12 шедевров эротики - Коллектив авторов

Она подошла торопливым шагом, закрытая вуалью, и после быстрого рукопожатья они удалились под руку.

Бурная жажда любви охватила Дюруа – жажда изящной, благоуханной, нежной любви.

Он встал и направился к Форестье, думая: «Вот кому повезло!»

Оп подошел к его дверям как раз в ту минуту, когда Форестье выходил из дома.

– Ты! Так рано! Что тебе надо?

Дюруа, смущенный тем, что встретил его уже на улице, пробормотал:

– Дело в том… дело в том, что… я никак не могу справиться со своей статьей. Знаешь, со статьей об Алжире, которую заказал мне Вальтер. Это неудивительно, я ведь никогда не писал. Здесь тоже нужна практика, как и во всем остальном. Я скоро привыкну к этому, я в этом уверен. Но сейчас, для начала, я просто не знаю, как взяться за дело. Мысли у меня есть, мыслей много, но я не могу их выразить.

Он остановился в нерешительности. Форестье лукаво улыбнулся:

– Мне это знакомо.

Дюруа продолжал:

– Да, я думаю, это должно случаться с каждым новичком. Ну и вот, я пришел… пришел попросить тебя помочь мне… Ты в десять минут научишь меня, покажешь, как взяться за дело. Ты мне дашь хороший урок стилистики. Без тебя мне не справиться.

Форестье продолжал весело улыбаться. Потом он хлопнул своего старого товарища по плечу и сказал:

– Ступай к моей жене, она тебе поможет не хуже меня. Я приучил ее к этому делу. У меня сегодняшнее утро занято, не то я сам бы охотно это сделал.

Охваченный внезапной робостью, Дюруа колебался, не решался.

– Но не могу же я явиться к ней в такой ранний час…

– Отлично можешь. Она уже встала. Ты найдешь ее у меня в кабинете, – она приводит в порядок мои заметки.

Дюруа отказывался войти.

– Нет… это невозможно.

Форестье взял его за плечи, повернул и толкнул на лестницу.

– Да иди же, чудак, раз я тебе говорю, чтобы ты шел; не заставишь же ты меня подниматься снова на четвертый этаж, чтобы ввести тебя и объяснить твое положение.

Дюруа решился:

– Спасибо, я иду. Я ей скажу, что ты меня заставил, буквально заставил зайти к ней.

– Да, да. Она не съест тебя, будь спокоен. Главное, не забудь: в три часа.

– Не бойся, не забуду.

Форестье ушел своей торопливой походкой, Дюруа же стал медленно подниматься по лестнице, ступенька за ступенькой обдумывая, что сказать, и беспокоясь о том, хорошо ли его примут.

Слуга открыл ему. На нем был синий фартук; в руке он держал половую щетку.

– Господина Форестье нет дома, – сказал он, не дожидаясь вопроса.

Дюруа настойчиво попросил.

– Спросите у госпожи Форестье, может ли она меня принять, и скажите, что я пришел к ней по поручению ее мужа, которого я встретил на улице.

Затем он стал ждать. Человек вернулся, открыл дверь направо и доложил:

– Госпожа Форестье ждет вас.

Она сидела за письменным столом в небольшой комнате, стены которой были сплошь покрыты книгами, аккуратными рядами стоявшими на полках черного дерева. Переплеты всех цветов – красные, желтые, зеленые, лиловые, голубые – оживляли и украшали однообразные ряды книг.

На ней был белый, отделанный кружевами, пеньюар. Улыбаясь своей обычной улыбкой, она обернулась и протянула ему руку, которая при этом движении обнажилась из-под широкого рукава.

– Так рано? – сказала она. И добавила: – Это не упрек, а простой вопрос.

Оп пробормотал:

– Сударыня! Я не хотел подниматься, но ваш муж, которого я встретил на лестнице, заставил меня. Я так смущен, что не смею сказать, что меня привело к вам.

Она указала ему стул:

– Садитесь и говорите.

Она держала в руках гусиное перо, все время вертя его в пальцах; перед нею лежал большой лист бумаги, наполовину исписанный; работа была прервана приходом молодого человека.

Видно было, что за этим рабочим столом она чувствует себя, как дома, не менее свободно, чем у себя в гостиной, что это – ее привычное занятие. От ее пеньюара веяло легким ароматом, свежим ароматом только что совершенного туалета. И Дюруа представил себе ее молодое, чистое, полное и горячее тело, нежно окутанное мягкой тканью.

Она спросила:

– Ну, в чем же дело? Скажите.

Он нерешительно пробормотал:

– Видите ли… но, право… я не решаюсь… Вчера я работал до самой ночи… сегодня с раннего утра… но у меня ничего не выходит… я разорвал свои черновики… я не привык к этой работе; и вот я пришел просить Форестье помочь мне… на этот раз…

Она прервала его, от души смеясь, довольная, веселая и польщенная:

– Он прислал вас ко мне?.. Это мило…

– Да. Он сказал, что вы поможете мне лучше, чем он. Но я не решался, не хотел. Вы понимаете?

Она встала:

– Это будет очень милое сотрудничество. Я в восторге от вашей идеи. Вот что, сядьте на мое место, – мой почерк известен в редакции. Мы сейчас напишем статью, великолепную статью.

Он сел, взяв перо, положил перед собой лист бумаги и стал ждать.

Г-жа Форестье, стоя, смотрела на его приготовления, потом взяла с камина папироску и закурила.

– Я не могу работать без папиросы, – сказала она. – Ну, что же вы хотите рассказать?

Он с удивлением взглянул на нее.

– Я не знаю, за этим-то я и пришел к вам.

– Да, я вам помогу. Я сделаю приправу, но все же мне нужно самое блюдо.

Он сидел смущенный, наконец, нерешительно сказал:

– Я хотел бы рассказать свое путешествие с самого начала.

Она села против него, по другую сторону стола, смотря ему в глаза:

– Ну, хорошо, расскажите мне, мне одной, не спеша, ничего не пропуская, – я выберу все подходящее.

Он не знал, как начать, и она стала допрашивать его, как священник на исповеди, предлагая вопросы, которые напоминали ему забытые подробности, встречи, случайно промелькнувшие фигуры.

Она заставила его рассказывать таким образом около четверти часа, потом вдруг перебила его:

– Теперь мы начнем. Представьте себе, что вы описываете свои впечатления другу. Это дает вам право говорить всякие пустяки, отпускать всевозможные замечания, быть непринужденным и занимательным, насколько вам удастся. Начните так:

«Милый Анри, тебе хочется знать, что такое Алжир, – ты это узнаешь. Из тесной мазанки, где я живу и где скучаю от безделья, я буду присылать тебе нечто вроде дневника, в котором буду описывать свою жизнь день за днем, час за часом. Порой кое-что будет не совсем прилично, – ну, что ж, ты ведь не обязан показывать его своим знакомым дамам».

Она остановилась, чтобы зажечь потухшую папиросу, и тихое скрипенье гусиного пера тотчас прекратилось.

– Будем продолжать, – сказала она.

«Алжир – большое Французское владение, расположенное на границе огромных неисследованных стран, которые называют пустыней Сахарой, Центральной Африкой и т. д., и т. д.

Алжир – это ворота, прекрасные белые ворота этого своеобразного материка.

Но прежде всего до него надо добраться, а путешествие туда не для всех одинаково. Как тебе известно, я превосходный наездник, в противном случае мне не поручали бы выезжать лошадей нашего полковника; но ведь можно быть хорошим кавалеристом и плохим моряком. На мне это подтвердилось.

Ты помнишь полкового врача Симбрета, которого мы прозвали доктором Ипека? Когда нам хотелось побыть сутки в лазарете, в этой благословенной стране, мы отправлялись к нему на прием. Он сидел на стуле, расставив толстые ноги в красных штанах, положив руки на колени так, что они образовывали мост, локти на отлете, и вращал большими круглыми глазами, покусывая свои белые усы.

Ты помнишь его предписания: «У этого солдата расстройство желудка; дать ему рвотное № 3 по моему рецепту, потом двенадцать часов покоя, и он здоров».

Рвотное это было всемогущим и действовало неотразимо. Делать нечего, приходилось его принимать. Зато потом, испробовав рецепт доктора Ипека, можно было насладиться заслуженным двенадцатичасовым отдыхом.

Так вот, милый мой, чтобы попасть в Африку, надо в течение сорока часов переносить действие другого рвотного, действующего не менее неотразимо, – по рецепту Трансатлантической пароходной компании».

Она потерла руки, очень довольная своей выдумкой.

Она встала, начала ходить, закурив вторую папироску, и диктовала, выпуская струйки дыма; сначала они выходили совсем прямые из маленького круглого отверстия ее сжатых губ, потом расширялись, расплывались местами, оставляя в воздухе серые линии, какой-то прозрачный туман, облачко, похожее на тонкую паутину. Она то отгоняла ладонью эти легкие следы, то рассекала их указательным пальцем и потом с серьезным вниманием следила, как медленно исчезали оба клочка едва заметного дыма.

И Дюруа, устремив на нее взор, следил за всеми ее жестами, всеми позами, всеми движениями ее тела и лица, занятых этой пустой игрой, не отвлекавшей ее мысли.

Теперь она придумывала разные перипетии путешествия, набрасывала портреты вымышленных попутчиков, сочинила любовное приключение с женой пехотного капитана, ехавшей к своему мужу.