Рыцарь Христа (Тамплиеры - 1) - Октавиан Стампас

К нему навстречу вышла моя Евпраксия, и Годфруа изящно преклонил пред нею колена, промолвив:

- Вы стали еще ослепительнее, прекрасная императрица замка Зегенгейм!

Голод продолжал свирепствовать в Европе, и мы не могли по достоинству угостить нашего гостя. Жареная оленятина, рыба, яйца - вот, собственно, и все, что было на столе, но Годфруа и без того был счастлив, утверждая, что почти нигде его не встречали таким роскошным обедом, ибо повсюду хоть шаром покати. Прямо за обедом он начал рассказывать о том, что сейчас происходит. До этого мы уже знали о том, что Урбан призвал к крестовому походу в Святую Землю, но я, честно признаться, не очень-то верил в действенность этого очередного призыва. Но Годфруа тотчас разубедил меня, заявив, что речь папы была небывалая.

- Это был какой-то, несомненно, особенный день,- заявил герцог Нижней Лотарингии очень веско.- Небо, покрытое тучами, будто оделось в свинцовый непробиваемый панцирь, и было такое чувство, что солнце уже никогда не появится на нем до тех пор, пока не свершится нечто очень важное. И об этом важном должен был объявить Урбан в своей речи, о которой все уже знали и которую ожидали с нетерпением. Только что в Клермоне закончился очередной Собор римской Церкви, обсуждавший возможные последствия неурожаев, дождей, чумы и прочих напастей, свалившихся на Европу. Слухи о том, что Собор принял какое-то важное решение, о котором и должен объявить Урбан, быстро распространились по всей округе, и отовсюду стали стекаться оборванные голодные люди вкупе с бедными и не очень бедными рыцарями. И вот, за день до дня заговения на Рождественский пост огромное количество людей сошлось на Клермонской равнине, людей всех званий и сословий - нищие, юродивые, деревенская беднота, рыцари, не имеющие ничего, кроме меча, монахи, священники, богатые сановники и вельможи. Кого там только не было! Зрелище этой необъятной толпы, молчаливо ожидающей выхода папы под небом, окутанным тяжелыми черными тучами, потрясало воображение. Вдруг толпа зашевелилась и загомонила, увидев, как из городских ворот выходит процессия, возглавляемая папой. Когда Урбан взошел на помост, все поразились тому, как он одет. На нем, как водится, была тиара, но белоснежная сутана была вся осыпана золотыми крестиками, а когда папа повернулся к толпе спиной, все увидели, что на его белоснежном парчовом плувиале во всю спину нашит огромный огненно-красный крест. Все так и вздрогнули, понимая, что это какой-то особенный знак. Он стоял долго, повернувшись спиной к толпе и вознеся к небу руки, испрашивая благодати. Затем, наконец, медленно повернулся и, сделав знак рукой, чтобы все умолкли, заговорил. Я слышал его речь и, признаюсь, меня охватило невероятное, небывалое волнение от его слов. Это был он, папа Урбан, пожилой и невзрачный человек среднего роста, можно даже сказать, невысокого... Но в то же время, это был и не он. Начал он примерно так: "Возлюбленные чада мои! Долго я терпел, ожидая, когда же слово мое завоюет сердца людей, но вижу теперь только вас и не вижу верных мне там, где стоит мой гроб. Гора, на которой распяли меня вместе с тремя разбойниками, стала местом неистовых плясок, устраиваемых нечестивым племенем, одураченным ложью Магомета. В Храме Соломоновом устраиваются оргии, а не для того я его разрушил, чтобы обесчестить, но для того, чтобы воссоздать заново, в большей славе и сиянии. Купель Вифесды стала местом, куда сливают нечистоты. В доме Тайной Вечери, где я научил вас причастию, устроено гнусное блудилище. То же самое и в домах любимых учеников моих. Поруган гроб Матери моей, Гефсиманский сад вырублен, а место, где я плакал о Иерусалиме, превращено в городскую свалку. Можете ли вы терпеть это? Если любите меня, то нет. Если хотите Царствия Небесного, то не станете больше сидеть в домах своих, а пойдете туда где я жил и учил вас". Он продолжал говорить так, будто через него говорит сам Господь Иисус Христос, и все, оцепенев, внимали ему, слушая не папу Урбана, а Спасителя. Речь его была не такой уж долгой, но казалось, что время прекратило течение свое до тех пор, пока он не произнесет последнее слово. Голос его, поначалу скорбный, стал нарастать, нотки благородного гнева звучали в его речи все сильнее и сильнее. Наконец, он закончил яростным призывом: "Чада мои! Не папа Урбан обращается к вам сейчас, но его устами я говорю вам, Иисус Христос, Сын Божий и Спаситель ваш. Возьмите оружие ваше. Я благословляю его. Возьмите доспехи ваши и щиты, я сделаю их непробиваемыми. Оденьтесь в одежды белые и нашейте на них кресты из красной материи в знак того, что я вас посылаю на битву с моими врагами, и пусть поход ваш в Святую Землю называется крестовым или крестным, как и я шел крестным путем на Голгофу. Не могу больше видеть несправедливости, что вы живете на скудных землях, стесненных горами и морями, в то время, как проклятые язычники наслаждаются плодами земель богатых и тучных. Вы теснитесь и голодаете, и потому, пожирая друг друга, ведете между собой непрестанные войны, алчете смерти друг друга. Я прекращаю вашу вражду и взаимную ненависть. Отныне да затихнут войны и междоусобия, да наступит мир в сердцах ваших по отношению друг к другу и да наполнятся сердца ваши ненавистью к нечестивым. Идите туда, где гроб мой вопиет об освобождении. Возьмите Святую Землю себе и владейте ею, ибо она обильна и прекрасна, как Царство Небесное. Ступайте, дети мои, Аминь!" Тут он осенил всех широким крестом, издал протяжный стон, пошатнулся и едва не упал, но его успели поддержать сзади двое епископов. После этого Урбан стал осматриваться по сторонам с таким видом, будто только что проснулся. Толпа взревела: "Крестовый поход! На Иерусалим! Слава Отцу и Сыну и Святому Духу"! Но подавляющее большинство находилось в полном религиозном экстазе и губы могли лишь лепетать: "Господи! Господи! Господи!" Такое же состояние было и у меня. Слезы восторга струились по лицу моему и ничто не в силах было их унять. Урбан громко прочитал "Отче наш" и "Кредо", затем сошел с помоста и двинулся к городским воротам. С неба пошел мелкий дождь, но никто не обращал на него внимания, и еще долго толпа стояла на Клермонской равнине, никуда не расходясь, распевая псалмы и тропари, молясь и восхваляя Господа. Через несколько дней я поспешил к себе в Буйон и сразу же начал готовить своих людей к крестовому походу. Я вознамерился возглавить большой отряд и как следует снарядить его. Для этого мне пришлось всю зиму и весну договариваться о закладе своего имущества, а в конце-концов, весь мой родовой замок и поместье оказался под закладом. Зато мне удалось собрать значительное войско, состоящее из восьми тысяч всадников и двадцати тысяч пехотинцев. Все они сейчас стоят лагерем вблизи Буйона и ждут, когда я поведу их за собой. Полагаю, что в августе я решусь выступить, но до того времени мне бы хотелось еще раз объехать насколько можно окрестности и выбрать лучший путь, где нам бы не пришлось проходить через совсем уж изголодавшиеся деревни. Кроме того, мне хотелось бы заручиться поддержкой со стороны венгерского короля, потому что мне кажется, лучше всего идти вдоль Дуная через Баварию, Австрию, Венгрию и Болгарию, а к началу осени прийти в Константинополь. К сожалению, единого похода, как уже стало очевидно, не получается, и это ужасно. Начать с того, что во время зимы не мало объявилось на севере Франции, да и у меня в Лотарингии, всевозможных проповедников, которые кощунственно обращались к народу от лица самого Иисуса Христа, подражая в этом Урбану, собирали отряды и шли куда глаза глядят, якобы в сторону Гроба Господня. Им приходилось отнимать последнее у крестьян и, разумеется, ни одна такая шайка не прошла и ста миль - всех их рано или поздно разбивали в пух и прах, несмотря на то, что они величали себя освободителями Гроба Господня. Это бы еще полбеды. Кто всерьез начал готовиться к походу, тот продолжал собирать войско - мы с Бодуэном, Боэмунд-норманн, Раймунд Тулузский, Гуго Вермандуа, Роберт-норманн и Стефан де Блуа, многие другие. Но нашлись и среди безумцев сильные проповедники, которые смогли сколотить вокруг себя большие толпы народа. Первым из них стал Готье Санзавуар74. Абсолютно нищий рыцарь, о чем свидетельствует и его честное прозвище, сумел пламенными речами вдохновить огромную толпу, которая двинулась за ним следом через Бургундию, и если ее не перебили по дороге, то, должно быть, сейчас она уже дошла вслед за своим предводителем до Греции, а то и до Константинополя. Тысяч семь пошло за этим Готье. Вскоре еще одно войско отправилось в поход, на сей раз из Арля, раза в три более многочисленное. Его повел старый монах, который в прошлом был рыцарем-неудачником, так и не добившимся в своей жизни никакой славы и успеха. Этот с виду невзрачный, босой и ободранный человечишко по имени Пьер Эрмит74 обладал таким огромным даром зажигать сердца людей, что я однажды, послушав его, чуть было не устремился вслед за ним. Это было в Труа, куда Пьер Эрмит привел своих сторонников из Арля. Его войско по мере продвижения разрасталось, как снежный ком. Из Арля он вывел около двух тысяч человек, в Труа вместе с ним пришло четыре тысячи, а из Труа за Пьером последовало тысяч семь, и остается только представить себе, с какой оравой он доберется до Константинополя, если доберется. Представь себе, Лунелинк, от каждого, кто вступает в его войско, он требует, чтобы они выжгли себе раскаленным железом крест на правой руке и на левой груди, там, где сердце. И люди, опьяненные его речами, покорно исполняют это его требование. Я сам видел, как они это делали, причем, многие страшно кричали от боли, а многие, напротив того, смеялись от восторга и, казалось, готовы были на всем теле нажечь себе крестов. Видя все это я встал в очередь, но, приближаясь к тому месту, где жизнерадостный бодрячок с кряканьем и гиканьем выжигал кресты на человеческой шкуре, я опомнился - с какой стати я буду это делать. Во-первых, больно, а во-вторых, у меня на груди есть нательный крест, меня крестили в детстве, я верую в Христа, зачем же еще дополнительные знаки? А если кому-то втемяшится выжигать кресты через все лицо? Тоже следовать за ним? Тогда наши женщины уж точно перестанут любить нас и все отдадутся магометанам. И я не пошел за Пьером Эрмитом, а вернулся в свой Буйон, везя от епископа Труа кучу денег, полученных взамен на расписку, что отныне он владеет огромной территорией к северу от Буйона до тех пор, пока я не верну ему сумму, вдвое превышающую ту, которую я получил.