Борнвилл - Джонатан Коу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– В самом деле поразительно, – сказал он Мэри как-то вечером по телефону, – до чего словно бы исчез весь средний класс, окопался. И при этом уйма народу по-прежнему видна – доставляют нам то и се, работают на кассах в супермаркетах…
– Кто-то мне газеты до сих пор привозит. Ума не приложу, что бы я без них делала.
“Дейли телеграф” предпочитал Джеффри, и после его смерти Мэри не сочла возможным сменить газету. Каждый день она посвящала час-другой кроссвордам и “Шифрам”[96]. Иногда поглядывала на страницу новостей, а вот раздел комментариев не читала вовсе. Впрочем, смотрела новости по телевизору, а также ежедневные полдничные пресс-конференции премьер-министра, а когда Борис Джонсон сам подцепил вирус и загремел в реанимацию больницы Св. Фомы, за развитием событий Мэри следила пристально.
– Что будет, если он умрет? – спросила она Питера. – Что тогда?
– Понятия не имею, – ответил Питер. – У власти окажется кто-нибудь еще хуже, видимо.
– Если я умру, – сказала мама (и Питер на другом конце провода застонал от мысли: ну начинается), – ты приглядишь за Чарли, правда?
– Конечно, пригляжу, мам. Я тебе уже говорил.
– Он хороший котик, сам знаешь. Спит на мне каждую ночь. Лежит и урчит, и все глазеет мне прямо в лицо.
– Пригляжу за ним, не волнуйся. Но этого не случится.
– Под Рождество, между прочим, у меня было такое чувство…
– Я знаю, мам, ты говорила.
– …что, возможно, оно последнее. Какая жалость, что Бриджет не было. Почему она не приехала?
– Джек и Бриджет больше не разговаривают друг с другом. – Это он говорил маме много раз. Она, похоже, отчего-то не желала это воспринять. – Она с ним в одной комнате не станет находиться.
– Все из-за Брекзита? Какая глупость. (У самой Мэри никаких сильных чувств насчет членства Британии в Евросоюзе не было. Ее поход на референдум 2016 года свелся к тому, что она позвонила своим внукам и спросила, как они хотели бы, чтобы она проголосовала, поскольку последствия коснутся их будущего, а не ее.) Как вообще можно поссориться из-за такой мелочи. Ради нашего последнего совместного Рождества могли б и помириться.
Питер вздохнул и повторил:
– Сколько раз тебе говорить, мам? Не последнее оно.
И все же уверенность у него в голосе была не целиком и полностью неподдельная. Он за Мэри тревожился. Ее состояние он обсуждал как-то раз с другом, ушедшим на пенсию врачом-терапевтом, и тот спросил, держит ли мама в доме морфий. Питер не знал.
– Почему ты спрашиваешь? – уточнил он, и друг пояснил, что разрыв аортальной аневризмы – пусть и довольно быстрая, но вместе с тем и чрезвычайно болезненная смерть.
8. 1) Соответствующее лицо может предпринять подобные действия при необходимости принудить к выполнению требований, указанных в предписаниях 4, 5 либо 7.
2) Соответствующее лицо может выдать запрет лицу, если соответствующее лицо имеет основания считать, что:
а) лицо препятствует выполнению требования в предписаниях 4 либо 5, и (б) необходимо и сообразно выдать запрет с целью предотвращения дальнейшего препятствования лицом выполнению требований.
3) Если соответствующее лицо считает, что лицо находится за пределами места проживания в нарушение предписания 6(1), уполномоченное лицо может:
а) указать лицу на необходимость вернуться в место проживания либо
б) переместить это лицо на место проживания […]
12) В целях этого предписания:
а) “соответствующим лицом” считать:
i) констебля,
ii) сотрудника общественной поддержки полиции.
Лорне дядя Питер действительно нравился, но начал ее раздражать. Всякий раз, когда она связывалась с ним в скайпе или по телефону, он говорил ей, что британский локдаун – пустяки, если сравнить с тем, как оно во Франции, Испании и Италии, когда выходить можно только на час в день и заполнять бумажки, чтобы доказать, что выходишь по уважительной причине. Ему-то хорошо рассуждать. У него для прогулок есть милейший отрезок Темзы и маленький дворик, где можно сидеть весь день на солнце, читать книги и журналы. Лорна и Донни Саймз жили на седьмом этаже восьмиэтажного жилого дома на юг от Сохо-роуд в Хэндзуорте, в паре миль от центра Бирмингема, и пусть квартира и уютная, комнаты в ней были маленькие (неизменно стоявший у стенки в гостиной контрабас простору не способствовал), и никакого внешнего пространства, помимо крошечного балкона, не имелось; ни Лорне, ни Донни на работу ходить не разрешалось, и через несколько недель они уже начали действовать друг другу на нервы. Более всего раскрепощал их странный ритуал, происходивший вечером по четвергам: они выходили на балкон и “аплодировали Национальной системе здравоохранения”. Кое-кто из жителей их дома воодушевлялся даже сильнее Саймзов и выносил на балкон целый набор кастрюль, сковородок и прочей кухонной утвари, и дальнейшие десять минут все гремело от хлопков, воплей, улюлюканья и ударов деревянными ложками по сковородкам и котлам для пончиков и балти. Откуда б ни взялась эта затея (через несколько недель никто уже не мог вспомнить) и сколько б ни было в ней порожней символичности, всем казалось, что возникает при этом и некое чувство общинности, дает желанную возможность хоть изредка глянуть на соседей и хотя бы ставит еженедельный знак препинания между днями, не отличимыми друг от друга во всем остальном и уже начавшими течь единым расплывчатым незапоминающимся потоком.
Как-то раз ближе к вечеру в конце апреля, примерно через пять недель после начала локдауна, Лорна выглянула с балкона и решила, что на несколько часов ускользнет. Последние дни погода дразнила всех. Уже не весенняя она была, настоящее лето наступило в этом году в Британии рано. Новостные репортажи намекали, что люди по-своему
