Полицейские и провокаторы - Феликс Лурье

Социал-демократ Б. И. Горев также считал, что Бурцев организовал в Париже своеобразную революционную «контрразведку» [615]. Интересно свидетельство Горева об отношениях Бурцева с Бакаем: «Уже до появления на эмигрантском горизонте Меньшикова в Париж приехал бежавший из Сибири бывший чиновник Варшавской охранки Бакай, который и раньше давал Бурцеву кое-какие сведения и которого теперь Бурцев поселил у себя и держал при себе безотлучно почти на положении пленника. По приезде за границу Меньшиков прежде всего увиделся с Бакаем и Бурцевым (Бакай его знал как крупного чиновника Департамента полиции, ревизовавшего в 1906 г. Варшавское охранное отделение) и лишь после этого свидания решил действовать самостоятельно, не желая оставлять за Бурцевым монополии „разоблачителя"» [616].

За Бурцевым закрепилась слава разоблачителя провокаторов, санитара революционных рядов. Следует признать, что на этой ниве он сделал много полезного. Горький, Лопатин, Амфитеатров опасались за его жизнь, и не напрасно [617]. За ним охотились, ему угрожали, он понимал, что рискует быть убитым агентами Заграничной агентуры, но не отступил от начатого дела, он почувствовал в охоте на провокаторов свое призвание. Начиная с 1908 года и до начала первой мировой войны политический сыск империи был существенно парализован действиями Бурцева[618]. Революционеры вместо благодарности за бескорыстную и бесценную помощь, вместо содействия в его рискованной работе считали Бурцева болезненно подозрительным, его высмеивали, с ним прерывали отношения. Один из первых исследователей архива Департамента полиции В. Я. Гликман писал:

«Кто из нас не слышал или сам не произносил фразы о том, что В. Л. Бурцев, грозный разоблачитель провокаторов, маньяк, в каждом революционере видел предателя! Но когда вникаешь во все эти обстоятельно написанные «доклады Отделения по охранению общественной безопасности», начинаешь понимать Бурцева и его неустанную подозрительность. Предательство подстерегало нас на каждом шагу. Ни в ком и ни в чем мы не могли быть уверенными. Мы были мухами, которые судорожно бились в хитро расставленных сетях, а незримый паук заливался издали сатанинским смехом»[619].

Когда Гликман писал эти строки, он не мог знать о существовании огромного количества секретных агентов, состоявших в учреждениях Министерства внутренних дел, не читал воспоминаний Герасимова. Приведу отрывок из них: «Считаю уместным здесь отметить, что не все секретные сотрудники центрального значения, которые работали под моим руководством в 1906—1909 гг., были позднее (после революции 1917 г.) раскрыты. Дело в том, что в дни революции архив Петербургского охранного отделения почти целиком погиб, а в Департаменте полиции, по сведениям которого были опубликованы имена петербургских агентов, о них ничего не было известно. Сношения с этими агентами поддерживал я лично, никто другой их не знал. Когда же я уходил с поста начальника Охранного отделения, я предложил наиболее ответственным из них решить, хотят ли они быть переданными моему преемнику или предпочитают службу оставить совсем. Целый ряд этих агентов прекратили свою полицейскую работу одновременно с моим уходом, и их имена до сих пор не раскрыты» [620].

Конечно, «обследования образа жизни каждого члена партии социалистов-революционеров» революционная контрразведка не производила, но разоблачением Азефа Бакай и Бурцев занялись. И сразу же на них обрушился поток клеветы, распространявшейся Азефом и сотрудниками политического сыска, о том, что Бакай — агент русской полиции, получивший задание дискредитировать и уничтожить все революционные организации. Азеф выпустил даже гектографированную прокламацию. Клевету, пущенную провокатором, подхватили поверившие в нее честные революционеры. Российское Министерство внутренних дел, спасая провокатора, пыталось применить свои традиционные методы: в Париж наезжали полицейские «дипломаты» и просто убийцы, чтобы любым путем заставить Бакая замолчать.

«Озабочиваясь о сохранении интересов Заграничной агентуры,— писал в Департамент полиции Гартинг,— при крайне удручающих обстоятельствах, причиняемых пребыванием в Париже Бакая и Бурцева, я имел недавно обсуждение этого дела в парижской префектуре, причем мне было заявлено, что если бы имелся какой-нибудь прецедент в виде жалобы на Бакая со стороны кого-либо, с указанием на воспоследовавшие со стороны Бакая угрозы, то это могло бы послужить поводом для возбуждения дела о высылке Бакая из Франции, хотя в префектуре не уверены в осуществлении министерством внутренних дел сего предположения»[621]. Далее Гартинг развивает план ложных обвинений Бакая и Бурцева. Из Петербурга прибыл полицейский агент, сообщивший парижскому следователю, что Бурцев его шантажировал. Французские власти начали судебное преследование Бурцева. Но из этого ничего не вышло, наоборот, Бурцев с Бакаем действительно образовали нечто напоминавшее бюро по разоблачению провокаторов.

Что же знал Бурцев о провокаторской деятельности Азефа к маю 1908 года? Он знал со слов Бакая, которому доверял абсолютно, что в руководстве партии социалистов-революционеров действует секретный полицейский агент-провокатор, известный в Министерстве внутренних дел под кличкой Раскин Чем больше Бурцев анализировал провалы рядовых членов партии, тем больше подозрений вызывал у него Азеф. Но как только добровольный охотник за провокаторами заговаривал с кем-нибудь из эсеровских лидеров, от него отмахивались и требовали, чтобы он прекратил бездоказательное и совершенно недопустимое преследование одного из основателей партии, члена ее ЦК, руководителя Боевой организации, учинившей справедливую расправу над Плеве и вел. кн. Сергеем Александровичем. Не правительственный же агент все это сделал...

Не видя другого выхода, Бурцев обратился к бывшему директору Департамента полиции Лопухину.

ЛОПУХИН

Алексей Александрович Лопухин (1864—1928) происходил из старинного дворянского рода. Среди его предков была Евдокия Лопухина — первая жена Петра I. Алексей Александрович окончил Орловскую гимназию, затем, в 1886 году, Московский университет, где получил юридическое образование. Его продвижению по службе содействовали родственные связи со многими знатными дворянскими фамилиями. Он был женат на княжне Урусовой, сестре князя С. Д. Урусова, бессарабского и тверского губернатора, товарища министра внутренних дел, члена I Государственной думы. Урусова знали как человека прогрессивных взглядов. Клан Урусовых имел сильнейшее влияние на Алексея Александровича, на его уме-ренно-либеральные взгляды.

Лопухин начал службу в Московском окружном суде товарищем прокурора, затем прокурором, позже служил в Твери, Харькове и Петербурге также по судебному ведомству. В мае 1902 года он принял приглашение Плеве занять освободившийся после увольнения С. Э, Зволянского пост директора Департамента полиции. Это назначение расценивалось правительственными чиновниками как заигрывание реакционера Плеве с либералами, как поиск примирения и сотрудничества с ними. Оказавшись в кресле директора Департамента полиции, преуспевающий либерал ни разу не вступил в конфликт с гнуснейшим из реакционеров — карьера перевесила убеждения, более того, директор Департамента так сработался с министром, что убийство Плеве лишило Лопухина единственной реальной поддержки в Министерстве внутренних дел.

Лопухину принадлежала инициатива приглашения Зубатова на должность начальника Особого отдела Департамента полиции. Лопухин отдал ему на откуп политический сыск империи, которым, в силу аристократической брезгливости, заниматься не желал. Директор Департамента полиции поддерживал преобразования, предлагавшиеся Зубатовым, и не замечал, как тот все глубже втягивал политическую полицию в объятия провокации.

6 декабря 1904 года Лопухин передал в Комитет министров записку о развитии революционного движения, в которой доказывал, что «борьба с крамолой одними полицейскими методами была бессильной» [622]. В 1905 году большевистское издательство «Вперед» выпустило в Женеве эту записку Лопухина с предисловием В. И. Ленина[623]. Как попал текст докладной записки директора Департамента полиции в Женеву к социал-демократам, выяснить не удалось.

В феврале 1905 года, после убийства вел., кн. Сергея Александровича, Лопухина перевели на должность эстляндского губернатора, что считалось оскорбительным понижением. Он попросил заступничества Столыпина, но тот не ответил.

15 октября 1905 года в Ревеле (Таллинн) вспыхнул погром. Лопухин, не надеясь на войска и полицию, решился на отчаянный поступок: он предложил создать народную милицию из рабочих. На переговорах представители рабочих потребовали освобождения из тюрьмы своих товарищей. Лопухин пошел даже на это. Погрому не дали разрастись. Меры, предпринятые эстляндским губернатором, в Петербурге сочли недопустимыми. Возмущенный Столыпин потребовал от Лопухина прошения об отставке, но он отказался. Тогда по высочайшему повелению в конце октября его уволили с государственной службы без прошения. Обиженный и лишенный пенсии, Лопухин во время судебного процесса над членами Петербургского Совета рабочих депутатов сообщил присяжному поверенному О. О. Грузенбергу факты погромной провокаторской деятельности правительства и передал ему текст своего письма к Столыпину по поводу Александровского погрома, в расследовании причин которого Лопухин принимал участие. Ключ к объяснению этого поступка Лопухина не лежит в плоскости идейных соображений. Ему претили провокация и другие противозаконные методы, принятые в Министерстве внутренних дел в борьбе с революционной опасностью. Моральные соображения и уязвленное отставкой самолюбие толкали Лопухина в объятия противников монархии. Таковы объяснения некоторых поступков бывшего директора Департамента полиции, в том числе и согласие на знакомство с Бурцевым, состоявшееся в 1906 году, когда Лопухин посетил редакцию журнала «Былое» под предлогом переговоров о публикации в журнале воспоминаний кн. С. Д. Урусова. Затем бывшие народоволец и директор Департамента полиции встречались еще несколько раз. Бурцева не интересовали мемуары князя, он хотел знать настоящую фамилию провокатора Раскина, но Лопухин каждый раз уклонялся от ответа на вопросы настойчивого редактора. Весной 1908 года Лопухин по приглашению Бурцева приезжал к нему в Териоки (Зеленогорск). На этот раз гость менее решительно отказывался отвечать на интересующий хозяина вопрос, но Азефа не назвал и согласился встретиться с Бурцевым в Европе.