Зимняя луна (Ад в наследство) - Дин Кунц

Есть тела.

Все становится мною!

Куклы.

Заменители.

Джек никогда не просыпался так резко и настолько полно за один миг. Одна секунда во сне, а другая в совершенном пробуждении и тревоге и яростном сознании.

Вслушиваясь в свое обезумевшее сердце, он понимал, что сон по-настоящему не был сном, в привычном смысле слова, а... вторжением. Коммуникация. Контакт. Попытка разрушить и пересилить его волю, пока он спит.

Все становится мною!

Эти три слова были теперь не так загадочны, как казалось раньше, они были надменным утверждением превосходства и претензией на властвование. Он говорил с невидимым Дарителем во сне и с ненавистным существом, которое общалось через Тоби вчера на кладбище. В обоих случаях, просыпаясь и засыпая, Джек ощущал присутствие чего-то нечеловеческого, властного, враждебного и насильственного. Чего-то такого, что может погубить невинного без угрызений совести, но предпочитает подчинить и властвовать над ним.

Джека начала давить жирная тошнота. Он почувствовал холод и грязь внутри себя. Замаранным попыткой Дарителя захватить власть и поселиться в нем, хотя попытка была безуспешной.

Он знал точно, как никогда что-либо в своей жизни, что враг реален: не призрак, не демон, не просто параноидально-шизофреническая иллюзия взбудораженного мозга, но существо из плоти и крови. Без сомнения, из бесконечно чужой плоти. И крови, которую, вероятно, не признает таковой ни один врач. Но тем не менее из плоти и крови.

Не знал, что это было, откуда оно пришло или из чего оно родилось, знал только, что оно существует. И то, что оно было на ранчо Квотермесса.

Джек лежал на боку, а Хитер перевернулась за ночь.

Хрусталики снега тикали по окну, как прекрасно откалиброванные астрономические часы, высчитывающие сотые доли секунды. Ветер, который изматывал этот снег, издавал низкое жужжание. Джек почувствовал, что как будто слушает прежде молчащую и затаившуюся космическую машину, которая вертела вселенную по бесконечным кругам.

Рывком он отбросил одеяло, сел и встал.

Хитер не проснулась.

Ночь все еще правила, но слабый серый свет на востоке намекал на ожидающуюся коронацию нового дня.

Пытаясь побороть тошноту, Джек простоял в одном нижнем белье, пока его дрожь не стала сильнее дурноты. В спальне было тепло. Холод был внутренним. Тем не менее он пошел к шкафу, спокойно отворил дверцу, снял джинсы с вешалки, надел их, затем рубашку.

Проснувшись, он не мог поддерживать вспыльчивый ужас, который вырвал его из сна, но все еще нервничал, полный страха, и волновался за Тоби. Захотел проведать сына.

Фальстаф сидел в коридоре наверху, среди теней, напряженно уставившись на открытую дверь в спальню, соседнюю с Тоби, где Хитер разместила свои компьютеры. Странный, слабый свет падал через дверной проем и блестел на мехе пса. Он застыл как статуя в напряжении. Задеревеневшая голова была опущена и вытянута вперед. Хвост замер.

Когда Джек приблизился, ретривер поглядел на него и издал приглушенное, тревожное скуление.

Тихий треск компьютерных клавиш шел из комнаты. Быстрое печатание. Молчание. Затем новый взрыв печати.

За столом Хитер Тоби сидел перед одним из компьютеров. Мерцание большого монитора, который был обращен не в сторону Джека, было единственным источником света в бывшей спальне. Много ярче, чем отражение, которое достигало холла. Мальчик купался в нем, в быстро меняющихся тенях голубого, зеленого и пурпурного, во внезапных вспышках красного, оранжевого, затем снова синего и зеленого.

Ночь оставалась глубокой, так как серая назойливость рассвета еще не могла быть видной в этой стороне дома. Завеса изящных снежинок заложила стекла и резко становилась голубыми и зелеными блестками под светом монитора.

Шагнув через порог, Джек сказал:

- Тоби?

Мальчик не отрывал взгляда от экрана. Его маленькие руки летали над клавиатурой, добиваясь бешеного потока приглушенного клацания. Никакого другого звука от машины не шло, даже обычных гудков или бормотания.

Умел ли Тоби печатать? Нет. По крайней мере, не так, не с такой легкостью и быстротой.

Глаза мальчика отражали искаженные образы на дисплее перед ним; фиолетовые, изумрудные, мерцания красного.

- Эй, малыш, что ты делаешь?

Он не отвечал.

Желтое, золотое, желтое, оранжевое, золотое, желтое - свет мелькал не так, как будто он исходил от экрана компьютера, но как будто был блестящим отражением летнего солнечного света, скачущего по рябящей поверхности озера. Желтое, оранжевое, темно-коричневое, янтарное, желтое...

За окном кружащиеся снежинки блистали, как золотая пыль, горячие искры, светлячки.

Джек пересек с дрожью комнату, чувствуя, что нормальность не возвратилась, когда он очнулся от кошмара. Пес полз за ним. Вместе они обогнули один конец L-образного рабочего стола и оказались на стороне Тоби.

Мельтешение цветов шло по экрану слева направо, переходя друг в друга и через друг друга. Потом, исчезая, усиливаясь, становясь ярче, темнее, завиваясь, пульсируя. Электрический калейдоскоп, в котором ни один из бесконечно трансформирующихся образов не имел ровных краев.

Это был полноцветный монитор. Тем не менее, Джек никогда ничего подобного не видел.

Положил руку на плечо сына.

Тоби вздрогнул, не глядел и не говорил, но слабое изменение в его поведении показало, что он больше не был так очарован экраном компьютера, как когда Джек окликнул его в первый раз из дверей.

Его пальцы снова застучали по клавишам.

- Что ты делаешь? - спросил Джек.

- Разговариваю.

19

Вал желтого и розового, спиральные нити зеленого, рябящие ленты пурпурного и голубого.

Образы, картинки, и ритм изменений гипнотизировали, когда они складывались прекрасным и изящным способом. Но даже и тогда, когда они были уродливы и хаотичны, Джек почувствовал движение в комнате. Ему потребовалось усилие, чтобы отнять взгляд от подчиняющих протоплазменных образов на экране.

Хитер стояла в дверях, одетая в свой стеганый красный халат, со взъерошенными волосами. Не спрашивала, что происходит: как будто уже знала. Она не глядела прямо на Джека или Тоби, но на окно за ними.

Джек повернулся и увидел ливень снежинок, постоянно меняющих цвет, в то время как на дисплее монитора продолжались быстрые и текучие метаморфозы.

- Говоришь с кем? - спросил он у Таби.

После колебания, мальчик сказал:

- Нет имени.

Его голос был не плоский и бездушный, как на кладбище, но и не совсем его, нормальный.