.

Злой появился минут через двадцать, когда мы успели и чай допить, и пончики доесть, и даже остатки сахарной пудры с пальцев смыть, по очереди отойдя от лошадей к колодцу, который заметили неподалеку. Приехал он верхом, один, поискал нас взглядом, потом кивнул, увидев, как я помахал ему рукой. И показал на проулок на противоположной стороне площади, мол, туда нам надо.

Мы вскарабкались в седла и медленно повели лошадей, пересекая поток телег. Злой дождался нас и не утруждая себя какими-нибудь приветствиями, сказал:

— За мной давайте, ждать нас должны.

Узкий переулок у этого базара был точно таким же, как и переулки у базара северного — слева и справа ворота лабазных дворов, мастерские, скобяные лавки и все такое прочее. Остановились мы скоро, у лавки с вывеской «Ножи, топоры, прочий инструмент. Продаем, чиним и точим».

— Сюда нам, — сказал он, спрыгивая с седла.

Я последовал его примеру, накинув поводья своего мерина на балку короткой коновязи поблизости. Барату же сказал:

— Приглядывай.

— Хорошо, старший, — кивнул он.

Злой толкнул тяжелую деревянную дверь и первым шагнул в полумрак, пахнущий металлом, маслом и чем-то еще, чем обычно в подобных местах и пахнет. За прилавком стоял рослый и широкий мужик с могучими ручищами, ногой толкавший педаль точильного станка и время от времени прикладывавший к вращающемуся кругу небольшой топор. На нас он посмотрел без особого интереса и без всякого дружелюбия.

— От повара Нила за заказом, пять ножей должно быть готово, — сказал Злой.

Мужик за точильным станком чуток нахмурился, вглядываясь в нас, потом кивнул на дверь у себя за спиной, пробасив:

— Должно быть готово давно, там спросите.

Мы обошли прилавок, Злой дважды по три раза стукнул в низку дверь. Я оглянулся — мужик на нас внимания уже не обращал. Под прилавком у него лежало ружье-насос вроде того, какое я тогда ночью во время нападения на постоялый двор подобрал. Страшная штука в такой тесноте.

Из-за двери что-то ответили, Злой толкнул створку и мы оказались в следующей комнате, на удивление просторной и тоже полутемной. Обстановка в ней была тоже неожиданно приличной — низкий столик с несколькими кувшинами на нем, блюда с фруктами, мягкие кресла не из дешевых. В одном из таких кресел, спиной к единственному окошку, сидел невысокий, немолодой человек с лицом церковного служки, постным и равнодушным. Редкие седоватые волосы, чуть обвисшие щеки, мешки под глазами — вид нездоровый вообще-то.