Погадай на дальнюю дорогу - Анастасия Дробина

– Ты пойми, я ведь не хотел так... Ну да, был у ней... Так ведь один раз только!

– Мне не мог сказать?

– Да вроде к слову не было... Столкнулись-то случайно, здесь, на Воздвиженке. Она меня прямо силком к себе потащила. Чего было не сходить, родня все-таки. Что будет-то теперь, Арапо, а?

– Не знаю. Не знаю! Поглядим. Эх, и как это я Кузьму-то одного выпустил! – с досадой вырвалось у Митро. – Ему ж теперь сам черт не брат, хорошо, если только напьется. Раньше-то он хоть ждал чего-то. Нечего было ждать, а он ждал. Видел я. А теперь что? Еще и Варьки нет! Где твоя сестрица шляется, скажи мне?

– Сам не знаю, – честно ответил Илья, не видевший Варьки с весны. – Таборные дела, кочует... Может, обойдется как-нибудь?

– Дай бог...

Кузьма вернулся ночью. Весь Большой дом давно спал, на темной улице лил дождь. В кухне горела свеча, свет косо падал на двор, и Илья, сидящий на подоконнике, первым увидел медленно поднимающуюся по крыльцу фигуру. Он тут же спрыгнул с окна.

– Идет! Арапо, спишь, что ли?

– Не сплю. – Задремавший было Митро неловко вскочил с полатей. – Пьяный?

– Не видно...

– Живо садись!

Они кинулись за стол, на котором были рассыпаны карты, монеты, ассигнации. Илья схватил веер карт, сделал озабоченное лицо – и вовремя, потому что в сенях уже сбрасывали сапоги. Через минуту Кузьма босиком вошел в кухню. Желтый свет упал на его лицо, он сощурился. Поглядел на Митро, на Илью. Усмехнувшись, сказал:

– Что это ты, морэ, картами светишь?

Илья, смутившись, заметил, что держит карты картинками наружу. Было очевидно, что Кузьма трезв, как стеклышко. Через стол Илья поймал обеспокоенный взгляд Митро. Кузьма, стоя у порога, молча разглядывал их. Затем для чего-то передвинул медную пряжку на поясе, опустил глаза. Негромко сказал:

– Дмитрий Трофимыч...

– Ну, чего ты? – откладывая карты, встревоженно отозвался Митро.

– Дмитрий Трофимыч...

– Ну?

– Ухожу я.

Не веря своим ушам, Илья взглянул на него. Кузьма по-прежнему смотрел в пол. На его лице застыло незнакомое жесткое выражение.

Митро поднялся. Глядя в залитое дождем окно, спросил:

– Ты в своем уме или как? Иди проспись, дурак пьяный, у тебя с башкой неладно. Завтра поговорим.

– Я ничего не пил.

Митро искоса взглянул на него.

– Куда собрался? – Кузьма не отвечал, Митро повысил голос: – Куда ты поедешь, я спрашиваю?

– В Питер.

Раздался треск – это Илья в сердцах швырнул на стол колоду карт. Но прежде чем он успел открыть рот, раскричался Митро:

– Да ты ошалел, что ли? Валенок безголовый! Кому ты там нужен, в Питере? Что ты делать там будешь? Не дури, Кузьма! Иди спать!

– Дмитрий Трофимыч, я... – не поднимая глаз, начал Кузьма.

– Да оставь ты! «Трофимыч», «Трофимыч»... – заорал Митро. – Ну, говори! Слушаю я тебя!

– Пойми, Митро, здесь мне тоже делать нечего, – медленно заговорил Кузьма. – Я ведь тебе тут ни к чему. И хору тоже. Я вам и ране больше мешался, чем нужен был, а теперь ты вовсе с меня толку не получишь. – Кузьма умолк, перевел дыхание, мучительно поморщился. – Знаешь ведь... Знаешь, что без нее, без Данки, нет меня.

– Думаешь, что ты ей там больше сгодишься? – Митро старался говорить спокойно, но Илья видел по его лицу: едва держится.

– Не думаю. Но, видит бог, я без нее тут жить не буду. Плюнь, морэ, ничего не поделаешь.

– Да опомнись, дорогой мой, мужик ты или нет?! – снова взвился Митро. – Да не стоит она этого, подстилка рваная, не стоит, пойми ж ты, дурень! Не век же тебе сохнуть по ней, надо ведь и гордость поиметь, ты же цыган!

Кузьма молчал. До Ильи доносилось его хриплое дыхание. Когда Митро выдохся и, сплюнув, замолчал, Кузьма глухо спросил:

– Какая гордость, Арапо? Ты о чем? На меня-то посмотри... Думаешь, пить брошу? Думаешь, Данку из башки выкину? Да что там тогда останется, в башке-то? Мне эта жизнь уже в печенках сидит, надоела хуже чесотки... Дай мне хоть подохнуть там... рядом с ней. По-другому никак не будет, понимаешь? Не может быть, понимаешь?!. Я...

Голос Кузьмы вдруг сорвался. С минуту Митро молча, в упор смотрел на него. Затем подошел, тронул за плечо. Кузьма судорожно вздохнул, сел на лавку, уронил голову на стол, прямо в ворох рассыпанных Ильей карт. Митро, глядя в стену, похлопал Кузьму по спине. Вполголоса сказал:

– Да что я тебя – привяжу? Делай, как знаешь, чаворо. [57]Может, так и правда лучше будет... Да что ты отворачиваешься, не чужие чай... Плачь, дурак, не бойся. Может, отпустит немного...

Уходил Кузьма на рассвете. Провожали его только Илья и Митро: будить остальных Кузьма не велел. Утро было ясное, прохладное. Над Живодеркой занимался розовый свет, в бледном небе отчетливо обрисовывались кресты церквушки. Тающий серп месяца падал за Садовую, через улицу тянулись едва заметные тени заборов, деревьев. Где-то на Малой Грузинской слышался одинокий голос ранней молочницы: «Малако, малако, утрешнее малако-о-о-о!»

– Арапо, ты Яков Васильичу скажи...

– Без тебя, сукин сын, знаю, что ему сказать. У тебя деньги есть?

– А как же...

– Уж не врал бы на прощанье-то. Держи вот это, на первое время хватит. Держи, не зли меня!

– Верну.

– Эх, Кузьма... – Митро обнял его за плечи. – Ладно, морэ, ступай. Если что – тебя тут всегда ждут.

– Спасибо, Арапо. Век не забуду, сколько ты со мной промучился. Прости уж, не со зла...

– Не за что.

Кузьма повернулся к Илье. Протянул руку.

– Будь здоров, Смоляко. Не поминай лихом. Может, свидимся еще.

– Даст бог. – Илья взглянул в его глаза, и по сердцу полоснуло холодом. С минуту он колебался; затем торопливо заговорил: – Послушай, Кузьма, вот еще что... Я бывал у Данки-то в Крестовоздвиженском. Она мне родня все-таки... Она про тебя все время добром вспоминала. И это она прикидывалась, что тебя на улице не узнает... Вот.

Кузьма усмехнулся. Повторил:

– Будь здоров, Смоляко. – Повернулся и не оглядываясь пошел вниз по Живодерке.

Когда Кузьма скрылся за углом, Митро присел на ступеньки крыльца. Сорвал ветку сирени, протер влажными от ночного дождя листьями лицо. Тихо спросил:

– Зачем ты ему сказал-то это?

– Так... – Илья сел рядом. – Подумал: Данка одна сейчас, ждать ей нечего. Кто знает...

– Может, и так. – Митро посмотрел на пустую улицу. – А она правда его вспоминала?

Илья не ответил. Митро тоже промолчал. А небо все больше светлело, и над розовеющими куполами церкви Великомученика Георгия поднималось солнце.

Глава 12

В середине августа резко похолодало. Над Москвой зависло свинцовое небо, в переулках свистел ветер, то и дело начинал накрапывать мелкий колючий дождик. Купеческие сады в Замоскворечье загорелись шиповником и гроздьями поспевшей калины, клены и липы на Тверской пестрели желтыми листьями, но птицы в их густых кронах уже начинали смолкать. На прохожих появились осенние пальто и теплые салопы. Солнце, холодное и неприветливое, словно нехотя проглядывало временами в разрывах туч, роняло на мокрые мостовые несколько лучей и пряталось вновь.