Проклятие Индигирки - Игорь Ковлер

Выйдя на трассу, они остановились шагах в трех, пригляделись, подошли ближе, на всякий случай ткнув стволами туши. И услышали шум приближающейся машины. Стала понятна причина короткой заминки у моста. Они схватили туши и, нырнув в кусты, поволокли их к Реке.

– Давай-ка – по соточке, и будем шкурить, – предложил Любимцев. – Продрогли, однако, – подражая Семену, весело добавил он. – Потом костер, чай и остальное.

Глава восемнадцатая

Пунктир времени

✓ Усилились кризисные явления в экономике. Начало ажиотажного спроса. Создаются народные фронты в защиту перестройки. Организованы отряды милиции особого назначения (ОМОН). Подъем массового рабочего движения против «черных суббот», образование Рабочих клубов.

✓ Трансформация «неформальных» групп в «политические» объединения – прообразы политических партий.

✓ Наибольшую активность проявляют Комитет Карабаха, народные фронты Литвы, Латвии и Эстонии, Демократические союзы Москвы и Ленинграда, возглавляемые бывшими диссидентами.

✓ Экологическая катастрофа в Нижнем Тагиле (отравление воздуха). Жители города вышли на массовый митинг.

✓ Создана «Комиссия по реабилитации» при ЦК КПСС под председательством АН. Яковлева. (Впоследствии она установила, что в 30—50-х годах (до 1953 г.) репрессировали 3 778 234 человека, к высшей мере наказания было приговорено 786 098 человек. Это официальные конкретные цифры, которые никак не коррелируют с запущенной по инициативе А. Солженицына и не раз потом повторяемой цифрой в 60–70 и даже 90 млн. человек.)

Директор Комбината и член бюро райкома Тимур Антонович Пухов размышлял о приглашении Сороковова. Больше даже о странном совпадении – он сам собирался встретиться с ним по обстоятельствам экстраординарным.

Допивая чай, Пухов мрачно хрустел газетами.

– Все сразу стало плохо! – Он отбросил газету. – Раньше было хорошо, а теперь плохо, – громко сказал он, ни к кому не обращаясь.

– Мурик, в таком состоянии ты не можешь идти к Сороковову. – Жена отошла от плиты, села рядом.

«Столько лет не может понять, как я ненавижу это «Мурика-Тимурика»! – Пухова передернуло. Он встал, громко отодвинув стул.

– Так не бывает! – повторил он, наклонив голову движением, выдававшим бывшего боксера. – Не бывает, чтобы все вдруг сразу стало плохо. – Поблагодарив жену за вкусный завтрак, он отправился повязывать галстук.

Слабость к красивым ярким галстукам Пухов приобрел ближе к сорока, как раз когда он начал работать в Объединении. Даже при его небольшом росте на яркий, со вкусом подобранный к одежде галстук всегда обращали внимание женщины.

Он любил каждый раз повязывать галстук заново, делая это с удовольствием – узлы получались разными, добавляя малозаметной, освежающей новизны. Пухов встал перед зеркалом, откуда на него смотрел крупноголовый, приятный мужчина: черные волнистые волосы, зачесанные назад, подчеркивали высокий лоб, густые дуги бровей в удивленном разлете, в темных глазах даже в раздраженном состоянии пряталась озорная улыбка, лишь крупный рыхловатый рот выдавал вспыльчивого, но отходчивого, не очень твердого человека.

Пухов согласился возглавить Комбинат легко, впрочем, и не без опасений. Его самолюбию льстило возвращение на Комбинат, где он начинал после института простым приисковым геологом. Прошлое и будущее соединялись в ладно скроенный виток жизни. Соглашаясь принять ГОК, он подставлял плечи под двенадцать тонн золота, которые могли вдавить в глубины, откуда нет дороги никуда, а могли вознести, хотя времена, когда людям, сидевшим на его месте отливали Звезды Героев, канули в Лету.

Наступали времена другие: вчера генеральный уведомил об изъятии из годовой прибыли двадцати трех миллионов рублей – выходило по два недоплаченных рублика за каждый добытый его Комбинатом грамм золота. Сосед валил план, а ты выручай и выкручивайся как можешь, при том что эти миллионы давно расписаны под новую технику, оборудование, энергетику, дома горнякам, мебель в школы, да мало ли подо что, если иголку с ниткой везешь незнамо откуда. Генеральный по-медвежьи выгреб из избушки зимние припасы, еще и понимания ему подавай.

Никакой помощи от Сороковова ждать не приходилось. А кто такой, скажите, Сороковов? На самом деле главный здесь он, Пухов, – все вокруг дышит и живет благодаря отчислениям с каждого грамма добытого им золота. Часть денег у него отняли, но их отняли и у Сороковова. Его это тоже касается. Кое-какие стройки придется заморозить. «Через год могу килограммов пятьсот и недодать – пусть не удивляется», – петушился Пухов, расхаживая по комнате, прекрасно зная, что не позволят ему недодать эти килограммы, и он первый выжмет из людей и техники последние соки. Золото легко не дается. Генеральный понимал его трудности, но знал – выкрутится. Вот только азарт от такой жизни иссяк.

Хмыкнув, он вспомнил давнюю историю, по поводу которой один из доморощенных поэтов, пораженный невероятным событием, происходящим на его глазах, сложил незамысловатые строки: «Есть такое индигирцев племя, может, это даже целый клан. Поговаривают, было время – они сами устанавливали план». А ведь было! И таилось в той истории нечто такое, что рождало теперь томящее чувство обреченной недоступности.

Однажды директор Комбината Епифанов забраковал план, спущенный из Главка, направил обратно свой, в полтора раза больший. В Главке и в министерстве замерли, опасаясь, как бы о выходке не узнали кое-где повыше. Но там, естественно, узнали и поинтересовались у министра: умышленно или по недогляду тот тормозит рост валютных ресурсов страны? Министру не хотелось думать, что могло случиться, прозвучи вопрос в такой формулировке при товарище Сталине. Теперь же его просто, но со значением предупредили: «Если товарищ Епифанов хочет дать полтора плана, не мешайте, пусть попробует выполнить. Или не выполнить».

Что-то безвозвратно отвергнутое временем, будто старый граммофон, замененный стереосистемой, таилось в этой истории. «Каких дров могли наломать, авантюристы несчастные! И себя, и других под монастырь подвести», – призывал здравый смысл в помощники Пухов. Но такое наступало время! Рухнул «Дальстрой»! Вольный труд шел на полигоны. Как в звуках мелодии, стоит зашуршать старой пластинке, в той истории оживал аромат ушедших лет, обдавая сердце тоской воспоминаний.

Сороковов походил по кабинету, задержался на минуту у окна, посмотрел на припорошенную макушку Юрбе – признак скорой зимы – и возвратился за стол, опять взял докладную главного геолога экспедиции Ямпольского, откинул крупное тело на спинку стула, с удовольствием вытянув под столом ноги. Перечитал. Ямпольский писал по его поручению обоснование разведки Унакана штольневым методом. Смело прогнозировал, грамотно обосновывал. С таким же успехом он мог обосновать бесперспективность Унакана, классифицировать его как мелкое рудное проявление, не имеющее промышленного значения. Написать эту записку Сороковов попросил до отлета в Москву, но после встречи с Ильей все изменилось.