Гарики из Атлантиды. Пожилые записки - Игорь Губерман

И попыток таких было достаточно. Начались они еще со времен мудреца Теофраста (друга Аристотеля, между прочим) — он и ввел слово «характер» в обиход (от греческого «черта, примета, признак»). То были очень, очень древние времена. Далее, возможно, еще древнее. Мир только просыпался для самопознания, присматриваясь к себе утренними глазами. Теофрасту удалось описать несколько десятков типичных характеров, увиденных умом зорким и нескрываемо насмешливым. По всей видимости, Теофраст мог позволить себе остроумие без оглядки на остракизм.

Вышел причудливый набор: лицемер, деревенщина, низкопоклонник (это в третьем веке до новой эры!), нравственный урод, разносчик новостей (болтун и говорун — отдельно), святая простота, рассеянный, брюзга, недоверчивый, тщеславный, неряха, гордец, народник (то же, что демагог) и несколько других.

А после множились и множились подобные попытки. Я некогда поймал себя на том, что мне это читать не очень интересно. Я жарко и целеустремленно был готов тогда читать лишь то, что объясняло (хоть чуть-чуть) остро ощутимое мной торжество зла, глупости и душевного некроза на одной шестой части планеты. И ни о чем другом мне даже думать не хотелось, я попался. И было мне неважно, что бреду я ощупью по тем путям, которыми давно уже прошли наверняка все, кто мог этим свободно заниматься.

Однажды я наткнулся на понятие, впервые подвернувшееся мне. И мигом задрожал во мне охотник.

Я прочел, что в нашем разуме, душе, во всем, что образует личность, есть некая система ценностей. Для нас имеет ценность (разную) все-все, что окружает нас и в нас имеется: предметы и люди, события и явления, интересы и потребности, цели и средства, идеи и мысли, цифры и факты, знания и чувства, законы и правила, честь и достоинство, традиции и привычки, успех и престиж. Личная значимость их для каждого — это и есть ценностная мера. А все перечисленное — не просто смесь, а располагается по иерархии, поскольку ценности на то и ценности, чтоб быть не равными друг другу. Вот, например, одна всем известная, из глубокой древности дошедшая ценностная мера: «Платон мне друг, но истина дороже». Из этой знаменитой фразы (приписывается она Аристотелю) с отчетливостью видно, что соизмеряться в смысле ценности может все на свете. И у каждого такая лесенка — сугубо индивидуальна.

Забавно, что именно о ценностных сравнениях идет речь во множестве пословиц, поговорок, советов и сентенций. Если присмотреться, многие из них противоречат друг другу, но в этом и состоит народная мудрость. Каждый черпает из этого колодца только то, что ему внутренне созвучно. Именно поэтому так разнятся наши личные решения задач о синице в руках и журавле в небе, одном битом и двух небитых, больше или лучше, тьме низких истин и возвышающем обмане, ста рублях и стольких же друзьях. Отсюда же и ценностные мены: полцарства за коня, первородство за чечевичную похлебку, душу за молодость или богатство, учителя за тридцать сребреников, жизнь за свободу или честь, а то и мельче (потому и чаще) — совесть и порядочность за некую житейскую удачу.

Прожитые года меняют порядок на этой лесенке. Вот о себе могу сказать, что битого за двух небитых не возьму, поскольку знаю с некоторых пор, что битый хоть и приобрел житейский опыт, но в тяжкой ситуации теперь он менее надежен, ибо помнит боль побоев. А в отношении другой рекомендации могу сказать скептически, но честно: предпочел бы пятьдесят рублей и пятьдесят друзей.

Но это мелочи, а главное из этого понятия открыло мне глаза на грустную и страшную картину: если убеждением, обманом, страхом и внушением перевернуть систему ценностей, переменить ее, то человек становится способен делать что угодно, оставаясь человеком только внешне. Примеры даже приводить не надо, их в Германии, России и Китае хватит еще на несколько поколений изумленных исследователей.

А я пока что двинусь дальше. Расскажу про то, что я у социологов нашел. Не знаю, кто из них так ловко прочитал Шекспира («мир — театр, а люди в нем — актеры»), что из этого создал отменную призму для понимания наших душевных механизмов.

Есть известная незатейливая история о том, как поздно вечером люди расходились из театра, обсуждая на ходу только что виденный спектакль.

— Ужасные, бездарные декорации, на их фоне тянет вешаться, а не любить, — сказал художник.

— Свечи жгут на сцене, а кругом бумага, — поддакнул инженер по технике безопасности.

— В таких костюмах естественно, что люди терпят неудачи, — сказал портной.

— Он рохля и растяпа, — прошептал юный мужчина, решительно шевельнув усами.

— Это просто безобразие допускать такое на сцене, — возмущалась мать, ища сочувствия у дочери. Но у той в затуманенных глазах еще мельтешил герой, и его обликом поверялся знакомый Петя.

— Вы обратили внимание на эту фразу в начале второго акта? — спросил один философ другого. — Из-за нее стоило ставить весь спектакль.

— Не стоило, — возразил философ поумнее, — ибо вся пьеса о прямо противоположном.

Супруги средних лет шли молча. Она сожалела, что пять лет назад упустила такую же ситуацию, а он сокрушенно размышлял над шуткой второстепенного резонера: «Жена — пила, если муж — бревно».

И, улыбаясь, уходил полнеющий чиновник. Он-то знал, что такие проблемы решаются не пылкими дебатами, а тихим и спокойным совещанием вдвоем-втроем за плотно прикрытой дверью.

В нехитрой истории этой — точная модель того, как разно мы воспринимаем все на свете в зависимости от собственной жизненной ситуации и положения среди других людей (читай — роли).

А любой из нас играет в своей жизни множество ролей. Семейную, дружескую, служебную, гражданскую, национальную, возрастную, ситуационную и разные другие. А каждая из перечисленных тоже состоит из нескольких, прихотливо связанных друг с другом. Муж, отец, брат, кормилец, родственник — далеко не полный набор одной только семейной роли. И так во всех, смешно перечислять, любой из нас неповторим в обилии играемых им жизненных ролей.

В каждой роли — свой набор прав и обязанностей, привилегий и ограничений, льгот и нагрузок, возможностей и ожиданий, гарантий и обязательств, суверенностей и зависимостей, выигрышей и потерь, теневых и светлых сторон.

Иные из таких ролей расписаны без нас от и до, иные играются на импровизации, во многих мы всего лишь статисты, хотя произносим длинные монологи и активно включены в интригу.

Неслучайно в языке такое изобилие чисто сценических ассоциаций и напоминаний: не ломай комедию; не строй трагедию; всяк сверчок знай свой шесток; взялся за гуж — не говори, что не дюж; не в свои сани не садись; свято место пусто не бывает; любишь кататься — люби и саночки возить; в чужой монастырь со своим уставом не лезь — и тому подобное неимоверное количество сентенций и советов о роли человека среди людей.

О, как срастается человек с теми из ролей своих, которые приносят ему разные блага и льготы, доставляют удовольствие и сладко щекочут чувства! Расскажу еще одну историю из одиссеи Вити Браиловского.

На последнем этапе дороги в ссылку оказался он в тюрьме большого областного города. Уже он спал на нарах в камере, когда в час ночи подняли его и срочно повели — к начальнику тюрьмы, как объявил надзиратель. Комната, куда его доставили, явно не была служебным кабинетом, на столе стояли вазы с фруктами (возможно, это были миски, а не вазы, но фруктовый ассортимент был), а также сок был и еще какая-то снедь. Начальник тюрьмы в полной форме с погонами майора по-домашнему сидел у стола и пригласил присесть своего постояльца.

— Угощайтесь, Виктор Львович, — радушно пригласил, словно все это происходило не в тюрьме. — Ведь вот, смотрите, времена какие настали: ученые к нам приезжают…

Витя удержал при себе мысль о том, в каком качестве эти ученые приезжают, но начальник тюрьмы спохватился сам и сразу перешел к делу.

— Вот я слышал, Виктор Львович, — сказал он так же добродушно и расслабленно, — что если у человека мать — еврейка, то он по еврейским законам тоже еврей…

— Безусловно, — подтвердил заключенный, сразу поняв, к чему все клонится.

— Но если этот человек, например, работает начальником тюрьмы, — развивал свой вопрос хозяин кабинета, — то может ли он надеяться, что и в Израиле получит такую же должность?

От такого вопроса даже многоопытный и мудрый Витя чуть остолбенел, а его собеседник, не дожидаясь ответа, длинно рассказал, как он (чисто к примеру, Виктор Львович) недавно разбил свою машину, и ему мгновенно и бесплатно ее починили, да еще радовались, что к ним обратилась такая персона — ведь никогда не знаешь, как повернется жизнь, а тут уже есть такой знакомый.

— Видите ли, — сказал Витя с сожалением, — тут ничего нельзя гарантировать начальнику тюрьмы, о котором вы спрашиваете. В Израиле тюрем мало, а какая это должность отличная, вы знаете лучше меня, так что скорей всего и там уже нет ни одной тюрьмы с пустой вакансией начальника. Боюсь вас обнадеживать…