Эволюция: Триумф идеи - Карл Циммер

Кроме того, при помощи секса можно сбрасывать напряжение, возникающее временами в сообществе. Когда бонобо находят пищу — будь то плодовое дерево или гнездо термитов, — они начинают вопить от возбуждения. Но вместо того чтобы драться за еду, как это могли бы сделать шимпанзе, бонобо занимаются сексом. Точно так же, если самец в приступе ревности прогонит от самки другого самца, позже оба они могут мирно устроиться в сторонке и помириться, потирая друг другу гениталии. Секс не дает конкуренции разгореться в настоящую полномасштабную войну. «Шимпанзе разрешают сексуальные вопросы силой; бонобо разрешают вопросы власти и главенства сексом», — пишет приматолог из Университета Эмори Франс де Вааль в своей книге «Бонобо: забытые приматы».

Шимпанзе и бонобо имеют общего предка, жившего, по оценкам ученых, 2–3 млн лет назад. Ричард Рэнгем и его коллеги высказали предположение, что разница между ними возникла из-за разных условий среды обитания — скорее даже места обитания. Бонобо живут во влажных джунглях, где круглый год можно рассчитывать на спелые плоды, — в отличие от открытых лесов, где нередко обитают шимпанзе. Даже если у бонобо вдруг кончатся фрукты, они всегда смогут прокормиться травами, которые в джунглях всегда имеются в изобилии.

Благодаря обилию плодов группам бонобо не приходится передвигаться по лесу так быстро, как группам шимпанзе, и самки даже с маленькими детенышами вполне успевают за стаей. Еды хватает всем, поэтому самки не конкурируют друг с другом и могут формировать долговременные союзы. Объединившись, самки способны держать самцов в узде. В результате детоубийство у бонобо — дело неслыханное. Самцы мирно держатся в своих группах и не ходят набегами на соседей. При встрече двух групп бонобо скорее займутся сексом, чем подерутся.

«Похоже, что относительно простого изменения пищевой экологии достаточно, чтобы возникла такая серьезная разница в сексуальном поведении», — говорит Рэнгем.

Преимущества такой социальной структуры для самок бонобо очевидны: они созревают для продолжения рода на несколько лет раньше, чем шимпанзе, и могут произвести на свет больше детенышей. Ученые подозревают, что эта разница объясняется тем, что самке шимпанзе всегда приходится считаться с угрозой детоубийства. Самкам бонобо не нужно об этом беспокоиться.

Дружба, предательство, обман, доверие, ревность, измена, материнская привязанность, самоубийственная любовь — все эти понятия звучат очень по-человечески. Когда биологи говорят о разводе у птиц или измене у мышей, эти слова всегда как бы заключены в невидимые кавычки. Тем не менее мы, люди, — тоже животные; и у нас самцы вырабатывают больше, чем достаточно, спермы, а у самок яйцеклетки созревают по одной и не слишком часто; наши предки были объектом эволюции нисколько не в меньшей степени, чем какая-нибудь морская игла или якана. Может ли быть, что совокупная приспособленность, реципрокный альтруизм и конфликты между полами подспудно влияют на наши действия? Или даже на наши мысли?

Задайте эти вопросы в баре, где собираются биологи, и приготовьтесь отбиваться от летящих в вас кружек. Почему человек — такая больная тема? Чтобы осознать всю сложность проблемы, мы должны сначала понять, откуда взялось человечество.

Часть IV

Человек в эволюции и эволюция в человеке

11. Разговорчивая обезьяна

Самый очевидный способ отличить нас, людей, от миллионов других обитающих на Земле видов — взглянуть на сделанные человеком вещи. Даже с расстояния в тысячи километров признаки нашей деятельности бросились бы в глаза любому инопланетному натуралисту, пролетающему мимо Солнечной системы на каком-нибудь межзвездном «Бигле». Вокруг планеты летают тучи искусственных спутников, космических станций и просто мусора; на поверхности тоже видны соответствующие признаки, от Великой китайской стены до ночного освещения наших городов; космический эфир полон всевозможных голосов — телефонных разговоров, телепередач и другого телекоммуникационного лепета.

Технология — самый очевидный, но не единственный отличительный признак человечества. Человек — в высшей степени общественное животное в сравнении с другими видами. Мы существуем в глобальной сети государств, альянсов, племен, клубов, дружеских и корпоративных связей, лиг, союзов и тайных обществ. Наверное, инопланетному натуралисту было бы не так просто разглядеть в нас общественную природу — по крайней мере куда труднее, чем технические сооружения, но на самом деле соединяющие нас невидимые связи не менее важны для человеческой природы, чем мосты или города, которые мы для себя строим.

Оглядываясь в прошлое на эволюцию нашего собственного вида, мы сталкиваемся по существу с теми же трудностями, с которыми столкнулся бы упомянутый выше инопланетный натуралист. Мы видим следы разумной деятельности наших предков и можем даже до них дотронуться. Еще 2,5 млн лет назад наши предки раскалывали камни и получали режущую кромку, при помощи которой удобно было отделять мясо от костей. 1,5 млн лет назад они уже делали мощные каменные рубила, которыми пользовались, возможно, не только для разрезания мяса, но и для изготовления других инструментов, таких как палка-копалка. Около 400 000 лет назад появились первые копья и началась технологическая летопись; чем ближе к нашим дням, тем плотнее в ней укладываются события. За 4 млрд лет истории Земли ни одно другое животное не оставило после себя следов какой бы то ни было производительной деятельности. Да, сегодня мы можем взять в руки каменное рубило, сделанное миллион лет назад, прикоснуться к обществу, в котором жил изготовивший его человек, но представить себе жизненные впечатления и опыт этого человека — мы не в состоянии.

Тем не менее, хотя разобраться в социальной эволюции человека невероятно трудно, ученые считают, что именно этот вид эволюции был одним из решающих факторов подъема нашего биологического вида — возможно, единственным решающим фактором. Наши шимпанзеподобные предки жили шимпанзеподобной общественной жизнью, но 5 млн лет назад они откололись от прочих высших приматов и ушли исследовать новую экологическую нишу — саванны Восточной Африки. В саванне социальная жизнь этих гоминид сильно усложнилась. Возможно, в результате этого усложнения человек приобрел многие черты, которые отличают его от прочих видов животных, — большой мозг, интеллект, наконец, речь и способность пользоваться орудиями. Возможно также, что конкуренция при выборе партнера и борьба за репродуктивный успех в обществе наших предков-гоминид оставили заметный след в психологии современного человека, сформировали нашу способность к любви, ревности и другим сильным эмоциям.

Разрабатывая свою теорию естественного отбора, Дарвин не мог не думать и о происхождении человека. У него не было возможности исследовать ручные рубила возрастом миллион лет — в то время они еще не были известны; более того, до конца 1850-х у ученых вообще не было достоверных останков древнего человека. Дарвин иногда записывал свои мысли на эту тему в дневнике, но опубликовать их он так и не решился. В 1857 г., за два года до выхода «Происхождения видов», Уоллес спросил Дарвина, будет ли в книге обсуждаться вопрос о происхождении человека. Дарвин ответил: «Думаю, что постараюсь обойти всю эту тему, слишком уж она окружена предрассудками, хотя я всем сердцем признаю, что для натуралиста это высочайшая и интереснейшая задача».

Его молчание объяснялось исключительно стратегическими соображениями. Должно быть, человек появился в результате эволюции, как любое другое животное. Но Дарвин не стал углубляться в эту часть своей теории в надежде, что так его книга будет встречена с меньшей предвзятостью. Но, несмотря на всю осторожность автора, многие читатели «Происхождения видов» сразу же задались вопросом о том, как в свете этой теории выглядит человек. Шимпанзе и гориллы, которых как раз в то время исследователи везли из африканских джунглей, делали этот вопрос еще более животрепещущим. Гексли и другие биологи изучили приматов и показали, что они еще больше похожи на человека, чем известные прежде орангутанги. В 1860 г. в письме Уоллесу Дарвин признался, что передумал: он напишет эссе о происхождении человека.

На выполнение этой задачи у Дарвина ушло 11 лет. Разумеется, все это время он занимался не только этим: много времени требовала подготовка новых изданий «Происхождения видов» и книга об орхидеях; небольшая, как планировалась, книга об одомашнивании животных и растений разрослась до размеров пухлого двухтомного чудовища; кроме того, Дарвин месяцами болел. Но, несмотря на все трудности, желание высказаться по вопросу о происхождении человека только росло. Разве мог естественный отбор разом сотворить человека во всем его великолепии, научить его говорить и рассуждать, любить и исследовать? Даже Уоллес сдался. Он решил, что возможности нашего огромного мозга гораздо больше, чем необходимо для выживания, — нам вполне хватило бы мозга чуть более совершенного, чем у обезьяны. Вывод: сотворение человека — плод божественного вмешательства.