Морские повести - Николай Панов

Ларионов провел рукой по лицу. Лицо было мокро от пота, и во рту солоноватый вкус крови. «Неужели я закусил до крови губу? — подумал Ларионов. — Ребячество какое».

У него была манера прикусывать губу, так же он прикусил ее во время того трагического похода на лодке.

— Жаль, ушли самолеты! — сказал рядом голос вахтенного офицера.

На вахте был лейтенант Лузгин, командир зенитной батареи; Снегиреву запомнилось его высоко запрокинутое лицо, вцепившиеся в черную гладь бинокля пальцы, суставы, побелевшие от напряжения.

— Ударить бы всеми стволами, открыть бы по ним огонь! — горько сказал Лузгин.

— А вы не понимаете, почему мы не открыли огня? — обычным своим бесстрастным голосом ответил Ларионов. Он стоял близко к открытому шкафчику с микрофоном и как бы ненароком его голос донесся до каждого боевого поста. — Видели ли они пирс с кораблями? Едва ли. Ракеты горели недолго, не над самой базой. А открой мы стрельбу — запеленговали бы нас по вспышкам. Мы не стреляли, но комендоры «Громового» всегда успели бы во-время открыть огонь. Понятно, лейтенант?

— Так точно, понятно, — сказал лейтенант Лузгин.

Они стояли почти рядом в густой, черной, морозной тишине. «Осторожность и расчет, только расчет и холодная осторожность — вот он весь капитан-лейтенант!» — думал с неприязнью Лузгин. Это ему было не по душе. Он недавно приехал на флот, ему хотелось ярких подвигов, хотелось видеть горящие, падающие в море самолеты, пылающие вражеские корабли…

— Стой! Кто идет? — спросил часовой у трапа.

— Свои. Филиппов, Афонин, Зайцев, — ответил торопливый голос Зайцева. Трое сбежали по сходням, бросились к своим боевым постам.

Они просидели с Москаленко все время тревоги, не видели осветительных ракет над крышами базы. А потом бежали на корабль в полной темноте, в неизвестности, в тревоге: не случилось ли чего-нибудь с «Громовым»?

Афонин прошел на мостик, стал на свой наблюдательный пункт.

— И не разу не ударили по гадам? — сказал Афонин с болью и обидой в голосе, стирая с лица пот. — Подбить бы пару самолетов, заказать им летать сюда. Почему не стреляли?

— А ты не понимаешь почему? — услышал он рассудительный голос Гордеева. — Недолго горели ракеты, не над самой базой. А открой мы стрельбу — запеленговали бы нас по вспышкам. Теперь понятно тебе это дело?

ГЛАВА ПЯТАЯ

Скалы, ущелья, ледники… Неустанные белые вихри крутятся над обрывами черных, отшлифованных ветром вершин. В ущельях лежат снега, тянутся пологие подъемы и скаты. И снова сопка огромными ступенями устремляется в туманное облачное небо, и снова блестят ледники, как широкие, взметнувшиеся к небу реки.

А внизу глухой рев океана, вспененная дикая вода, штормовые туманные дали, неустанный прибой бешеного Баренцова моря.

И опять сопки, как снеговые миражи, уходящие вдаль, громоздящиеся друг за другом, озаренные артиллерийским и ракетным огнем.

Кольский полуостров, хребет Муста Тунтури, Рыбачий и Средний — линия Заполярного фронта.

Сюда в первые часы войны двинулись из Скандинавии фашистские горно-егерские части. Они карабкались по скалам, прокладывали в сопках дороги, спускались с парашютами, поддерживаемые бомбежками воздушных армий. Тренированные в баварских и австрийских Альпах, одним броском захватившие Крит, оккупировавшие норвежские порты, несущие на рукавах черные свастики и на кепи — желтые цветы эдельвейса. Гордящиеся медалями за взятие Нарвика и Крита.

Жестокие, тяжелодумные, выносливые парни, привыкшие повиноваться, привыкшие легко побеждать, они приучились презирать врага, они легко били французов, норвежцев, англичан.

Им дали приказ: форсировать полярные горы, занять Мурманск, захватить базы Северного флота, одним ударом кончить войну в Заполярье.

И они уверенно двинулись вперед, прошли несколько миль и сшиблись с советскими войсками — надменные фашистские головорезы. Их подымали в психические атаки. Они шли во весь рост, сомкнутым строем, с автоматами, прижатыми к животам. Шли в зеленеющих теплых долинах, под солнцем короткого полярного лета.

Но наступило то, чего еще ни разу не испытывали они за все месяцы фантастически легкой войны в Европе и в африканских пустынях. Их отбросили назад. Одна долина, усеянная их телами, так и стала с тех пор называться Долиной смерти.

Их отбросили назад, и они стали окапываться на горных вершинах, строить долговременные укрепления, готовиться к жестокой полярной зиме. И они сидят там месяц за месяцем, забившись в гранит, прикрытые накатами бревен, минными полями, рядами колючей проволоки под высоким напряжением…

Высота Черный Шлем. Когда Калугин ездил к разведчикам на передовую, он видел издали эту высоту: гранитную, повитую туманами сопку, с вершиной, закрытой облаками. Ее назвали Черным Шлемом потому, что весь снег зимой, всю зелень летом с нее сорвали залпы батарей, от разрывов снарядов закоптились и почернели ее отвесные склоны.

И вот теперь идет новый штурм этой высоты. Решающий, беспощадный штурм. Высота Черный Шлем — вот сейчас цель для ударов советской пехоты и корабельной артиллерии…

Калугин читал корреспонденцию Кисина. Пахнущие свежей типографской краской строки на развернутом газетном листе:

Третьи сутки над занесенными снегом сопками, в ясные, короткие дни и в лунные вьюжные ночи полыхают зарева от минометных и артиллерийских залпов, смешиваясь на горизонте с фонтанами трассирующих снарядов и пуль.

Я пишу эти строки под плащ-палаткой, растянутой между сугробами, во время короткого отдыха части автоматчиков, которые сейчас снова пойдут на штурм высоты. Идет артиллерийская подготовка. Вьюга заносит Черный Шлем, и снова снаряды обнажают его гранитные склоны.

С моря бьют наши эсминцы, с занятых нами отвесных скатов — легкие орудия и минометы. И таким же огнем отвечают нам немцы. Уже несколько раз переходили из рук в руки вершины Черного Шлема, вчера форсированные нашими разведчиками. Об этом внезапном ударе с моря будут писать поэмы и песни, но сейчас я хочу рассказать о нем в торопливых корреспондентских строках.

Разведчики шли в одних гимнастерках. Плащ-палатки в скатках через плечо, в руках автоматы, вокруг пояса у каждого несколько гранат, неизменный кинжал для рукопашного боя.

Это было ночью, и в лунном зеленоватом свете огромная сопка вставала, как отвесная стена. Фашистский гарнизон спал. И в голову не приходило фрицам, что в такую лунную ночь наша армия начнет наступление!