Заключительный аккорд - Гюнтер Хофе

Никто не может стать сильнее, если он чувствует приближение смерти. На лице отсутствующее выражение или тупое равнодушие. Колющая боль в сердце. Что это? Любовь к Фрицу? Но для меня в его жизни уже давно нет места. С чем, собственно, я должна расстаться, о чём жалеть?

Хорошо, что я узнала себя лучше за время пребывания здесь. Хорошо, что не утратила человеческого облика, при оглашении приговора не потеряла контроля над собой. Я уверена, что Хельга Матуше во время нашего короткого разговора после зачтения приговора поняла, что я никакая не шпионка, но Элизабет Бернлейн, вероятно, не догадывается об этом. И всю ненависть, какую она питает ко мне, она унесёт с собой в могилу, если ещё не унесла.

Сколько ещё может длиться такая жизнь? Почти каждую ночь душераздирающе воют сирены, с рёвом проносятся самолёты, надрывно лают зенитки, свистят бомбы. Узники в камерах как-то привыкли к этому. Судьба войны уже предрешена. До её конца осталось совсем немного. Может, неделя? А может, месяц? Или чуть больше? Во всяком случае для приговорённого к смерти вполне достаточно, чтобы надеяться на то, что ещё может совершиться чудо».

— Выходите на свидание! Приехал ваш дядя из Гамбурга.

Ильзе молча наклонила голову. Её охватила радость, смешанная со страхом.

Её провели по гулкому пустому коридору. Надзирательница села на жёлтый деревянный стул, который стоял в комнате для посетителей. Навстречу осуждённой поднялся мужчина. Между ними была ржавая металлическая решётка.

— Как дела, Ильзе?

Что можно было ответить на этот вопрос.

— Непонятно, как и почему это случилось? Нас тоже допрашивали. Нам всем было тяжело… Ведь у нашего брата тоже должна быть гордость…

«Что он такое говорит? Что это за человек? Мы жили у него некоторое время в сорок третьем году». Она невольно покачала головой.

— Ты представляешь себе, что мои взгляды и взгляды племянника несовместимы. Моя обязанность по отношению к государству требовала от меня публично отречься от него и прекратить с ним всякие отношения.

После этих слов дядя как-то ссутулился, подавшись всем туловищем вперёд.

«Вероятно, дядя сидит не перед решёткой, а за ней, — подумала Ильзе. — Кто же из нас двоих заключённый?»

— Это сообщение можно было с меньшими затратами сделать по почте, — проговорила она отсутствующим голосом.

Надзирательница недоумённо посмотрела на неё, потом на него.

Дядя, казалось, был сбит с толку.

— Я полагал, что найду тебя более благоразумной, готовой искупить свой промах…

— За попытку подорвать мощь вермахта, пособничество врагу и государственную измену меня приговорили к смертной казни, — тихо произнесла Ильзе.

На мгновение дядя потерял дар речи. Через несколько секунд, словно осознав услышанное из уст племянницы, он вскочил. Его лицо исказила гримаса.

— Подрыв мощи вермахта и пособничество врагу?! Об этом я совершенно ничего не знал… Государственная измена?! Да государство всех нас подвергнет… Боже мой!.. Вот так сюрприз! — размахивая правой рукой, закричал он. — Меня это нисколько не касается… Я ни при чём! — Он вытер носовым платком красное, сразу же вспотевшее лицо. Его глаза дико блуждали. — Я не хочу больше тебя знать, не хочу!

Ильзе встала, посмотрела на надзирательницу:

— Пожалуйста, уведите меня отсюда! — Сказав это, Ильзе резко повернулась кругом и вышла.

— Но у вас осталось ещё четверть часа для свидания, — растерянно шептала надзирательница, идя за ней.

Ильзе Хельгерт, наклонив голову, молча шла впереди надзирательницы по тёмному коридору с зарешеченными окнами. Из окон были видны натянутые между этажами стальные сети, и это ещё больше усугубляло и без того неприглядный общий вид тюрьмы.

«Сегодня ночью мне снова не будет покоя. Как я рассчитывала хоть на крохотное сочувствие, хотя бы на несколько слов утешения!»

На улице между тем темнело. Сквозь крохотное, забранное решёткой окно камеры стали видны первые яркие звёзды на ночном небе.

«Зато здесь я нашла много нового для себя, — мысленно утешала себя Ильзе. — С одной стороны, я познакомилась с подлостью и жестокостью Дернберга, с другой — с решительностью и мужеством Фрица и коммунистов. Я узнала другую жизнь, о которой раньше даже не предполагала. Теперь же я убеждена: коммунисты хотят лучшей доли для всех честных людей».

В конце коридора послышались шум и ругань. Тележку, заставленную вёдрами с чаем и лотками с чёрствым, землистого цвета хлебом с примесью отрубей, окружили заключённые с кружками и подносами. Подносы липнут к рукам. С ковшей и половников на цементный пол капает коричневая жидкость. Идёт раздача пищи. Ужин.

— В половине восьмого будьте готовы! — Голос надзирательницы звучал тише, чем обычно.

Ильзе испуганно вздрогнула:

— Готовой? К чему?

— Вам назначена очная ставка.

— Очная ставка? С кем?..

Надзирательница, бегло осмотрев коридор, прошептала:

— Ваши сообщницы тоже вызваны. Вероятно, ваше дело пересматривается. — И она почти бесшумно закрыла дверь.

Между тем раздача тюремной пищи шла своим чередом.

Сидя на корточках и не видя перед собой миски, Хельгерт не могла уловить смысла происходящего вокруг неё. Очная ставка… В тяжёлом и мучительном раздумье проходило время.

— Надень-ка пальто! — Надзирательница была уже одета и ждала Ильзе.

«Пальто? Значит, придётся выйти за пределы тюрьмы. Какие учреждения работают в восемь вечера? Всё что угодно, только не суд».

Во дворе Ильзе охватил пронзительный холод. В свете луны виднелась тёмная полицейская машина.

— Пошевеливайтесь! — раздражённо крикнул полицейский из темноты. — Вас уже ждут около десяти минут, — продолжал он ворчливо.

Ильзе Хельгерт протиснулась в тесный кузов тюремной машины.

Зарычал мотор. Огромная пасть тюремных ворот раскрылась, и машина выехала на улицу. Через крохотную решётку Ильзе увидела силуэты домов улицы Святого Георгия, собор, лежащий в развалинах, Александерплац. Несколько прожекторов прощупывали небо своими лучами. На правой стороне — пострадавшее от бомб здание полицейской управы, едва заметное в море бесконечных руин.

Полное затемнение действовало на Ильзе особенно угнетающе. Оно напоминало ей, что она находится сейчас на грани жизни и смерти, а за этой гранью — вечная темнота.

В машине почти вплотную с ней сидели Хельга Матуше и Элизабет Бернлейн.

«Если бы я могла найти в себе мужество обмолвиться с ними хоть несколькими словами и узнать, куда нас везут! Но разговаривать строго запрещено».

Яповицбрюке. Шпрее в ледяном плену. Свернули направо на Мэркишес Уфер. Не повреждён ли Роланд перед музеем?

Ильзе напряжённо прислушивалась. Никакого сомнения: это выли сирены. Воздушная тревога! Её охватил страх, но не больший, чем в камере. Вероятно, охранники в последний момент найдут какое-нибудь убежище и остановят свою машину.

«Шпильмаркт. Как бритвой сбритый квартал. Если завернём на Лейпцигерштрассе, выедем на Потсдамскую площадь. Нет, свернули на Линденштрассе. Теперь направо. Циммерштрассе. И здесь всё разрушено. Одни развалины. Боже мой!

Выехали на прямую, которая ведёт к Принц-Альбрехт-штрассе. Дом номер 8. Главное управление имперской безопасности!»

Волна воздуха ударила сквозь решётку. Совсем близко тарахтели зенитки. Стреляли батареи, установленные на бетонных площадках башен Тиргартена, у вокзала и перед Темпельхоферфельд. Водитель попытался увеличить скорость. Машину трясло на выбоинах. Всё качалось, как при сильной морской качке.

Бледные лучи прожекторов, дрожа и перекрещиваясь, тянулись к звёздам. Попавшие в них самолёты казались серебристыми плотвичками. Зенитки бешено стреляли. Шары осветительных бомб высвечивали каменные руины, в дырах которых ютились тысячи людей. Бомбардировщики, сбитые снарядами зенитной артиллерии, вспыхивали, как свечи и, объятые пламенем, оставляя за собой чёрный шлейф дыма, неслись к земле.

Ильзе с удивлением услышала свой собственный пронзительный вопль:

— Остановитесь! — Но этот её крик потонул в грохоте разорвавшейся бомбы.

Тяжёлый удар в лоб, раздирающий душу странный треск. Ноги задираются вверх. Острая боль в руках.

«Почему же ты не плачешь? Ведь это течёт твоя кровь. Тело совсем не слушается. Тупая боль в левой груди, и всё отступает перед собственной болью.

Надо мной огромный кусок тёмно-синего неба. Какой сильный холод! Он отнимает у меня руку, и от него нельзя спастись. С фырканьем приближается он со звёздного неба и гонит перед собой ослепительный ледяной поток. Вот он поднимает мой гроб в высоту. Звёздный шатёр как бы опрокидывается на меня… Как странно звенит в голове, от этого мне хочется навсегда уснуть. Ещё мгновение — и наступит полная тишина.