Бог-Император Дюны - Фрэнк Херберт

Он знал, что с обыденной человеческой точки зрения то, что делает он, может показаться жестоким и черствым. Он был вынужден теперь укрепить себя погружением в жизни-памяти, умышленно отбирая ОШИБКИ НАШЕГО ОБЩЕГО ПРОШЛОГО. Непосредственный доступ к человеческим ошибкам был теперь его самой великой силой. Знание ошибок научило его долгосрочным поправкам. Он должен постоянно осознавать последствия. Если последствия ошибок забываются или утрачиваются, их уроки пропадают даром.

Но чем больше он близился к тому, чтобы стать песчаным червем, тем тяжелее было для него принимать решения, которые другие назовут нечеловеческими. Некогда он делал это с легкостью. По мере того, как от него ускользало его человеческое Я, его, как он обнаруживал, все более и более переполняли человеческие заботы.

В колыбели нашего прошлого я лежу на спине в пещере столь неглубокой, что в нее можно лишь протиснуться ползком, даже не на четвереньках. Там, в танцующем свете смоляного факела, я рисую на стенах и потолке животных, на которых охочусь, и души моих родных. Как же многое это освещает — взгляд вспять, сквозь идеальный круг, на эту древнюю борьбу за миг, когда душа становится зрима. Все времена вибраций откликаются на зов: «Вот он я!» Моим умом, знающим, какие гиганты-художники придут после, я взираю на отпечатки ладоней и на текучие мускулы, нарисованные на камне древесным углем и растительными красителями. Насколько же мы больше, чем просто механические события! И мое нецивилизованное Я вопрошает: «Почему это они не хотят покинуть пещеру?»

Украденные дневники

Приглашение посетить Монео всю рабочем помещении Айдахо получил к концу дня. Весь день Айдахо просидел на подвесном диване в своих покоях, размышляя. Каждая мысль брала исток от той легкости, с которой Монео швырнул его сегодня утром на пол.

«Ты всего лишь устаревшая модель».

И каждая мысль заставляла его чувствовать себя все более униженным. Он чувствовал, как ослабевает в нем воля жизни, оставляя пепел там, где выгорел дотла его гнев.

«Я всего лишь поставщик некоего количества полезной спермы, и ничего более. — думал он. — Вот он я».

Мысль эта настойчиво звала либо к смерти, либо к гедонизму. У него появилось чувство, будто в него вонзили острый шип и гонят, раздражают, наседают на него со всех сторон.

Молодая посланница в опрятном синем мундире тоже вызвала в нем лишь раздражение. Он тихим голосом откликнулся на ее стук и она остановилась под аркой прохода из его передней комнатки, в нерешительности, пока не поняла, какое у него настроение.

«Как же быстро расходятся слухи», — подумал он. Он посмотрел на нее, стоявшую в величественном дверном проеме, отражение самой сути Рыбословш — чувственнее некоторых, но не бесстыдно сексуальная. Ее синий мундир не скрывал изящных бедер, твердых грудей. Он поглядел на ее проказливое личико под ежиком светлых волос — стрижки послушницы.

— Монео прислал меня попросить тебя к себе, — сказала она. — Он просит пройти в его кабинет.

Айдахо уже несколько раз бывал там, но запомнилось все таким, каким он видел его в первый раз. Он уже тогда знал, что именно здесь Монео проводит большую часть своего времени. Там был низкий стол на коренастых ножках темно-коричневого дерева, испещренного тонкими золотыми вкраплениями, приблизительно двух метров на метр посреди серых подушек. Этот стол поразил Айдахо редкостью и дороговизной, соответствием всему общему стилю. Вот все, что было: стол и подушки, такие же серые, как пол, стены и потолок.

Для человека, облеченного такой властью, как ее обитатель, комната была не большой, не более чем пять на четыре метра, но с высоким потолком. Свет проходил через два застекленных окна в противоположных более узких стенах. Окна располагались на значительной высоте, одно выходило на северо-западные отроги Сарьера и на границу зеленой линии Заповедного леса, из другого открывался вид на юго-запад, на перекатывающиеся дюны.

КОНТРАСТ.

Вид стола производил странное впечатление. Поверхность, казалось, воплощала в себе идею БЕСПОРЯДКА. Разбросанные листы тонкой стеклянной бумаги покрывали всю его поверхность, только кое-где проглядывало дерево. Какие-то бумаги были испещрены мелким шрифтом. Айдахо узнал слова на галакте и четырех других языках, включая редкий переходный язык перта. На нескольких листах бумаги были схемы и чертежи, а некоторые были покрыты черными строчками, выведенными кисточкой в размашистом стиле Бене Джессерит. Наиболее интересны были четыре белых свернутых рулона примерно в метр длиной — трехмерные распечатки с запрещенного компьютера. Айдахо тогда заподозрил, что компьютер скрывается за панелью одной из стен.

Юная посланница от Монео кашлянула, чтобы пробудить Айдахо от его задумчивости.

— Какой ответ мне передать Монео? — спросила она.

Айдахо пристально поглядел ей в лицо.

— Ты бы хотела забеременеть от меня? — cпросил он.

— Командующий! — она была явно потрясена не столько этим предложением, сколько его non secvetur — бесцеремонностью.

— Ах, да, — сказал Айдахо. — Монео. Что же мы ответим Монео?

— Он дожидается твоего ответа, командующий.

— Действительно мой ответ ему так важен? — спросил Айдахо.

— Монео просил меня уведомить тебя, что желает поговорить с тобой и леди Хви вместе.

Айдахо почувствовал, как в нем забрезжил смутный интерес.

— Хви вместе с ним?

— Она вызвана к нему, командующий, — посланница еще раз кашлянула. — Не желает ли командующий навестить меня попозже вечером?

— Нет. Но в любом случае, спасибо тебе. Я просто передумал.

Он подумал, что она хорошо скрывает свое разочарование, но голос ее прозвучал напряженно-формально:

— Ответить ли мне Монео, что ты его навестишь?

— Сделай это, — он взмахом руки отослал ее.

Когда она ушла, он подумал, не пренебречь ли ему этим приглашением. В нем, однако, возрастало любопытство. Монео хочет поговорить с ним в присутствии Хви? Почему? Не считает ли он, что это заставит Айдахо бежать со всех ног? Айдахо сглотнул. Думая о Хви, он ощущал в груди полнейшую пустоту. Не мог он пренебречь этим приглашением. Было то, что привязывало его к Хви жестокой властью.

Он встал, мускулы его затекли после долгого бездействия. Его подстегивали любопытство и эта приковывающая к Хви сила. Он вышел в коридор, и не обращая внимания на любопытные взгляды охранниц, мимо которых он проходил, проследовал в рабочий кабинет Монео.

Когда Айдахо вошел, Хви уже была там. Она сидела перед загроможденным столом напротив Монео, подогнув под себя ноги в красных сандалиях и пристроив их на серой подушке. Айдахо разглядел, что на ней длинное черное облачение с плетеным зеленым поясом; затем она повернулась, и он уже не мог смотреть ни на что кроме ее лица.

Ее губы безмолвно произнесли его имя.

«Даже она слышала», — подумал он.

Как ни странно, это придало ему сил — нечто новое в его уме начало складываться из мыслей этого дня.

— Пожалуйста, садись, Данкан, — сказал Монео. Он указал на подушку рядом с Хви. Говорил он с занятной запинкой, манера, которую немногие, кроме Лито, когда-либо в нем подмечали. Взгляд он держал опущенным на захламленную поверхность своего стола. Солнце позднего полдня отбрасывало паучьи тени на бумажные завалы под золотым пресс-папье в форме вымышленного дерева с плодами из драгоценных камней, возвышающегося на горе из полыхавшего хрусталя.

Айдахо сел на указанную ему подушку, заметив, как неотрывно следит за ним взгляд Хви. Затем она поглядела на Монео, и Айдахо подумал, что в ее взоре он угадал гнев. Повседневный белый мундир Монео был расстегнут на горле, открывая морщинистую шею и второй подбородок. Айдахо с пристальным ожиданием поглядел в глаза Монео, принуждая того первым начать разговор.

Монео ответил ему таким же пристальным взглядом, отметив при этом, что на Айдахо все тот же черный мундир, который был утром. Даже чуть запачкан спереди — напоминание о поле коридора, куда Монео его швырнул. Но на Айдахо больше не было древнего ножа Атридесов. Это беспокоило Монео.

— То, что я сделал сегодня утром, непростительно, — сказал Монео. — Поэтому я не прошу тебя простить меня. Я просто прошу, чтобы ты постарался понять.

Айдахо заметил, что Хви как будто не удивило такое начало. Это позволяло понять многое из того, что обсуждали эти двое до появления Айдахо.

Когда Айдахо не ответил, Монео проговорил:

— Я не имею права заставлять тебя чувствовать себя несоответствующим.

Айдахо обнаружил, что слова Монео и манера держаться оказывают странное воздействие. В нем еще оставалось ощущение, что его перехитрили и превзошли, но больше не подозревал, что, возможно, Монео с ним играет. Мажордом представился ему почему-то сжатым до твердого сгустка чести. Осознание этого устанавливало между мирозданием Лито, смертоносной эротичностью Рыбословш, несомненной искренностью Хви — между всем существующим — новые взаимосвязи, форму которых Айдахо, кажется, начал понимать. Ощущение, будто бы он и трое остались последними людьми в этом мире. Он проговорил с язвительным самоосуждением: