Пляжная музыка - Пэт Конрой

— Ну что, они не хуже калифорнийских? — крикнул я, когда Джордан подгреб ко мне и я схватился за доску.

— А это и есть калифорнийские, — крикнул в ответ Джордан. — Они просто заблудились. Эти волны пришли из Тихого океана. Может, у них тут что-то вроде студенческого обмена.

— Эта последняя южнокаролинская волна дала тебе все, что ты хотел, — заметил я.

— Здешние волны какие-то беспорядочные. В Калифорнии волны идут по семь одна за другой. И надо выбрать третью или четвертую, потому что они самые высокие. А здесь — хаос.

— Тихий океан слишком предсказуемый, — заорал я, стараясь перекричать грохот волн и свист ветра. — Слишком примитивный.

— Атлантический — паршивый, второразрядный океанишко, — закричал Джордан, оценивающе вглядываясь в наступающие волны. — Вот было бы здорово, если б ураганы случались здесь каждый день. Но он все равно никогда не будет как Тихий. А теперь твоя очередь, Джек. Видишь вон ту, четвертую, волну? Не бойся, когда она обрушится, это просто доска входит в центр волны. Поднимись сначала на колени. Помни, это всего лишь поверхности.

— Поверхности? — удивился я.

— Не забывай об этом, — повторил Джордан, сильно подтолкнув меня вместе с доской. — Сам все поймешь.

Тем летом мы прославились как парни, обуздавшие бурю, как повелители ураганов, сумевшие оседлать самые высокие волны, обрушившиеся на берег. В тот день я поймал пять волн, и это полностью изменило мое отношение к воде. Я трижды падал, и одно из тех падений полностью изменило мое отношение к падениям вообще. Меня поглотила огромная волна, а потом перевернула, так что доска огрела меня по голове. Я потерял всякое представление о том, где я и что я. Я запаниковал, наглотавшись воды, затем неожиданно меня выбросило на поверхность и бешено закрутило на одном месте, а когда меня ударила следующая волна, я снова плашмя упал на воду. Море в тот день было ужасающим, но Джордан объяснил нам, что если вы можете кататься на волнах, то, стало быть, можете их и приручить. Он постоянно твердил нам, что самое главное — не забывать о поверхности волны и поверхности доски. Он утверждал, что если понять, что в основе любого вида спорта лежат физические законы, то все сразу становится легко и просто.

Джордан был сорви-головой, и сам черт был ему не брат, и если Кэйперс осуждал безрассудство Джордана, то мы с Майком ценили нашего нового друга именно за это качество. Любовь Джордана к риску, его острая потребность все время ходить по краю пропасти, его желание испытать себя в том, что недоступно другим, — все это наполнило нашу жизнь такими яркими приключениями, о которых мы даже и не мечтали. Всю свою жизнь Джордан боялся быть погребенным заживо серой американской обыденностью, полной отчаяния и безысходности, боялся стать совсем бесчувственным, боялся того, что его жизнь будет лишь статистическим фактом, а не билетом на волшебное шоу. И не то чтобы Джордан был экстремалом, просто он находил особую красоту в действиях, выходящих за рамки обыденности.

В то лето наша четверка вскарабкалась на водонапорную башню в центре города, потому что Джордан хотел посмотреть на Уотерфорд с высоты птичьего полета. Мы прыгнули на платформу товарного поезда, проехали на нем до самого Чарлстона и автостопом вернулись на грузовике, набитом арбузами. Джордану нравились дальние заплывы, и он удивил Сайласа Макколла тем, что проплыл туда и обратно с острова Поллок до острова Орион, преодолев восемь миль и при этом сумев пересечь судоходный канал. Джордан держался на воде с грацией и игривостью выдры. Такого выносливого пловца Сайлас еще в жизни не видел, причем Джордан абсолютно не боялся ни глубины, ни приливов, ни акул. Когда он плыл, то казался частью тех же таинственных сил, которые приводят в движение приливы.

Однажды, когда мы ночевали в доме Майка, Джордан предложил нам вообразить, будто мы члены французского Сопротивления, посланные Шарлем де Голлем на смертельно опасное задание. Нам надо было взорвать в Париже Новый мост в тот момент, когда Гитлер поедет по нему на встречу с победоносной армией рейха. Джордан изготовил муляжи бомб, очень похожие на настоящие, раздал их нам и велел прикрепить их скотчем к опорам уотерфордского моста. В полночь мы прыгнули в воду, держа в руках завернутые пакеты, выглядевшие точь-в-точь как настоящая взрывчатка. При этом Джордан не разрешил нам вернуться обратно к городскому причалу, пока лично не проверил работу каждого из нас и, не вполне довольный результатами, не переклеил муляжи ниже ватерлинии, руководствуясь своими строгими стандартами. Потом он завел будильник, подготовил фальшивый запал и только тогда дал отмашку плыть обратно, по течению, которое вынесло нас за город, где мы спрятали полотенца и одежду на палубе стоящей на приколе яхты. Джордан спланировал все до мельчайших деталей. Пока мы плыли обратно, он посмотрел на часы и сказал: «Сейчас!» И мы все оглянулись в полной уверенности, что мост взорвался и искалеченные останки фюрера лежат на дне Сены.

Страсть Джордана к анархии и скитаниям вносила некоторый диссонанс в нашу жизнь, в том числе и в представления Кэйперса о мире. Кэйперс еще никогда не видел мальчика, каждая пóра которого источала опасность. В многочисленном племени своих кузенов Кэйперс не встречал такой мятежной натуры. Его увлечение Джорданом было не только личным, но и научным, поскольку он не знал ни одного Эллиота или Миддлтона, которые не были бы консерваторами и джентльменами до кончиков ногтей. Именно Джордан открыл Кэйперсу глаза на их общих предков, одни их которых помогли избавиться от английского короля, а другие — вместе с Фрэнсисом Мэрионом[130] сражались против британцев в малярийных болотах к северу от Чарлстона.

— Представители нашего рода всегда шли против течения, — сказал Кэйперсу Джордан. — Наши предки стояли у орудий, когда южане обстреливали форт Самтер. Именно я, а не ты, Кэйперс, унаследовал дух наших предков.

— Нас рассудит время, — ответил Кэйперс, не поверив ни одному слову Джордана.

В конце августа, в полнолуние, мы вчетвером поплыли навстречу луне, решив забраться дальше, чем когда-либо. Джордан, сидя на доске, заплыл далеко за волнорезы, на четверть мили от берега. Мы медленно плыли рядом, иногда цепляясь за доску, совсем как рыбы-прилипалы к акуле.

— Здесь достаточно глубоко, — предупредил Кэйперс.

— Еще немного, — сказал Джордан.

— Мы в городе акул, Соединенные Штаты Америки, — заметил Майк.

— Мы не являемся звеном их пищевой цепи, — возразил Джордан.

Через двадцать футов он соскользнул с доски и присоединился к нам, и мы стали следить за игрой лунного света на поверхности воды. Луна проливалась на Атлантику, словно вино из опрокинутого бокала. Течение омывало наши ноги, болтающиеся в воде, точно приманка. Вдалеке еле светился огонек в доме смотрителя, где мой дед, должно быть, сейчас читал книгу под музыку кантри. Мы были так далеко, что дом напоминал корабль, выкинутый на берег. В кругу лунного света мы казались самим себе жемчужинами, формирующимися в мягких тканях устрицы. Биение наших четырех сердец пробудили любопытство черного окуня, помпано и мерлангов, которые кружили в поисках пищи прямо под нами.

В двадцати ярдах от нас неожиданно послышался такой громкий всплеск, что мы вздрогнули.

— Дельфин, — сказал я. — Слава богу, не большая белая акула.

Затем второй дельфин, вспенив воду, направился к нам, а потом третий, четвертый… Они окружили доску, и мы почувствовали взгляд этих огромных таинственных существ. Я протянул руку, чтобы погладить одного из них по нефритовой спине, но дельфин ушел на глубину, и моя рука схватила лишь лунный свет в том месте, где спинной плавник разрезал шелковую воду. Дельфины, очевидно, унюхали в морском течении наш мальчишеский запах и уловили пение наших гормонов. При появлении дельфинов никто из нас не произнес ни слова: это зрелище было настолько удивительным и прекрасным, что мы инстинктивно затаили дыхание. Дельфины исчезли так же быстро, как появились. Должно быть, поплыли на юг, где было больше рыбы.

Каждый из нас на всю жизнь запомнит эту ночь, когда мы дрейфовали на волнах. В тот год мы как раз должны были перейти в старшие классы, переступив тонкую черту, отделяющую наше детство от юности, а потому восхищались собственной отвагой, тем, что могли плыть вдали от бдительного ока наших родителей, полностью отдавшись судьбе и равнодушно глядевшим на нас звездам. Для меня это был упоительный миг свободы и безудержного восторга. Тогда в окружении дельфинов мы заключили безмолвный договор. Каждый из нас в своем воображении будет снова и снова возвращаться к той доске для серфинга и к той ночи, когда счастье было так близко, что до него, казалось, можно было дотронуться рукой.