Диво - Павел Загребельный

- Интуиция. Это была в самом деле игра, в которой единственной ставкой было спасение профессора Отавы.

- Зачем?

- Сейчас дойдем до сути дела, одну лишь минутку, мой дорогой профессор. Терпение, терпение... Как часто людям не хватает именно этого драгоценного качества, из-за чего происходят вещи непоправимые. Взять, к примеру, ваш Крещатик. Он взорван...

- Вами же самими...

- Не играет роли - мы его взорвали или ваши. Но почему? Только потому, что у кого-то не хватило терпения разминировать один или два дома, проще показалось взорвать их, а когда уж взорвал два или три здания, то хочется превратить в развалины и еще сотню... Или Успенский собор... Я еще успел полюбоваться этим чудом... Кажется, конец одиннадцатого столетия, серебряные царские врата, серебряные гробницы, парчовые плащаницы с дарственными надписями русских царей и украинских гетманов, старинные Евангелия в драгоценных окладах, алтарь и жертвенник, украшенные резными массивными серебряными досками, - где еще можно такое увидеть! Но вот приезжает посмотреть на это славянское чудо наш союзник, вождь словацкого народа Тиссо, и ваши партизаны...

- Вы уверены в этом? - спросил Отава, который об Успенском соборе не мог и слушать, - уж лучше бы его самого этой взрывчаткой разнесло на части.

- Уверен ли я? Не знаю. Трудно сказать, кто виноват, чья взрывчатка. В конце концов, все, что попадает в район военных действий, может быть уничтожено, однако необходимо же все-таки какое-то терпение, требующееся хотя бы для того, чтобы максимально использовать объект, подлежащий неминуемому уничтожению...

- Возможно, в ваших планах София тоже подлежит этому... - Отава боялся повторить страшное слово, но Шнурре выручил его:

- Не надо говорить об уничтожении. В особенности же когда речь идет о Софии. Но вы угадали, что речь пойдет именно о ней. На ней совпадают наши с вами интересы.

- Не вижу, - сказал Отава.

- Сейчас объясню. Но перед тем должен сказать вам со всей откровенностью, что мы все могли бы сделать и без чьей бы то ни было помощи. Вам не нужно лишний раз подтверждать мою квалификацию, - стало быть, если бы я захотел и взялся сам, то... Но я подумал так: а почему бы не сделать доброе дело, почему бы не помочь своему коллеге профессору Отаве, почему бы не предоставить ему возможности приложить и свои усилия?

- Я не просил у вас ничего, - напомнил Отава.

- Точно. Вы не просили, профессор. Но представьте себе: я прошу вас. Не приказываю, не заставляю, не принуждаю, а именно прошу. И прошу, учитывая ваши научные интересы, - ни более ни менее. Мы с вами люди, находящиеся на одном и том же уровне умственного развития...

- Психологи утверждают, - насмешливо заметил Отава, - что между людьми, находящимися на одинаковом уровне, господствуют антагонистические тенденции...

- Можете убедиться, что психологи тоже ошибаются. Ибо я не только не отталкиваюсь от вас, наоборот... Нас с вами объединяет София, точнее, ее фрески, быть может, единственные в мире фрески одиннадцатого столетия, прекрасно сохранившиеся...

- Что вы хотите с ними сделать?! - испуганно воскликнул Отава, вскакивая с кресла и чуть не бросаясь на Шнурре.

- Успокойтесь, мой дорогой профессор, вашим фрескам ничто не угрожает. В особенности если учесть, что почти все они скрыты под слоем позднейших записей. Ваши предшественники, к сожалению, не отличались пиететом к старине. В свое время пренебрегли даже указанием императора Николая Первого, который, осматривая открытые в Георгиевском приделе Софии древние фрески, сказал митрополиту Филарету: "Фрески эти следует оставить в таком виде, как они есть, без обновления". Но такова уж художническая натура: во что бы то ни стало, даже вопреки строжайшему запрету, проявить свои так называемые способности, оставить после себя след, если даже это будет след бездарный, варварский. Сквозь столетия вижу я протоиерея этого собора Тимофея Сухобруса, представляю, как этот обыкновенный ключник собора, присмотревшись к тому месту на малом своде, где отвалился кусочек штукатурки, заметил изображение звезды, а ниже - лики ангелов и серафимов и греческие буквы. Это был благородный человек! Он сразу понял, что встал на путь великого открытия... Русский император тоже оказался человеком высокой культуры... Но что же дальше? Какой-то подрядчик нанимает обыкновенных поденщиков, и те железными стругами соскребают с фресок штукатурку. Варвары!

- Кстати, фамилия этого подрядчика была Фохт, - сказал Отава, не выражая своего удивления осведомленностью, проявленной Шнурре в отношении истории открытия в Софии старинных фресок.

- Фамилия здесь не играет роли, - отмахнулся Шнурре, - меня как ученого возмущает только варварство этих людей, их дикость, если хотите... Но еще больше возмущают меня так называемые художники, которые потом "подрисовывали" фрески: какой-то богомаз Пошехонов, иеромонах Иринарх из Лавры, священник собора Иосиф Желтоножский...

- Даже их можно оправдать, - снова заговорил Отава, - потому что они все-таки по-своему заботились о сохранении произведений искусства. Это не то что взорвать Успенский собор...

- Я уже сказал, что это - трагедия... Однако София цела, и вы должны нам помочь... Вернее, мы вам поможем... Вы не спрашиваете, в чем именно? Я вас понимаю... Вы не хотите спрашивать, вы не хотите сотрудничать с нами. Но поймите, что тут наши интересы совпадают.

- Никогда! - Отава снова подскочил. - Слышите, никогда!

- Вы еще не слыхали моего предложения.

- Все равно я отвергаю его!

- И все же выслушайте. - Шнурре отпил из рюмки, вытер губы, он не торопился, у него был вид человека, у которого в распоряжении вечность, зато Отава весь напрягся, будто готовился к прыжку, но штурмбанфюрер сделал вид, что не заметил состояния своего собеседника, снял со свечи нагар, подул на обожженный палец, продолжал говорить спокойно и рассудительно: Вы немного отреставрировали фрески... Нужно сказать, что сделано это прекрасно, именно так я только и мог представлять вашу работу... Можете не говорить мне, я и так знаю, что реставрационными работами руководили вы... Но разрешите и одно замечание... Вы проводили эти работы без определенного плана. Не отделяли главного от второстепенного. Не вели поиска самого ценного в первую очередь, а уж потом что останется. Вы пренебрегли главнейшим принципом всех открытий: прежде всего открывать нужно великое! Только тогда прославишься.

- Я не привык зарабатывать славу на чужом труде, - спокойно произнес Отава, отходя в тень, - да и какая может быть еще слава рядом с гениальным художником, творившим девятьсот лет назад?

- Слава первооткрывателя - разве этого мало? Иероглифы без Шампольона так и остались бы бессмысленными картинками. Троя без Шлимана считалась бы выдумкой пьяного неграмотного Гомера, любившего побасенки... Но речь идет не об этом... Я слишком много сегодня говорю, но у меня был очень трудный день. И все же, видно, я не забыл о вас и пришел, чтобы довести наш вчерашний разговор до конца. Короче: мы вам создадим все условия, чтобы вы прославились открытием чего-то великого в соборе. Представьте себе: гениальная, неповторимая фреска, уникум!

- Можно подумать, что целая немецкая армия вступила в Киев только затем, чтобы создать, как вы говорите, мне надлежащие условия для великого открытия в Софийском соборе. - Отава уже откровенно насмехался над Шнурре, но тот игнорировал насмешки, не обращал на них внимания, он был настроен на серьезный, даже торжественный лад, он встал и провозгласил, будто полномочный представитель перед иностранным посланником или корпусом журналистов:

- С завтрашнего дня в вашем распоряжении будет все необходимое, и вы должны сразу же начать реставрационные работы с таким расчетом, чтобы открыть только самые ценные росписи в кратчайший срок.

- Это нужно вам для молниеносного окончания войны? - поинтересовался Отава.

- Еще раз повторяю: забочусь о вас, профессор Отава. Поверьте мне: мы и сами смогли бы провести все необходимые работы. С нашей точностью и терпеливостью, с нашим непревзойденным художественным опытом...

- Что же вас сдерживает? - Теперь Отава уже знал, чего от него хотят, он мог спокойно вступить в спор с Шнурре. - Начинайте хоть завтра, но без меня. Конечно, мне тяжело так говорить о соборе, но я ничего не могу поделать. Вы завоеватели. Вы могли уже давно уничтожить и меня, ж собор, и город... Если бы я был великим полководцем, если бы я был главнокомандующим, очевидно, все сделал бы для того, чтобы не отдать врагу Киев, который для меня лично величайшая святыня нашей истории, но раз уж так случилось... Я могу лишь отказаться от какого бы то ни было содействия врагу - вот и все.

- Я все-таки советовал бы вам обдумать мое предложение.

- Если вы предполагаете, что у меня не было времени для анализа своего поведения еще за колючей проволокой, а потом вчера в гестапо, то вы глубоко ошибаетесь. На все ваши и чьи бы то там ни было вражеские предложения только "нет"! Больше ничего.