Король русалочьего моря - T. K. Лоурелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Большой зал был подлинным чудом. Свечи ярко горели в увитых гирляндами огромных люстрах и сонно мерцали в шарах омелы; словно освещённые изнутри пламенем, сияли всем богатством красок гигантские витражи; в дыхании факелов на стенах шевелились гобелены, и казалось, что фигуры на них ожили, устроив свой праздничный пир. А столы ломились яствами, и над ними витали хрустальные кувшины с неведомым ещё Ксандеру питьём; задумчивое витание это сопровождалось негромким жужжанием, и фламандец заметил, что много кто из уже опытных товарищей с курсов Огня и Воздуха с привычной опаской проскальзывали поскорее под ними.
Столов было, предсказуемо, четыре, поставленных в виде трезубца: должно быть, учительский и для каждого курса по отдельности, но если так, занимать их по ранжиру никто не спешил. Однокурсники Ксандера и он сам поначалу замерли в нерешительности, увидев, что уже вошедшие уселись вразнобой, но тут их стали звать знакомые и незнакомые, махать руками, указывая на свободные места, и им ничего не осталось, как последовать указаниям. Впрочем, на этом движение не прекратилось: то и дело кто-то, договорив или, наоборот, услышав что-то для себя интересное, уходил или присоединялся к беседе, благо сидели они на скамьях и всегда могли подвинуться, чтобы уместить новопришедшего. Учителя тоже не сидели за своим почётным столом, даже ректор: они точно так же курсировали по залу, и точно так же их могли затянуть в разговор. Разговоры же были самые разные – от семейных новостей и вестей о знакомых людях и местах до баек о былых приключениях и путешествиях, от выверенных научных проектов до философских измышлений. Ксандер и опомниться не успел, как поспорил с лузитанцем Энрикешем с Воздуха о возможности влияния на погоду через мореплавание (именно так, никак иначе и уж точно не наоборот!), в то время как Адриано озадачил их рассуждением, что если можно влиять на море через корабли, то и на ветра – через самолёты.
– Погодите, погодите, я это запишу, – прервал их то ли товарищ, то ли соперник Энрикеша в изысканиях, курчавый мадьяр Имре, до того идею комментировавший крайне скептически, и метнулся куда-то прочь, должно быть, за бумагой.
– … ты думаешь? – рядом говорили негромко, поэтому услышал Ксандер звенящий от волнения и злости голос только сейчас. – Они сожгли мой родовой дом вместе со всеми портретами, они разрушили до основания церковь – церковь, Шарло! И почему?!
Тот, кого назвали Шарло, философски пожал плечами. Оба они заметили, что Ксандер к ним прислушивается, и никого это, похоже, не смутило: Шарло даже сделал приглашающий жест.
– Николя, успокойся. Так бывает, это гражданская война…
– И у тебя было? – с издевкой отозвался Николя, сверкнув голубыми, как небо, глазами – и тут же осёкся.
– Было, – невозмутимо подтвердил Шарло. – Замок не сожгли, а вот усыпальницу выпотрошили. Правда, это было не двадцать лет назад, а сто пятьдесят, но и мой тогдашний предок остерегался называть кого-то нелюдью.
– А как ещё? – вскинулся Николя. – Этот подонок был нашим управляющим, он даже в Великую войну служил рядом с отцом и дедом, дед ему доверял как себе – а теперь он щеголяет в кожаной тужурке и изображает из себя борца за свободу! Но скажите, господа, – он требовательным взглядом призвал в свидетели всех, кто на него в тот момент смотрел, остановившись почему-то на Ксандере, – разве свобода стоит такого?
– Свобода стоит очень многого, – тихо сказал Ксандер.
– Ну, – чуть смутился тот, – это конечно… Господин ректор! А вы, что вы скажете?
Ксандер обнаружил, что Сидро д’Эстаон невозмутимо стоит за плечом Шарло, небрежно отхлебывая из объёмистой кружки то ли пиво, то ли сидр, но что-то пенистое. Призванный арбитром в спор, он уселся за стол между подвинувшимися учениками и сделал ещё глоток, прежде чем ответить.
– Свобода стоит многого, это правда, – отозвался он наконец. – Особенно для тех, кто был её лишен веками. Вы можете себе представить, какой счет может накопиться за несколько столетий?
Николя фыркнул.
– Только не надо думать, что все одинаковы! Мои предки вообще особенно крестьян не обижали, и уж точно никого не пороли на конюшне, не травили собаками или что там полагается! Дед вообще, если хотите знать, умер от разрыва сердца, когда узнал…
– Скажите, господин Анненков, – прервал его ректор, – а вы знаете, как выглядел этот ваш злодей и нелюдь?
Николя нахмурился, а потом вдруг просиял.
– Могу даже показать! Но… мне надо сбегать к себе…
– Не трудитесь, – ректор сделал неспешный глоток. – Подозреваю, что у вас фотография, где ваш недруг каким-то образом рядом с вашим отцом, иначе бы вы её не хранили. Вы наверняка смотрели на неё не раз, поэтому просто вспомните её как можно ярче. Можете?
Николя кивнул и закрыл глаза. На плечо Ксандера легла узкая бледная рука, и оглянувшись, он увидел Одиль. А напротив них, рядом с ректором, оказался учитель венецианки – профессор Мендиальдеа, смотревший на Николя внимательно и печально.
Вокруг них всё стихло: должно быть, ожидалось редкое зрелище. Но довольно долго ничего не происходило, и Ксандер уже был готов расслабиться, когда вдруг воздух между Николя и баскским профессором дрогнул, и в нём проявилась картинка – точнее, должно быть, та самая фотография, сначала нечетко, а потом всё яснее, пока уже не надо было напрягать зрение, чтобы увидеть в деталях двух стоящих мужчин, обоих – в форме.
Парадоксально, но первая мысль, которая возникла у Ксандера при виде эдакого чуда, была: «Интересно, с той стороны стола её видят так же, как мы, или зеркально?»
Он её отогнал и всмотрелся. Что хорошо с военными, так это то, что сразу видно иерархию, и здесь она была странна: офицерские погоны были на более моложавом из двух, а тот, что постарше, был явно солдатом, хотя на нём висел крест неизвестной Ксандеру награды. Младший был почти как две капли воды похож на Николя, и можно было догадаться, что он-то и был его отцом,
