ПЕРЕСТРОЙКА В ЦЕРКОВЬ - Андрей Кураев

В России для нашей проповеди открыта разве что студенческая молодежь. Вообще Православие сегодня превращается в секту интеллигентов.

Говоря языком социологии, в Москве конца 90-х годов XX века впервые за 150 лет исчезла корреляция между образовательным цензом и религиозностью. В течение многих (в том числе предреволюционных) десятилетий чем выше был уровень образования, тем меньше была религиозность. Но сегодня это уже не так.

Как-то в Московской Духовной Академии проходил «круглый стол» на тему «Церковь и молодежь». Наиболее здравым там было выступление одного провинциального батюшки, протоиерея Бориса Нечипорова — выпускника психологического факультета МГУ, избравшего полем своего служения не Москву, а районный городок Конаково в тверской глубинке. И вот отец Борис говорит: «По тому, что я вижу в своем городе, есть только одна группа молодежи, в отношении которой у нас есть надежда, что мы сможем о чем-то говорить, понять друг друга. Это боевики: те, кто занимается в клубе боевых искусств. Все остальные — или в бутылке, или на игле». Беседовать о душе, вечности, смысле жизни, Боге можно только с трезвым человеком. Да, и пьяница с радостью «поболтает», но ничего не поймет, не запомнит и выводов не сделает. Трезвыми же бывают только ребята, которые занимаются спортом; а спорт для них — это в основном боевые искусства. Конечно, у них там насаждается скорее оккультная философия. Тем не менее есть какое-то общее проблемное поле»…

А мое выступление было следующим, и я говорю: по моим наблюдениям и опыту — как столичного жителя — есть еще и другая группа. Кроме «боевиков», есть еще шанс найти общий язык с «карьеристами». По той же причине: они хотя бы трезвы. Это те ребята, которые хотят чего-то добиться в жизни, сделать самих себя, создать семью, построить дом, сделать карьеру. И ради этого они держат себя в форме, без водки и наркоты. Они поступают в престижные университеты, учатся думать. Круг их интересов не сводится к тому, как наиболее кайфово провести наступающий вечер. Их головы также относительно трезвы, а значит, с ними еще можно спорить, можно работать. Вот у кого мысль может перейти в веру.

Как на основании английского опыта еще несколько десятилетий назад сказал К. С.Льюис: «В наши дни очень трудно обратить необразованного человека, потому что ему все нипочем. Популярная наука, правила его узкого круга, политические штампы и т. п. заключили его в темницу искусственного мира, который он считает единственно возможным. Для него нет тайн. Он все знает. Человеку же культурному приходится видеть, что мир очень сложен и что окончательная истина, какой бы она ни была, обязана быть странной»[522].

Аналогичный результат к концу тысячелетия стал заметен даже в Индии: «Показательно, что в штате Керала, где к середине 90-х годов была достигнута стопроцентная грамотность, роль религии в политике заметно повысилась»[523].

Православие с его сложностью можно принимать или просто в силу традиции (причем традиции не столько семейной, сколько возрастной; ведь те бабушки, которых мы сегодня видим в храмах, это комсомолки пятидесятых, пришедшие в храм не по инерции семейного воспитания, а по возрастному инстинкту: «Моя мама, выйдя на пенсию, пошла в храм, значит, и мне пора туда же»). Или же, напротив, в храм входят люди, готовые сказать вслед за Достоевским: «Моя осанна прошла сквозь огонь, воды и медные трубы». Это люди, которые уже очень много пережили и передумали и выбрали именно сложность и неоднозначность православия, его культурно-историческую насыщенность. Ибо нужно иметь вкус к самостоятельной мысли, чтобы вопреки «Московскому комсомольцу» и рецептам знахарей войти в сложный и небеспроблемный мир православия.

В крупнейших университетских городах страны, прежде всего в Москве и СанктПетербурге, заметно меняется состав духовенства — с точки зрения уровня его образованности. В этих городах на служелие Церкви приходит немало светски образованных людей. Наверное, нет такой научной специальности, представитель которой не надел бы рясу.

А потому в Москве у меня есть право быть невеждой. На какой-нибудь встрече станет мне некий человек возражать: «Что вы тут несете?! Наука давно доказала несусветность этих ваших догматов». А я вежливенько так поинтересуюсь: «Простите, а о какой именно науке Вы говорите?». И в зависимости от его ответа пошлю его… Если он скажет, что ложность Библии доказала физика — пошлю его к протоиерею Владимиру Воробьеву, кандидату физ-мат. наук. Если он скажет, что Библию опровергла биология — пошлю его к священнику Александру Борисову, кандидату биологических наук. Если он скажет, что медицина не обнаружила существования души, — направлю его к иеромонаху Анатолию (Берестову), доктору медицинских наук. Скажет, что христианская мистика опровергута кибернетикой — пошлю к выпускнику факультета вычислительной математики и кибернетики МГУ священнику Андрею Михайлову. Если он скажет, что изучение истории вскрыло несусветные зверства в истории христианской Церкви — я предложу ему поговорить с историком протоиереем Александром Салтыковым. Если ему мнится, что наша «духовность» разоблачена психологией — посоветую обратиться за помощью к священнику Андрею Лоргусу, выпускнику психфака МГУ…[524]

В Москве свыше ста священников-выпускников МГУ. Когда патриарх приглашает нас вместе послужить в Татьянин день — мы уже не умещаемся в университетской Татьянинской церкви и делимся на две группы, одна из которых служит в Успенском соборе Кремля…

Соответственно, и уровень религиозности Москвы выше, чем в целом по Росиии. Самый образованный и гуманитарный город России — Москва — все явственнее становится православным по своей религиозной ориентации.

Сегодня подтвердилось то, что Бердяев еще в 30-х годах видел в среде русской эмиграции: тезис о Православии как религии неграмотных крестьян — это миф; сегодня для того, чтобы быть православным, нужно знать больше, чем для того, чтобы быть атеистом: «Христианство в России, как и повсюду в мире, перестает быть народной религией по преимуществу. Народ, простецы, в значительной массе своей уходит в полупросвещение, в материализм и социализм, переживает первое увлечение марксизмом, дарвинизмом и проч. Интеллигенция же, верхний культурный слой, возвращается к христианской вере… Старый бытовой, простонародный стиль Православия кончился, и его нельзя восстановить. К самому среднему христианину предъявляют несоизмеримо более высокие требования… И простая баба сейчас есть миф, она стала нигилисткой и атеисткой. Верующим же стал философ и человек культуры»[525].

Очень зримо, до символизма, это было видно в противостоянии крымского архиепископа Луки и крымского же главного атеиста А.С.Яранцева, который в 1955-57 годах был «уполномоченным Совета по делам Русской Православной Церкви при Совете Министров СССР по Крымской области». До своего вхождения в революцию и начала партийной карьеры Яранцев, согласно некрологу, опубликованному «Крымской правдой» 20 февраля 1962 года, никак не был связан с миром науки и образования: «Андрей Степанович рано начал трудовую жизнь. Вначале работал чернорабочим в булочной, а затем молотобойцем в частной кузнице. В дни Великой Октябрьской социалистической революции…»). Конечно, попрекать рабочего человека его необразованностью нельзя. Но в данном случае этот неуч всю жизнь считал именно себя носителем самого «передового» и научного «знания», и доверенную ему административно-полицейскую власть использовал для борьбы против человека, неизмеримо более знающего, чем он. Ведь архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий) — не просто богослов. Он — врач, хирург, профессор медицины, лауреат Сталинской премии за свои труды в области гнойной хирургии[526].

В течение двухсот лет была четкая тенденция: чем выше образование человека, тем более прохладно его отношение к религии. Но на сегодняшний день впервые исчезает корреляция между уровнем образованием человека и его отношением к религии.

В крупных городах проблема «диалога» Церкви и интеллигенции не стоит. Просто потому, что немалая часть интеллигенции уже в Церкви. Нет сегодня проблемы Церкви и интеллигенции. А есть проблема множественности позиций (плюрализма) в самой интеллигенции. И есть конфликт между интеллигенцией-уже-церковной и интеллигенцией-еще-неверующей. Но не между интеллигенцией и Церковью.

Для самой Церкви перемена в составе ее прихожан означает, во-первых, что надо наложить запрет на воспроизведение церковно-публицистических штампов столетней давности. Один из таких штампов полагает, будто слова положу вражду между семенем твоим и семенем жены (ср. Быт 3:15) относятся к взаимоотношениям Церкви и интеллигенции. Сто лет назад в некоторых изданиях через запятую писалось «жиды, студенты, интеллигенты». Но если мы будем воспроизводить это сегодня, мы обречем себя на очередные сто лет одиночества.