Три времени ночи - Франсуаза Малле-Жорис

Однако в 1490 г. было создано и развито богословское учение о колдовстве. Между 1580 г. и 1630 г. (в эпоху Монтеня и Декарта) это учение постепенно принимается и, так сказать, упорядочивается. Причин тому немало. Торндайк вслед за Мишле и Жан Палу связывают это с бедствиями, которые обрушились на XIV век (эпидемия чумы, Столетняя война). Конечно, играют свою роль бедность крестьян, социальные диспропорции. Особенно следует отметить распространение колдовства в горных районах, где люди жили в крайне неблагоприятных условиях. Разумеется, неоднократно подчеркивалась и роль церкви. Известная булла «Summis desirantes affectibus» Иннокентия VIII в 1404 г. и последовавший за ней вскоре «Malleus maleficorum» инквизиторов-доминиканцев Шпренгера и Инститориса служили, вне всякого сомнения, первыми ласточками, придавая нарождающейся мифологии церковную окраску. Нельзя, однако, не принимать в расчет влияние часто искаженных и плохо усвоенных неоплатонических идей. Парацельс в своей вере в призраков, домовых и блуждающие огни опирался на жизненный опыт, который в качестве знамения прогресса противопоставлял систематичности отцов церкви. Возврат к античности не только в определенной мере порождал критический дух (Л. Валла, Эразм), но и означал возврат к басням и суевериям, которые такой любознательный и просвещенный ум, как Жан Боден, слепо принимал. Роль реформаторских церквей была порой столь же определяющей. К концу жизни Кальвин явственно продемонстрировал свою боязнь колдунов, хотя Цвингли остался к этому вопросу совершенно равнодушен. Лютеране, со всем усердием проявляя свою ненависть к колдовству, распространили преследование колдунов до Дании, так же как кальвинистские миссионеры боролись с ним в Трансильвании, а протестантское духовенство — в Шотландии. Конфликт между Реформацией и Контрреформацией прибавил остроты проблеме, и без того волновавшей весь народ.

Мы тут касаемся психологического аспекта, который объясняет подспудное единомыслие подавляющего числа современников. Было бы нелепо предполагать, будто несколько инквизиторов, пусть фанатичных, и несколько судей, пусть самых кровожадных, смогли бы заставить народ, настроенный решительно против, примириться с подобным истреблением. Необходимость перегруппировки сил играет свою роль в принятии упрощенных представлений о добре и зле, и в ярко выраженной в этот период необходимости найти козла отпущения чувствуется отдаленный отголосок «великой схизмы». Нужно еще сказать несколько слов о пытке, которая для иных все объясняет, хотя на самом деле она лишь составляющая, важная, но не решающая обширного комплекса дьявольских эпидемий. И тут речь не идет о средневековом пережитке — возрождение пытки последовало сразу за возрождением интереса к римским законам. Несомненно, что именно пытка — причина небывалой распространенности в некоторых местах процессов над колдунами и ведьмами (в Бамберге, например, пришлось построить тюрьму специально для ведьм), а также поразительной схожести сотен признаний и непомерного количества невыносимых в своей непристойности подробностей. Пытка сыграла свою роль также в политическом или корыстном использовании обвинений в колдовстве. Она стала наконец законным способом убийства. Пытка, однако, не позволяет усомниться в субъективной реальности некоторых покаяний (достаточно перенестись в Африку и услышать подобные же признания и рассказы, отмеченные теми же обманчивыми видениями, когда не было и намека на принуждение), и довод о схожести признаний можно интерпретировать как угодно. Таким образом, мы приходим к последнему аспекту данного явления, к его собственно патологической стороне. Для историков XIX века прекращение этого феномена знаменовало победу рационализма, «прогресса», хотя подобное утверждение игнорировало средневековое отношение к колдовству… Считалось, что все объясняется «истерией», причина которой тогда была еще слабо изучена. Последователи Шарко одним махом расправились с Лувье, Луденом, а виконт де Морей представлял Франсуа Фонтена, которого он сравнивал с пациентами больницы Сальпетриер, чем-то вроде истеричного эротомана. Патологический аспект здесь действительно имеет место; он особенно поражает при одержимости эротического характера, а также в тех удивительных случаях, когда одержимостью заражались, ведь немало инквизиторов, изгонявших дьявола, в свою очередь умирали бесноватыми. Это тоже дает пищу для самых различных толкований.

Святой Иоанн на вопрос святой Терезы о различии, которое следует установить между понятием «меланхолия» (болезни, приблизительно соответствующей теперешней неврастении) и понятием «душевная опустошенность» (хорошо известного мистикам этапа на духовном пути), ответил, что это, разумеется, разные вещи, но можно воспользоваться первым состоянием для достижения второго. Лучше сказать о значении патологии для области духа невозможно.

В том, что касается Анны де Шантрен, я воспользовалась подлинным судебным процессом, отрывочную информацию о котором можно почерпнуть в томе «Кармелитские исследования», посвященном сатане; кроме того, некоторые сведения были собраны Е. Брует в ее работах о колдовстве в графстве Намюр. Об Элизабет де Ранфен документов сохранилось больше, и основной из них — сделанное ею для отца д’Аргомба свое жизнеописание, оригинальное издание которого хранится в музее города Нанси вместе с портретом Элизабет. Отметим также медицинское заключение докторов Делькамбра и Лермита. В случае Жанны Арвилье кроме данных о процессе 1678 г. моим единственным источником была «Демономания» Жана Бодена, если не считать упоминания о ней К. Гомара в его «Истории города Рибемона». Работ о самом Жане Бодене множество, хотя в них редко встречаются подробности о собственно колдовстве. Упомяну лишь книги Кастоне де Фоссе «Жан Боден, его жизнь и произведения» (1890 г.), А. Бодриара «Жан Боден и его время» (1853 г.), Дроза «Кармелит Жан Боден». Не колеблясь я сблизила во времени или изменила отдельные факты, не ставя перед собой задачу писать исторический труд, однако я попыталась как можно точнее воссоздать дух времени. Я не привожу здесь список литературы о колдовстве вообще, но готова предоставить его в распоряжение читателя, который обратится ко мне с такой просьбой.

Примечания

1

Уподобление себя трупу (доел, «такой же, как труп» (лат.) — беспрекословное повиновение вышестоящим, предписываемое И. Лойолой членам ордена иезуитов.

2

Балю (1421–1491) — французский прелат, министр Людовика XI, посадившего Балю в тюрьму после того, как тот его предал.

3

Классический тип истерии.

4

Смотри рассказ о жизни Элизабет, который она много лет спустя поведала отцу д’Аргомба.

5

Под конец (лат.).

6

Вермандуа — историческая область на севере теперешней Франции, присоединившаяся к последней в 1213 г. — Прим. перев.

7

В душе (итал.).

8

Титул членов некоторых монашеских орденов, например бенедиктинцев.

9

Подлинные слова Бодена. — Прим автора.

10

Рокайль — здесь: сооружение из раковин и необработанных камней, обычно садовое. — Прим. перев.

11

Лабур — историческая провинция Страны басков, присоединенная к Франции в XV в. — Прим. перев.

12

Намек на обычай судей делать мысленную оговорку. Говоря о небольшом доме, они подразумевали «солому, которую подожжет палач». — Прим. автора.