Европа перед катастрофой. 1890-1914 - Барбара Такман

В то же время графа Мюнстера вся эта затея возмущала. «На конференцию съехалась политическая шушера со всего мира 57, – писал он Бюлову, – журналисты самого низкого свойства вроде Стеда, крещеные евреи вроде Блиоха и фанатики мира женского пола вроде госпожи Зутнер… Весь этот сброд, поддерживаемый младотурками, армянами и социалистами, действует под эгидой России». Он считал Стеда «платным агентом России», а конференцию – заговором России, нацеленным на то, чтобы ликвидировать военное превосходство Германии. Однако даже в его отечестве встреча «сброда» в Гааге нашла отклик, когда комитет депутатов рейхстага 58, профессоров и писателей выступил в поддержку целей и задач конференции. Хотя они и были против того, чтобы Германия утратила свои ведущие позиции, в их послании выражалась надежда на то, что конференция в какой-то степени поможет Европе освободиться от бремени вооружений и предотвратить возникновение войн.

Ощущая на себе внимание всего мира, делегаты начали испытывать возрастающее желание не разочаровать его. После двух недель заседаний, сообщал Понсфот, у них «появился интерес вопреки намерениям». В некоторых даже проснулось стремление преуспеть вследствие amour-propre [98], как у Карнебека, нидерландского делегата, или по каким-то иным причинам. Другие под впечатлением от встречи в одном месте представителей столь многих государств начали задумываться о создании «федерации наций Европы»: «Эти грезы зародились в Гааге. Европа должна выбирать – либо стремиться реализовать мечту, либо впасть в анархию».

Однако если обсуждение арбитража могло дать какие-то результаты, то переговоры об ограничении вооружений, военных бюджетов или создания новых видов оружия изначально были обречены на провал. Несмотря на отчаянные усилия российской делегации, поддержку малых государств и многих гражданских представителей, все предложения об ограничениях в сфере вооружений или мораториях отвергались военными делегатами главных держав как «непрактичные». Разногласия окончательно обнажились, когда полковник Жилинский из России предложил объявить пятилетний мораторий, призывая нации сбросить с себя бремя, лишающее жизненных сил Европу. Не менее эмоционально выступил делегат Нидерландов генерал ден-Бер-Портюгал, красочно сравнивший государства с «альпинистами, привязанными друг к другу веревками военных обязательств» и упорно идущими к пропасти, в которую они непременно свалятся, если их вовремя не остановит «сила разума». Тогда поднялся германский военный делегат полковник фон Шварцкопф и охладил пылкое красноречие предыдущих ораторов железной немецкой логикой. Германский народ, сказал он, не «страдает от гнета военных расходов»: «Немцам не грозят истощение и разруха». Напротив, они процветают, возрастают их благосостояние и уровень жизни. Полковник Шварцкопф без колебаний возложил на Германию ответственность за отказ поддержать мораторий, избавив от этой неприятной обузы представителей других держав. Когда стало ясно, что Германия не согласится с мораторием и, соответственно, нет ни малейших шансов для его принятия, все другие делегаты с радостью проголосовали за то, чтобы передать предложение для дальнейшего рассмотрения в подкомитет. Таким образом, объяснял сэр Джон Фишер своему правительству, нам удалось и не оскорбить чувства российской делегации, и не создать впечатления, будто Англия блокирует обсуждение их предложения.

В комитетах Фишер вел себя на удивление осмотрительно и благоразумно, но в неофициальной обстановке оставался самим собой. «Гуманизировать войну! – возмущался он. – Это все равно что гуманизировать ад!»59 Его ответ одному «тупому ослу», рассуждавшему о необходимости «благоприличного, цивилизованного ведения войны и обеспечения военнопленных горячей водой и овсянкой», решили не публиковать. В книге автографов Стеда он написал: «Превосходство британского военно-морского флота – наилучшая гарантия безопасности и мира во всем мире». В Швенингене Фишер жил в отеле «Курхаус»60, который, судя по его описаниям, ему понравился: «Какая здесь суматоха. Оркестр играет во время завтрака, ланча и обеда! Постоянно откуда-то прибывают огромные коробки, и портье носятся вокруг как белки. И железнодорожный вокзал, и телеграф, и почта в отеле!» Среди военно-морских делегатов Фишер пользовался особым уважением, а когда посредине конференции его назначили главнокомандующим Средиземноморской эскадрой, это произвело огромное впечатление на всех иностранцев, включая баронессу фон Зутнер, которая очень сожалела, не увидев его на балу у господина Стааля, поскольку он был «одним из самых замечательных партнеров в танце». Его называли «танцующим адмиралом», и, без сомнения, он был самым обходительным джентльменом, и в Гааге, как писал Стед, «по популярности ему не было равных»61. Контакты с немцами убедили Фишера в том, что Германия, а не Франция будет оппонентом Британии. От немецкого военно-морского делегата он узнал, что британские корабли в случае войны будут абсолютно бесполезны, так как немцы потопят их «ордами» торпедных катеров 62.

Британия не возражала против ограничений в сфере военно-морских сил, надеясь на то, что это позволит обуздать военно-морские аппетиты Германии и сохранить статус-кво. Однако поддержка этих мер зависела от выработки адекватной формулы инспектирования и контроля, что, по сообщениям Фишера, было «абсолютно неосуществимо». Он считал несерьезным предположение российской делегации, что надо полагаться на добрую волю правительств. Россия, как заметил французский делегат, должна была с самого начала признаться в том, что ей нужны гарантии мира на три года. Немцы и в данном вопросе не желали разговаривать на темы ограничений, а японцы, согласно британскому докладу, «будут готовы к этому только тогда, когда сравняются с другими великими морскими державами, иными словами, никогда».

Позицию Соединенных Штатов ясно выразил убежденный реалист капитан Мэхэн, если не на официальных встречах, то в частном порядке. Американское правительство, говорил он британцу, ни при каких обстоятельствах не будет даже обсуждать военно-морские ограничения. Наоборот, предстоящая борьба за рынки Китая потребует «весьма существенного» увеличения американской эскадры в Тихом океане, что неизбежно затронет интересы по меньшей мере пяти держав. На каждой комиссии, при каждом обсуждении его мнение выражалось одним словом – «нет», и это было мнение не миротворца, а человека, готовящегося к войнам. Он был самым «серьезным и сосредоточенным из всех делегатов»63, написал один обозреватель.

Эта серьезность привела к тому, что он даже отверг традиционную позицию своего правительства в поддержку иммунитета частной собственности в морях. Такая политика устраивала Соединенные Штаты, когда они были слабые и нейтральные, теперь им это было только во вред, когда они стали великой державой. Право захвата является неотъемлемой составной частью морского могущества, особенно если идет речь о могуществе Британии, с которой, как полагал Мэхэн, Соединенные Штаты имеют общие интересы. Он уже думал о правах нации не нейтральной, а воинственной.

Когда Уайт попытался обозначить проблему, следуя инструкциям, Фишер дал Мэхэну аргументы для возражений 64. Он привел в пример уголь нейтральных стран: «Вы скажете мне, что я не должен захватывать нейтральных угольщиков. А я скажу вам, что никто и никакая сила на земле не запретят мне захватывать их или пускать ко дну, если у меня нет иных средств для того, чтобы не позволить этому углю попасть в руки врага». Германия, руководствуясь, правда, другими причинами, поддержала американское предложение об иммунитете собственности от захвата. Граф Мюнстер первый раз получил реальную возможность согласиться хоть с чем-то и употребить «все наше влияние в поддержку этого важного принципа», и Бюлов был рад выступить в поддержку мер, столь очевидно совпадавших с принципами гуманности. Но их порыв осадил военно-морской делегат капитан Зигель 65, отличавшийся менталитетом шахматного игрока, прошедшего иезуитское обучение. Флот, указал он своему правительству, предназначен для защиты морской торговли своей страны. Если согласиться с иммунитетом частной собственности, то отпадет необходимость в военно-морских силах. Общественность будет требовать сокращения численности кораблей и откажется поддерживать в рейхстаге выделение ассигнований на ВМФ. Иными словами, капитан Зигель четко дал понять своим начальникам: если германский флот должен иметь raison d’être [99], то частная собственность не может не подлежать захвату в морях.

Именно дискуссии такого рода больше всего привлекали участников конференции. Для них было интереснее обсуждать методы ведения войны, а не ее предотвращения. Как только возникал вопрос об ограничении или запрещении новых вооружений, военные и морские уполномоченные, столь же бдительные, как капитан Мэхэн, вставали на защиту свободы предпринимательства. Позволено было лишь рассмотреть с учетом перспектив инспектирования и контроля российское предложение о том, чтобы нации согласились «не преобразовывать кардинально огнестрельное оружие и не увеличивать его калибр в течение определенного периода времени». Сэр Джон Ардаг заметил, что невозможно проследить за тем, чтобы государство не создавало винтовки нового образца и не хранило их в арсеналах. Российский делегат Рафалович ответил с жаром, что за этим будут следить «общественное мнение и парламентские институты». С учетом характера государства, откуда прибыл делегат, его замечание не произвело никакого впечатления. Мэхэн изложил аналогичные возражения против предложений об ограничении калибра корабельных орудий, толщины брони и скорости снаряда. Любые формы международного контроля, заявил он, будут нарушением суверенитета страны, с чем все делегаты охотно согласились.