Записки натуралиста - Евгений Спангенберг

— Нет, не для всех, — ответил я. — Только для тех, кого ваша супруга Марина Алексеевна оставила без обеда!

Сейчас, плотно пообедав, я не смог бы вылезть через маленькое окошечко в кладовой даже в том случае, если бы в этом была необходимость.

Впрочем, такая зависимость от хозяев имеет и хорошую сторону. Приятно, что и далеко от дома, от семьи вы встречаете милых, симпатичных людей; они заботливо и внимательно относятся к вам. Случай с женой лесничего я и мои товарищи всегда вспоминаем с большим удовольствием. Уж очень хорошо жилось нам, студентам, под строгим надзором Марины Алексеевны. Но бывает и иначе.

Недавно, приехав для полевых исследований в Приморье, попал я к одним старикам. Деду было лет восемьдесят с лишним, бабке тоже около этого. У стариков снял я комнату и договорился с хозяйкой, чтобы она за хорошую плату взяла меня, так сказать, в свои нахлебники.

— Вы, бабушка, помните, что мне никакой роскоши не надо. — Если будет, например, простой картофельный суп или борщ, а вечером горячий чай — мне больше ничего не нужно. Люблю я также жареную картошку. Вот только, бабушка, молока мне не давайте.

Договорившись с хозяйкой, я с головой ушел в изучение животного мира этого замечательного уголка. Но не прошло и недели, как старуха, забыв о нашем договоре, стала все чаще поить меня молоком и кормить молочными блюдами. И вполне понятно — продать молоко в маленькой деревеньке было почти невозможно, и хозяйка, видимо, решила приучить меня к этому продукту. Поневоле иной раз напьешься с утра молока и отправишься в далекую экскурсию.

— Бабушка! — наконец не вытерпел я. — Верите ли вы, что мой желудок молоко совсем не варит,

— Эх, такое добро не пить! — вмешался дед. — Желудок не варит, так старая сварит его, и кушайте на здоровье!

— Не хотите молока пить, неволить не буду, — прибавила старуха.

И с этого дня хозяйка приготовляла мне к утру пару вареных яиц. Яйца я люблю, от них не отказывался, но все-таки, посудите сами, что значит пара вареных яиц на целый день для взрослого и здорового человека.

Не нравилось мне у стариков и по другой причине: они были мрачны и неразговорчивы. Довольный результатами дневной экскурсии, вернешься, бывало, вечером и сядешь к столу. За ужином хочется поделиться впечатлениями, услышать живой совет от местного, знающего свой край человека. Но за ужином, как и в другое время, царило молчание.

— Знаете, дедушка, сегодня я далеко забрался в тайгу и с высокой сопки увидел на юге реку, — это, наверное, какой-то приток Большой Уссурки?

Я долго, терпеливо ждал, но не получил ответа.

— Мне очень хочется попасть на эту реку. Пройти туда, мне кажется, легче всего и ближе через вашу заимку?

— Ваше дело, — наконец, после долгого молчания безучастно ронял дед.

— Як хоште, — столь же безразлично вторила старуха, и начатый разговор обрывался.

Неудовлетворенный, я наливал из чайника жидкий чаек, — он оказывался чуть теплым.

— Бабушка, печка топится — можно я чай подогрею?

— А чего его греть, чайник горячий! — потрогав его рукой, отвечала старуха.

«Чайник, верно, горячий, а вот чай холодный!» — с раздражением думал я, выпивая стакан остывшего чая, и уходил в соседнюю комнату, где приводил в порядок собранные за день материалы.

Такая обстановка вскоре мне надоела. «Не надо мне больше забот скупой старухи, лучше я сам о себе позабочусь, хоть работа страдать не будет», — решил я. И я вспомнил один давнишний случай. Он ясно доказывал, что настоящий охотник, если захочет, найдет себе везде пропитание.

Лет тридцать тому назад я и один из моих товарищей-студентов Леонид Владимирович Шапошников возвращались однажды на станцию Солотьбе. Нам нужно было пройти около 35 километров по пустынной местности. Взятого продовольствия нам не хватило, еще вечером за ужином мы прикончили свои запасы. Таким образом, выйдя, не закусив, ранним утром, мы вскоре почувствовали невероятный аппетит. Утолить его было нечем. Правда, у нас с собой были охотничьи ружья, но по пути не встречалось дичи. Кроме того, в патронташах остались только полузарядки — патроны, набитые самой мелкой дробью, пригодные для стрельбы небольших птичек.

Часам к двенадцати мы сильно устали. Сравнительно плохое питание все предыдущие дни, вынужденный пост сегодня, а также изнуряющая жара — все это отразилось на наших силах. Спотыкаясь, мы едва передвигали ноги, бредя по пустынной местности; часто садились на раскаленную почву, чтобы хоть немного восстановить силы.

И вот в одну из таких передышек я заметил несколько бурых голубей. Они то кругами летали над казахским кладбищем, то рассаживались на глиняные постройки. Завидя птиц, мы с Леонидом поспешили к кладбищу в надежде добыть хоть одного голубя. К нашему разочарованию, осуществить это оказалось не так просто.

Заметив людей, осторожные птицы улетели.

Тогда, не видя никакой дичи, я выстрелил по стайке воробьев, державшихся в густых колючих кустарниках. Но только один злосчастный воробей попал мне в руки. Наскоро ощипав его и поджарив на огоньке, мы разделили его пополам. Каждому из нас досталось по крошечному кусочку едва поджаренного мяса. Мы съели эти кусочки с громадным аппетитом, почти с жадностью.

Конечно, чтобы насытиться, нам нужно было съесть еще не менее десятка такой мелкой дичи. Но — вот чудо! — ощущение сильного голода вдруг исчезло, нам стало весело, силы восстановились. Со смехом мы поднялись на ноги и уже без особого напряжения дошли до станции.

После этого случая, исследуя Среднюю Азию, я всегда брал с собой соль и спички. Я был уверен, что даже самая маленькая дичина выручит, если в пути у меня не хватит продуктов.

И вот, когда у старухи мне стало невыносимо, я решил перейти на самообслуживание. Достал небольшой отрезок толстой, но достаточно мягкой алюминиевой проволоки, скрутил ее так, чтобы она поместилась в карман моего заплечного мешка, туда же сунул спички, пробирку с солью и кусок черного хлеба. «Это моя походная кухня», — объяснил я мальчугану Юрке, который в то время частенько сопровождал меня. После того как у меня появилась походная кухня, я сразу почувствовал себя свободным и независимым.

Раннее утро. В домике, где я поселился, царит тишина. Стараясь пересилить дремоту, я одеваюсь, захватываю ружье, бинокль, заплечный мешок и осторожно выхожу на улицу. Тихо и в поселке. Сторожевые псы и те перестали лаять и заснули сладким утренним сном.

Я миную последние домики и огороды и выхожу на проторенную тропинку: она идет прямо на юг вдоль глубокой заросшей кудрявыми ветлами и кустами канавы. Минут пятнадцать неторопливой ходьбы — и я у большого спокойного озера.