Плавучий театр - Эдна Фербер

Упражнение голосовых связок. Несколько бессмысленных слов, повторенных нараспев. «Еще раз, мисс Равенель… Так, теперь лучше».

Четкость произношения. «Мистер Керель, прошу вас». Мистер Керель встает. «Царица-воцарится, девица-веселится, синица-умчится, белица-винится…» «Мисс Роджерс, ваше л». У мисс Роджерс такое мрачное лицо, как если бы она играла леди Макбет. «Лилия, колокол, лакал, молоко, лелеял, лиловый, мольбы…»

О Моджеска, Дузе, Рашель, миссис Сиддонс, Сара Бернар! Неужели таким путем можно добиться чего-нибудь?

— Подожди, увидишь, — спокойно говорила Ким. Танцы, пение, фехтование, постановка голоса, французский. Час. Два. Три. Магнолия ждала. И в конце концов — увидела.

Ким не пришлось идти по той кремнистой дороге, полной опасностей и соблазнов, которая, как принято думать, является единственной для молодой и красивой девушки, желающей поступить на сцену. Она сразу завоевала себе положение. Получив роль дочери светской женщины в пьесе Форда Солтера, она провела ее так блестяще, что затмила известную актрису, игравшую роль матери. Игра ее была яркой, современной, изящной и убедительной. Свежесть сочеталась в ней со зрелостью.

Ким была умна, красива, способна, здорова, чутка и обладала редкой трудоспособностью. И она была одной из первых в плеяде умных, красивых, даровитых, здоровых, чутких и обладавших поразительной трудоспособностью актрис нашего времени. В ней, как и в них, не было и намека на гений, величие и вдохновение. Театральные критики новейшей формации, которые не видели прежних гениальных актеров в дни их расцвета и еще не дождались расцвета талантов нарождающихся, приходили в восторг от игры Ким, принимая ее талант, ум, трудоспособность и честолюбие за нечто более крупное. Эти критики имели обыкновение сравнивать с Дузе каждую молодую актрису, которая обладала сценическим чутьем, могла в течение трех актов не сбавить тона, прилично говорила по-английски, умела ходить по сцене и непринужденно сесть в кресло. Через пять лет после того, как Ким окончила Национальную театральную школу, современные Элеоноры Дузе насчитывались дюжинами, а Сары Бернар появлялись на сценах Бродвея несколько раз в сезон.

— Блестящий спектакль! — возмущенно повторяла однажды Магнолия, возвращаясь с Ким после первого представления пьесы, в которой дебютировала одна из подруг Ким. — Но ведь не было игры! Все, что она говорила, и все, что она делала, было совершенно правильно. А между тем я оставалась так же равнодушна, как если бы слушала бой часов. Когда я иду в театр, мне надо, чтобы пьеса и актеры увлекали меня. В прежние времена актеры, может быть, и не знали, что такое темп и ритм, но в зрительном зале мужчины плакали, а женщины падали в обморок.

— Послушай, Нолли, дорогая! Артистка твоего времени не продержалась бы в наших театрах и несколько дней! Нам постоянно ставят в пример Клару Моррис, миссис Сиддонс, Моджеску и Сару Бернар. Если бы эти милые сентиментальные старушки вздумали выступить сейчас на сцене и какой-нибудь добрый гений вернул бы им молодость, современная публика все-таки пришла бы в ужас от них.

Актеры новой школы посещали шикарные кафе, потягивали коктейли, ходили по художественным выставкам, позировали для портретов, никогда не проводили ночей в клубах, не употребляли румян и белил иначе как на сцене, не помещали своих имен в книге телефонных абонентов Нью-Йорка, носили ботинки на низких каблуках и шерстяные чулки и любили симфонические концерты. Их частная жизнь лишена была романтики и блеска. Игра их была ясной и добросовестной, продуманной: темп, тон, настроение, характер — все было точно, как чертеж. И современный зритель мог не опасаться, что у него пульс участится.

Брак Ким с Кеннетом Камероном был удачным и счастливым. Отдельные спальни. Прелестные бархатные пеньюары с отделкой из венецианских кружев. Отношения между мужем и женой прекрасные. Ничто не омрачало их супружеской жизни, построенной на принципе абсолютной личной свободы. Магнолия часто удивлялась супругам, но избегала высказывать свое мнение. Ведь ее собственный брак отнюдь не являлся образцом, достойным подражания. И все-таки, наблюдая жизнь Ким, такую спокойную и безупречную, она часто думала о том, что чего-то не хватает ее дочери. Неужели она сама не чувствует этого? Неужели жизнь с любимым человеком — как и всякая жизнь — не становится скучной, пресной и пустой, когда она так размеренна, так упорядочена? Неужели брак — и жизнь — не становится прекраснее, богаче, ярче от смешения в них низкого и высокого, грязи и звездного света, земли и цветов, любви и ненависти, слез и смеха, красоты и уродства? Кен был всегда вежлив, нежен, предупредителен по отношению к Ким. Ким была всегда вежлива, нежна, предупредительна по отношению к Кену. «Свободна ли ты в следующий четверг, дорогая? У Пайнов соберется очень интересное общество… Нет? Очень жаль…» Нежный и безразличный голос. Такие голоса часто приходится слышать в кафе, на премьерах, в антикварных магазинах на Медисон-авеню, где изящные молодые люди продают старинный фарфор, картины и бронзу.

Нет в Ким нет ничего от Миссисипи. Ким похожа на реку Иллинойс, которую так не любила в детстве Магнолия. Среди приветливых, ровных зеленых берегов жизнь Ким течет спокойно и безбурно.

— Да что с вами, Магнолия Хоукс? Вы еще все сидите на том же месте! Уже больше трех. Скоро обед! — сказала появившаяся Элли Чиплей. — Сидит на самом солнце! Вы гораздо больше нуждаетесь в уходе, чем ваша покойная мать.

Элли была права. Ночью Магнолия страдала от жестокой головной боли.

Ким и Кен приехали неожиданно, второго июня. Пристань зашаталась под тяжестью чудовищного форда, которым управлял статный негр в костюме цвета хаки.

Ким была измучена, но весела.

— Он говорит, что ездил на этой машине во Францию, в семнадцатом году. Охотно верю! Ручка, дверцы, стенки, сиденья так гремели и болтались из стороны в сторону, что мне все время приходилось их придерживать. Нолли, дорогая моя, как ты могла выдержать столько времени в этой дыре!.. Кен, милый, прими аспирину и полежи немного… У Кена страшно разболелась голова… Мы едем обратно десятичасовым. И, ради самого неба, Нолла…

Начался разговор. Из-за этого разговора обед на «Цветке Хлопка», обычно подаваемый в четыре часа, состоялся только в пять. Втроем они сидели в прохладной комнате с белыми покрывалами на постели и кисейными занавесками, вернее, сидели Магнолия и Ким, а Кен лежал на кровати, весь пожелтевший от жары и мигрени. А на кухне, на сцене, в маленьких комнатах с окнами на реку, на палубе, в классе — актеры и служащие плавучего театра «Цветок Хлопка» тосковали и ждали, играли в карты и ждали, шили, читали, говорили и ждали.