Казино Москва: История о жадности и авантюрных приключениях на самой дикой границе капитализма - Мэтью Бжезинский

Неожиданно из ниоткуда возник военный КПП: колючая проволока, лающие собаки и большие желто-черные знаки радиационной опасности. За этой проволокой всякое подобие нормальной жизни заканчивалось. Дорога уткнулась в нечто под официальным названием «Запретная зона», более известное в народе как «Мертвая зона» – охраняемая территория с периметром в две тысячи километров, заключавшая в себе самую зараженную землю планеты. В эпицентре зоны находился Чернобыль – город, все еще действующий после произошедшего десять лет тому назад смертоносного взрыва на четвертом реакторном блоке АЭС.

Солдаты флажками указали нам, как заехать на КПП. Там проверили наши документы и сверили их со списком гостей, допущенных на десятую годовщину катастрофы 1986 года, после чего толпой повели к древнему синему автобусу, который десять лет не покидал зону и никогда уже ее не покинет. Всем машинам, попавшим однажды за периметр, запрещено покидать зону, чтобы не переносить колесами радиоактивную пыль во внешний мир.

Странность Мертвой зоны состояла в том, что, на первый взгляд, в ней кипела жизнь. Все вокруг напоминало национальный парк с буйной растительностью, листва была всех мыслимых оттенков зеленого цвета. Генетических изменений, вызванных радиацией, глаз не улавливал. Изотопы стронция и цезия, накопленные в листьях и траве, иногда высвобождались при лесных пожарах, создавая радиационные всплески в атмосфере, которые фиксировались даже в далекой Финляндии.

Почва в запретной зоне была тоже токсична. Каждой весной, когда таял снег и уровень воды поднимался, потоки талой воды, собираясь в ручьи, несли радиоактивные вещества в Днепр, являющийся источником питьевой воды для пятидесяти двух миллионов граждан – двух третей населения Украины. Иностранцы, проживающие в Киеве, в восьмидесяти милях ниже по течению Днепра, никогда не пользовались водой из городского водопровода. Они не пили и местное молоко – коровы в этом регионе паслись на зараженной траве. Овощи, уложенные в живописные пирамиды на Бессарабском рынке Киева и выглядевшие весьма привлекательно, тоже внушали подозрение. Многие иностранцы поддерживали баланс витаминов с помощью либо витаминных добавок, либо импортных яблок по два доллара за фунт, которые продавались в тщательно охраняемом швейцарском супермаркете «Ника».

Синий автобус проезжал мимо покинутых деревень с пустыми домами, отданными на милость природы. На некоторых деревянных строениях, поросших травой, гвоздями были прибиты выцветшие таблички с изображенными на них символами радиации и надписями «Вход воспрещен». Открытые двери и окна, казалось, приглашали зайти внутрь и посмотреть на царящий там разгром. Страх висел в воздухе. Стояла неестественная тишина. Казалось, инстинкт самосохранения проявлялся здесь не слишком уверенно. Некоторым сюрпризом и облегчением для нас явилась случайная встреча с людьми в следующей деревне. Группа пожилых женщин в черных платках, как у старых испанских цыганок, сидела на полуразвалившейся скамейке автобусной остановки. Одна из женщин держала на веревке козу, другие сидели, привычно опираясь подбородками на рукоятки своих палок, как будто пришли на какое-то представление.

Очевидно, мы и были для них тем самым представлением. Прошел слух, что сюда приедет Юсичи Акаши, заместитель генерального секретаря ООН Бутроса Гали, чтобы выступить с речью на церемонии, посвященной памяти десятой годовщины Чернобыльской катастрофы. Старожилы зоны не хотели упустить возможности увидеть такого высокого представителя международной организации.

– Я думал, что отсюда всех давно эвакуировали, – сказал я водителю.

– Переселено более ста тысяч жителей, – ответил он и, покачав головой, добавил: – Но всегда есть бестолковые люди. Эти пенсионерки вернулись сюда в 1991 году.

Водитель отвел автобус на обочину дороги и остановил его по просьбе сотрудников польского телевидения, которые захотели взять интервью у этих женщин. Камера была направлена на сморщенную, высохшую старушку с потемневшим зубным протезом и кожей на лице, напоминавшей наждачную бумагу.

– Зачем вы вернулись сюда? – спросил польский репортер.

– Чтобы хоть немного пожить здесь перед смертью! – с вызовом ответила старая женщина. – После взрыва, – продолжала она, – они поселили нас в жилом доме, стоящем рядом с Киевским шоссе. Вокруг не было ни одной травинки, и целые сутки под окнами громыхали автомобили. Это не жизнь для человека из провинции. Они сказали, что мы не сможем вернуться в старый дом, поскольку радиация нас там убьет. А мы вернулись сюда вот уже пять лет назад, и, как видите, все еще очень даже живы.

Было еще несколько сотен таких «возвращенцев», главным образом женщин, похоронивших своих мужей, умерших от рака. Эти женщины организовали некое сообщество. Их можно было узнать по черным платкам, которые они постоянно носили.

Через несколько миль за этой деревней растительность вокруг поредела, и вскоре появился второй, больший по размерам, КПП. Это был вход на территорию внутренней зоны, в центре которой находился Чернобыль, где и произошли наибольшие разрушения. Здесь мы были также вынуждены сменить автобус, поскольку нам сказали, что все транспортные средства, попавшие во внутреннюю зону, никогда не должны ее покидать. Только люди были исключением из этого правила.

Нас провели в большое здание из железобетонных блоков, напоминавшее бомбоубежище. Мы по одному прошли через турникет, как в метро, но вместо контейнера для жетонов там был установлен прибор для измерения уровня радиации. За турникетами был расположен ряд душевых рожков на случай аварийной дезактивации. Специальные душевые кабины ожидали нас в комнате для переодевания, где каждый из нас получил защитный костюм для ношения во внутренней зоне.

Эти так называемые защитные костюмы представляли собой странную смесь из деталей от комплектов подаренной зарубежной одежды, защитные свойства которых показались мне сомнительными. В основном это были излишки повседневной формы египетской армии – низкосортного пошива, достаточно грубой, с большим количеством изоляционных прокладок и с камуфляжем для пустыни. Все костюмы были одного размера, пригодного, как кому-то показалось, для всех людей. Мои рукава заканчивались где-то между локтями и кистями, а голени торчали из брюк. Обувь была подарена итальянским Красным Крестом: блестящие коричнево-красные ботинки для танцев, целиком отлитые из негнущегося, затрудняющего кровообращение пластика. Ботинки эти надевались поверх нарядных черных носков – щедрого подарка от одного из западноевропейских государств. А поверх всего этого странного одеяния, основное назначение которого было создать у его обладателя впечатление, будто он работал в бухгалтерии Организации освобождения Палестины, надевались белые хирургические халаты и бумажные колпаки, подобные тем, что носили повара в московском ресторане «Гастроном». Полагаю, это был вклад Франции.