Гарольд, последний король Англосаксонский - Эдвард Бульвер-Литтон

– Так, значит, иноземцы не узнали тебя? – спросил его король.

– Нет, узнали. Я встретил одного рыцаря по имени Малье де-Гравиль, как я после узнал. Он как будто верил моим словам и приказал даже подать вина и закуски, но вдруг сказал: «Ты – человек Гарольда и пришел узнать число наших войск. Будь же по-твоему, следуй за мной!» Он схватил мою руку, не обращая внимания на мое смущение, и повел меня сквозь ряды войска, которое так велико, что кажется, его и не определить числом. Странно однако то, государь, что я заметил в ней больше священников, нежели ратников.

– Да ты шутишь? – воскликнул в изумлением Гурт.

– Нет, я действительно видел.

Король продолжал расспрашивать воина, улыбка его исчезала по мере того, что он узнавал о подробностях военных приготовлений нормандца. Отпустив его, он обратился к братьям:

– Как вы думаете, не лучше ли нам убедиться во всех этих чудесах собственными глазами? – спросил он. – Ночь темна, наши лошади не подкованы, нас никто не услышит... Ну, что скажете на это?

– Ты недурно придумал! – ответил Леофвайн. – Мне, действительно, очень хочется взглянуть на медведя в его берлоге... пока он еще не отведал мой меч.

– А меня просто бьет лихорадка, – сказал Гурт, – и я не прочь освежиться в ночном воздухе. Едем, мне известны все тропинки в этой местности, потому что я тут часто охотился. Надо только подождать немного, пока все не успокоиться вокруг нас.

Было уже около полуночи, и везде царствовало гробовое молчание, когда Гарольд с братьями и племянником выехал из лагеря.

Не было с ними провожатых,Ни пеших, ни конных,Не было с ними ничего,Кроме щита, копья и меча, –

говорит певец нормандских подвигов.

Гурт повел своих спутников в лес; они старались держаться направления, откуда виднелся отблеск огней, светившихся в нормандском лагере. Войско Вильгельма отстояло от саксонского на расстоянии двух миль. Ряды его были сдвинуты так тесно, что разведчикам можно было составить верное понятие о численности неприятеля, с которым они на другой же день должны были вступить в бой. Саксонцы остановились в лесу на небольшом возвышении, перед широким рвом, через который неприятелю не скоро удалось бы пробраться, если бы он заметил разведчиков, так что им не угрожала никакая опасность.

Правильными рядами тянулись шалаши для простых воинов: дальше виднелись палатки рыцарей и красивые шатры графов и прелатов, над которыми развевались знамена: бургундское, фландрское, бретонское, анжуйское и даже французское, присвоенное своевольно. Посреди этих шатров возвышалась роскошная палатка герцога Вильгельма, над которой красовался на знамени золотой дракон. До разведчиков доносились звуки шагов часовых, ржание коней и стук кузнецов, ковавших оружие. Видно было, как разносили готовое оружие по палаткам и шалашам. Ни смеха пирующих, ни песен не было слышно, хотя, очевидно, никто не спал: все были заняты приготовлением к завтрашнему дню.

Но вот раздался серебристый звон, доносившийся из двух шатров, расположенных сбоку палатки герцога. По этому знаку в лагере все зашевелилось; стук молотов затих, и из всех палаток и шалашей потянулись воины. Засверкали тысячи факелов, и показалась процессия рыцарей и монахов. При их приближении воины опустились на колени и начали исповедоваться в своих грехах.

Вдруг показался Одо, епископ Байесский в белых одеждах. На этот раз надменный епископ, брат герцога Вильгельма, был крайне снисходительным: он обходил поочередно всех воинов, некоторые из них были просто бродягами и разбойниками. Ко всем подходил брат герцога.

Гарольд сильно стиснул руку Гурта, и прежняя ненависть к этому человеку выразилась в его горькой усмешке. Лицо Гурта, напротив, выражало только печаль. В то время, когда ратники вышли из шалашей, саксонцы могли увидеть ощутимое неравенство их сил и сил нормандцев. Гурт тяжело вздохнул и повернул коня от вражеского лагеря.

Едва вожди проехали половину пути, как из неприятельского лагеря раздалось торжественное пение множества голосов: время близилось к полуночи, и, по поверью того века, духи добрые и злые носились над землей. Торжественно неслась эта песня по темному лесу и провожала всадников, пока сторожевые огни с их холмов не осветили их путь. Быстро и безмолвно проскакали они через равнину, миновали сторожевую цепь и стали подниматься по склону холмов, где были расположены их главные силы. Какой резкий контраст представлял лагерь саксов! Толпы ратников сидели около огней, и кубки с вином весело переходили из рук в руки под звуки старых песен, а в группах англодатчан, более оживленных, звучали огненные песни королей морей о тех временах, когда война была отрадой людей, а Валгалла их небом.

– Полюбуйтесь, – сказал веселый Леофвайн с сияющим лицом, – вот звуки и зрелище, от которых кровь струится свободней после унылых песен и постных лиц нормандцев. Кровь стыла в моих жилах, когда их погребальное пение раздавалось в лесу... Эй, Сексвульф, добрый молодец! Подай нам меда, но знай меру веселью, нам завтра будут нужны крепкие ноги и разумные головы.

Услышав приветствие молодого графа, Сексвульф быстро вскочил и, подав ему кубок, посмотрел с искренней преданностью на Леофвайна.

– Заруби себе на память слова брата, Сексвульф, – сказал строго Гарольд, – руки, которые завтра будут пускать в наши головы стрелы, не задрожат от ночного веселья.

– Не задрожат и наши, король, – ответил смело Сексвульф, – головы наши выдержат и мед, и удары, а в войске идет такая молва, что нам несдобровать, так что я не решился бы вести в бой наших ратников, не нагрузив их на ночь!

Гарольд не ответил, а отправился далее; когда он поравнялся с отважными кентскими дружинниками, самыми ревностными приверженцами дома Годвина, его встретило такое искреннее, радостное приветствие, что ему стало легче и спокойнее на сердце. Он с откровенностью, характеризующей любимого вождя, сказал твердо, но ласково:

– Через час пиршество должно совсем закончиться! Ложитесь, спите крепко, мои храбрые воины, и встаньте завтра бодрыми и готовыми к бою!

– Это будет исполнено, возлюбленный король! – воскликнул громко Вебба от имени всех. – Не тревожься за нас; каждый из нас готов отдать за тебя жизнь!

– За тебя и за родину! – подхватила с восторгом вся дружина.

У королевского шатра было больше порядка и меньше разгула, так как тут находились телохранители короля и лондонские и мидльсекские охотники – знавшие, что с нормандским оружием рискованно шутить.

Возвратись в свой шатер, Гарольд бросился на постель и погрузился в думу; его братья и Хакон стояли перед ним, не сводя с него глаз. Наконец, Гурт приблизился к королевскому ложу, встал тихо на колени и, взяв руку Гарольда, взглянул глазами, полными невыразимой грусти, на его изменившееся, печальное лицо.

– О, Гарольд! – сказал он. – Я еще никогда не просил ни о чем, в исполнении чего ты отказал бы мне! Не откажи же мне и в настоящей просьбе! Она труднее и настойчивее всех! Не думай, мой король, что я необдуманно коснулся незажившей твоей сердечной раны. Чем бы ни была вызвана твоя страшная клятва, но ты во всяком случае присягал Вильгельму на рыцарском мече... Не выходи на битву! Эта же мысль таится и в твоей голове; она тебя терзала, когда ты смотрел на грозный лагерь; избегай этой битвы! Не иди сам с оружием на того человека, с которым ты связал себя клятвенным обещанием!

– Гурт, Гурт! – воскликнул Гарольд, и бледное лицо его стало еще бледнее.

– Вот мы, – продолжал Гурт, – мы не давали клятвы; никто не обвинит нас, мы только встали на защиту отечества. Предоставь нам сражаться! Сам же вернись в Лондон и набирай войска. Если мы победим, ты обойдешь опасность; если же мы падем, ты отомстишь за нас. Англия не погибнет, пока ты будешь жив.

– Гурт, Гурт! – воскликнул растроганный король с выражением упрека.

– Совет Гурта благоразумен, – сказал Хакон отрывисто, – пусть родня короля ведет войско в сражение, а король спешит в Лондон, опустошая на своем пути все, чтобы Вильгельм, разбив нас, не нашел продовольствия; тогда и победа его ни чему не послужит, потому что к тому времени, когда он двинется к Лондону, у тебя будут свежие силы числом не менее его силы.

– В самом деле, Хакон судит и говорит чрезвычайно здраво, недаром же он прожил столько лет в Руане, – заметил Леофвайн. – Послушайся его и дай нам сразиться с нормандскими войсками.

– Вы справедливо караете меня, братья, за мысль, которая некоторое время таилась в моем сердце! – сказал мрачно король.

– Ты думал отступить со всем войском к Лондону, – перебил его Гурт, – и избежать сражения, пока силы наши не будут равны силам нормандцев?

– Да, я думал об этом, – ответил Гарольд.

– Так полагал и я, – сказал печально Гурт, – но теперь слишком поздно. Теперь такая мера равносильна побегу. Молва разнесет приговор французского двора; народ упадет духом, начнутся притязания на английский престол, и королевство распадется на враждебные партии... Нет, все это немыслимо!