Синдром публичной немоты. История и современные практики публичных дебатов в России - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Заметьте, что рассматриваемый нами французский термин здесь применяется в соответствии с французской парламентской практикой конца XIX века, а не как в канадском Code Morin 1938 года, где термин la question prealable буквально переводит англоязычное высказывание Previous Question, что означает «потребовать немедленно остановить прения и вынести вопрос на голосование» (в RONR для такой внезапной остановки прений требуется поддержка 2/3 присутствующих, см.: [Robert 2004: 36–37, 192]). Эти два совершенно разных использования одного и того же термина не следует путать[213]. При этом важно рассмотреть и российскую специфику решения вопроса о том, как прекращать затянувшиеся дебаты цивилизованно и не ущемляя права меньшинства.
Проект Наказа Первой Думы (1906) в § 121–123 предлагал следующую довольно несовершенную процедуру: если 30 депутатов Думы[214] хотят прекратить прения по данному вопросу, они подают заявления на имя председателя, который оглашает весь список записавшихся (и рискующих теперь не выступить) и дает слово одному члену Думы – из тех, кто против прекращения прений. После его выступления нет обсуждения, и вопрос прекращения прений ставится на голосование. Как писал Пиленко, подобное устройство прекращения дебатов быстро обнаружило свою близость к тому, что в Западной Европе называли «абсолютной гильотиной», то есть быстрым прекращением прений (этот термин, когда-то бывший метафорой, как бы подчеркивает, что это даже не зажимание рта меньшинству, а перерезание ему горла), если большинство устало его слушать: «Этот порядок был признан опасным для прав меньшинства… и в ближайшем же заседании Дума вотировала означенные правила» (то есть ввела право пятидесяти депутатов налагать вето на предложения закрыть прения совсем) [Пиленко 1907 (вып. 1): 88–89][215]. Параграфы Наказа, утвержденные по этому поводу Второй Думой (§ 120–127), были более сбалансированными, но потому и половинчатыми: можно было попытаться закрыть прения полностью или не полностью[216]. Если полностью, то надо было надеяться, что против этого не проголосуют 50 депутатов, что наложило бы вето на данное предложение. Но если не менее 30 депутатов требовали завершить прения в неполной форме, то стороны «за» и «против» среди записавшихся выбирали по три оратора, каждый из которых мог говорить без ограничения времени после того, как прения закрывались для остальных. Потом назначался 10-минутный перерыв перед голосованием о завершении прений в неполной форме: все должны были взвесить и понять, хотят ли они «убить» всю очередь записавшихся, оставив только шестерых счастливчиков. Предложения о неполном прекращении прений (то есть о выборе по три финальных оратора с каждой стороны), так же как и о закрытии записи ораторов или о сокращении времени выступления каждого оратора, скажем, до 10 или 20 минут, отклонялись, если против было более чем 100 членов Думы (или больше половины депутатов, если присутствовало меньше чем 200 человек).
Наказ Третьей Думы (§ 154) меньше заботился о правах меньшинства и ужесточил правила. Начиная с 1909 года требовалось уже 100, а не 50 депутатов, чтобы внести вето по поводу желания тридцати прекратить прения. И нескольких ораторов среди записавшихся, кому все же давали слово, выбирал председатель, а не фракции Думы (§ 152). Четвертая Дума в своем Наказе (§ 163) ужесточила правила еще больше, так как теперь перерыв перед голосованием по прекращению или ограничению прений устраивался не автоматически, а только если было требование 30 депутатов. Видимо, считалось, что надо экономить время[217] или не надо давать его большинству на долгие размышления о том, прекращать прения или нет, или меньшинству на то, чтобы в этом перерыве убедить большинство поменять свою точку зрения – так, чтобы они проголосовали не прекращать прения[218].
В целом развитие положений Наказа Третьей Думы шло в сторону усиления власти председателя, а развитие положений Четвертой – в сторону ограничения права меньшинства на то, чтобы быть услышанным, или – не дай бог – права заняться обструкцией работы Думы. Конечно, права меньшинства защищались тем, что нельзя было поменять строки Наказа простым думским решением, даже если за него голосовало квалифицированное большинство в две трети. Наказ можно было менять только после работы специальной комиссии или совещания, а такую комиссию Третьей Думы даже при господстве правых партий возглавлял кадет Маклаков. Однако даже Маклаков не внес в Наказ права апелляции к Думе по поводу неправомерных действий председателя. Саврасов приводит мнение многих думцев того времени: надо было поднять авторитет Думы в первые годы ее существования и поэтому надо было дать одному человеку право безапелляционного суждения, чтобы регулировать поведение других [Саврасов 2010: 277]. Тем более что личные черты С. А. Муромцева способствовали тому, что думцы могли не очень заботиться о праве апелляции – он и так занимался самоограничением, насколько мог[219]. После его ухода с поста председателя Думы, как казалось, неоспариваемый характер действий и ошибок председателя можно было терпеть, так как в то время председательствующий должен был, согласно основополагающему документу под названием «Учреждение Госдумы», избираться каждый год. Если он вел себя слишком безапелляционно, то его могли и не переизбрать.
Тем не менее в Наказе Четвертой Думы (§ 136) появилось примечание к прежнему параграфу о правах председателя (§ 125 Наказа Третьей Думы: «…председатель руководит заседанием. Никаких возражений по поводу его распоряжений и разъяснений не допускается, и никто не может высказываться, не получив слово от председателя»). Новое примечание гласило: «Письменные протесты на действия председателя не оглашаются, но прилагаются к материалу заседания», что было шагом вперед. До этого председатель мог просто проигнорировать заявления из зала, что Наказ нарушается (§ 133 Наказа Третьей Думы), и нарушается, возможно, самим председателем. Теперь, по крайней мере, действия председателя фиксировались для суда потомков или
