Угроза вторжения - Олег Маркеев

— Я все понимаю, Гога. Но другие? Ты же — вор в законе, — понизив голос сказал Самвел. — И они хотят, чтобы ты им оставался.

— Хм! — Глаза Осташвили превратились в хищные щелочки. — Согласен, вор. Только не тот, что кроме шконки лагерной и «малины» ничего знать не хочет. Таким не хотел быть и никогда не буду. Книжки надо читать, Самвел. Вор — от «врага» пошло. Тот, кто по общим законам, писаным для слабаков, жить не мог и не хотел, вот того вором называли. И здесь, — он смазал себя ладонью по широкому выпуклому лбу, — каленым железом эти буковки выжигали. Стеньку Разина тоже вором называли. — Он неожиданно широко улыбнулся. — Вот таким вором я хотел стать. И стану.

Самвел ничего не успел ответить. Ашкенази, до этого затравленно молчавший, как пудель, оказавшийся рядом со сцепившимися волкодавами, вдруг тяжело захрипел и плюхнулся лицом в стол.

Следивший за ними из темного угла Гаврилов непринужденно достал сотовый телефон — штука обычная, не рация, подозрений никаких — набрал номер. Дождавшись соединения, коротко бросил: «Объявили посадку».

В маленькой, пополам перегороженной белой ширмой комнатке остро пахло медикаментами. Полусонный врач, совсем молодой, бородку отпустил для солидности, хлопотал над надсадно дышавшим Ашкенази. Девочка-медсестра испуганно таращила глазки на толпящихся в комнате мужчин. У охранников под левыми лацканами одинаковых пиджаков заметно выпирали рукоятки пистолетов.

Гога Осташвили щелкнул над плечом пальцами, и комната в миг опустела. Остались лишь врач, он и Самвел.

— Доктор, что с ним? — Он похлопал по плечу врача. Тот повернулся.

На груди Ашкенази распахнули рубашку. Грудь ходила ходуном, судорожно вздрагивал покрытый темной порослью живот. Гога отвел взгляд.

— Он что-нибудь пил? — Врач повесил на шею дужки стетоскопа.

— Он вообще ничего не пьет, — подал голос Самвел. — Сок он пил. Апельсиновый. Гога, уже посадку объявили.

— Подождут! — нервно дернул головой Осташвили. — Что с ним?

— Аритмия. Бешеная. — Врач пощипал бородку. — Сейчас сделаем кардиограмму.

— В больницу надо. — Самвел окинул взглядом врача. На девочку даже не посмотрел. — Что этот лепила может? Он тут только пальцы бинтовать умеет.

— Погоди, Самвел. Пусть человек слово скажет.

— Можете забирать. — Врач пожал плечами. — но, предупреждаю, не довезете. Мне только расписку оставьте.

— Так! — Гога полез в карман. Достал пачку зеленых банкнот. Бросил на стол. — Это сейчас. Вытянешь его, получишь все, что попросишь. Я, Георгий Осташвили, даю слово. Узнал меня?

— Кто же вас не знает! — На щеках, чуть прикрытых белесыми волосками, выступил румянец.

— Шансы? — Осташвили не опускал взгляда, вцепившись им в глаза врача.

— Почти никаких. Нужна аппаратура. Здесь ее нет.

— А где есть?

— Возле Шереметьева-1 есть профилакторий. Сделаем укол — и поедем. Туда мы успеем. Если повезет, — добавил он, покосившись на сипло дышащего Рованузо.

— Слушай меня. — Гога положил тяжелую ладонь на плечо врача. — Этот человек мне нужен, понимаешь? В его голове такое, что тебе даже не снилось. Сделай невозможное, а я для тебя сделаю, что могу. А могу я многое.

— Постараюсь. — Врач сгреб со стола рассыпавшиеся купюры, протянул Осташвили. — Возьмите. Не обижайтесь, просто боюсь сглазить.

Самвел за спиной крякнул, но Гога не обернулся. Он пристально посмотрел в глаза врачу и неожиданно улыбнулся:

— Молодец! Думаю, мы подружимся. Через минуту между самолетами, приткнувшимися тупыми носами к красным переходам трапов, пронеслась, мигая синими маячками, «скорая».

Гаврилов, следивший за летным полем с угла высокой эстакады, набрал новый номер телефона и сказал в плоскую пластинку микрофона: «Наш друг взлетел, готовьте встречу».

Когти Орла

Максимов, одетый в белый халат, бесшумно приоткрыл дверь и в узкую щель осмотрел коридор. Крепыши маялись, подпирая стены. Седовласый, с острым хищным лицом, курил, присев на край стола дежурной.

Сама дежурная, тетка в наброшенном на плечи синем кительке, хлопала густо накрашенными ресницами. В нагрудном кармашке, как салфетки из столовской вазочки, все еще торчали зеленые купюры, небрежно сунутые туда кем-то из крепышей.

— Как? — Максимов на цыпочках вернулся к столу, на котором, разбросав руки, лежал Ашкенази. Двое в белых халатах, колдовавших над ним, подняли головы.

— Нормально. Сейчас придет в себя. — Врач снял маску, почесал белесую бородку. — Хорошо, что правильно рассчитали дозу. А то мог бы ласты склеить прямо в ресторане. И не дай бог хоть каплю водки…

— Пока свободны. — Максимов указал им на боковую дверь. — Сидите, пока не позову.

Едва за врачами закрылась дверь, из темной ниши вышел Кротов, на ходу кутаясь в белый халат.

— Похож я на профессора? — улыбнулся он и подмигнул Максимову. Чувствовалось, что едва сдерживает волнение.

— Похожи на грешника, за взятку попавшего в рай, — ответил Максимов, уступая ему место у стола.

— Благодарю, — кинул Кротов. — Кто в коридоре?

— Четверо бойцов и какой-то остролицый. Седой.

— Это Самвел. Ангел хранитель Гоги и его братца. Брата не уберег. Теперь с удвоенной энергией опекает оставшегося.

— Шеф безопасности?

— Хуже. Дал слово их отцу, что с мальчиками все будет нормально. Дети гор, что с них взять. Ну-с, как наш больной?

Максимов незаметно расстегнул все пуговицы на халате. Под этим тошнотворно воняющим карболкой балахоном надежно укрылись два пистолета с глушителями. За себя Максимов был спокоен. Охрану он мог повалить без шума голыми руками. А вот остролицего придется брать выстрелом, иначе не достанешь.

Гаврилов предупредил: «Кротова валить при малейшем подозрении. — И добавил: — Свидетелей не оставлять».

«Как порядочная сука, естественно, не сказал, что я тоже включен в свидетели. За дурака держит?» — Максимов встал так, чтобы в секторе обстрела одновременно оказался Кротов, комната, куда ушли врачи, и входная дверь. Заставил расслабиться ставшие словно резиновыми мышцы шеи, несколько раз глубоко вздохнул и стал ждать.

Цель оправдывает средства

Ашкенази открыл глаза и сразу же зажмурился от яркого света, ударившего, показалось, прямо в мозг.

— Лежи, Рованузо. Ты свое уже отбегал. — Кто-то в белом положил ему на лоб холодную руку.

— Я уже умер? — заплетающимся языком прошептал Ашкенази. Больше всего он боялся услышать «да». Тот, весь в белом, с седой головой, серебрящейся в остром слепящем свете, молчал. Свет стал тусклее, каким-то размытым, защипало глаза. Ашкенази почувствовал, как по щекам скользнули горячие ручейки слез.

— Не спеши себя хоронить, Башка. Вот меня слишком рано похоронили, я и вернулся.

Ашкенази попытался рассмотреть склонившееся над ним лицо, но мешала жгущая веки влага.

— Кто ты? — Язык был шершавым и каким-то толстым, едва помещался во рту. Он вдруг вспомнил мертвые коровьи языки, когда еще с них не сняли бледную пупырчатую кожицу и не порезали темно-бордовыми колечками. Как он любил этот нежный холодный вкус тающего во рту мяса… «А это был вкус смерти», — мелькнуло в голове, и он вздрогнул от хлынувшей к горлу волны тошноты.

— Старый друг. Пришел тебя предупредить, что вернулся. И кое-кому станет очень хреново. Видишь, я не забываю друзей. И не сдаю их, как ты.

— Крот? — Ашкенази широко распахнул глаза и отчетливо увидел склонившееся над ним остроносое лицо. — Господи, — выдохнул он, и взгляд его стал обреченным.

— Запомни эту минуту, Рованузо. — Сухие пальцы Кротова легли на дряблую, мокрую от испарины кожу, чуть вдавили остро выпирающий кадык. — Так легко тебя придушить, сучара. Но я подожду. А ты знай, теперь всегда так будет. — Пальцы больно врезались в мягкую выемку под кадыком. — Как тушканчика подвешу! В любое время дня и ночи.

— Тебя же убили, Крот. Зачем ты вернулся? — Ашкенази с трудом сглотнул распиравший горло ком.

— За своим, Башка. Только за своим. Любой скажет, что я поступаю по закону. Сколько хапнул Гога?

— Все. Все, что от тебя осталось…

— Ты же умный человек, Башка. Неужели не догадался, что он меня подставил, а?

— А что было делать? Права качать? Он мне предложил работу, я и согласился. Ты же сам всегда говорил, что кто смел, тот и съел.

— А про чужой каравай, на который не рекомендуется разевать хавальник, не слышал? — Кротов, заметив, как наливается красным лицо Рованузо, ослабил нажим. — Я же тебя из дерьма поднял, работать научил… А ты мое дело хапнуть помог!

— Я же только обсчитываю… Откуда мне знать, где он берет деньги?

— Не пой, Башка! Уж откуда у Гоги деньги, ты знаешь лучше всех. Да и что ты все о нем? С Гогой все ясно. О себе подумай. Жить хочешь?