Играем в «Спринт» - Николай Оганесов

— Какая там помощь… — подавленно отозвался Тихойванов. — Давал сколько мог…

— Когда и сколько в последний раз?

— Не стоит об этом, — сказал Тихойванов, но, увидев, что следователь ждет, ответил: — В начале января дал семьдесят рублей. Это для внучки, на фрукты.

— А в декабре сколько дали? В ноябре? — Не дождавшись ответа, Скаргин спросил: — Зачем вы это делали, Федор Константинович?

— А на кого мне тратить? Пенсия-то немаленькая. На себя и половины не уходит, а у Тамары вечно не хватает. Что ж тут плохого?

— В общем-то ничего, конечно… А Игорь, как он относился к деньгам?

— Зарплату вроде Тамаре отдавал… А почему вы спрашиваете?

— Есть у меня одно соображение, — уклончиво ответил следователь. — Хочу проверить.

— Жадным его вроде не назовешь, но цену деньгам знал.

— Ну, например, мог он занять близкому другу сто рублей, зная, что тот очень нуждается и отдаст деньги не скоро?

Вопрос оказался трудным: Тихойванов замялся.

— Другу, — подчеркнул следователь, — самому близкому.

— Может быть, но вряд ли, — нашел компромиссный ответ Федор Константинович.

— А если бы знал, что друг сильно болен и может вовсе не вернуть долг? Как тогда?

— Исключено, — без колебаний ответил Тихойванов.

— Федор Константинович, забудьте на минутку тот последний вечер, вашу ссору, отбросьте эмоции и скажите: как Игорь на самом деле относился к соседке? Ладил с ней? Мирно они жили, не скандалили?

— Со Щетинниковой? — удивился Федор Константинович. — Да он ее просто не замечал.

— Ваша дочь сообщила нам, что последнее время Игорь хлопотал о санаторной путевке для Нины Ивановны. Правда это?

— Вы это серьезно? — не поверил Тихойванов. — Это какая-то ошибка…

— Почему вы так думаете?

— Да не приспособлен он для таких чувств! — воскликнул Тихойванов. — Путевку! Да он пальцем бесплатно не пошевельнет, копейку без выгоды не потратит, а вы говорите — путевку. Он даже пил с прицелом на то, чтобы бутылку окупить. Был я у него как-то в ателье, видел. Чуть со стыда не сгорел. Приходит к нему знакомый — поздоровались за руку, по имени друг друга назвали, может, друзья даже. Так он с него пятерку за обыкновенную вставку стекол содрал. А по прейскуранту меньше рубля стоит!

— Вы хотите сказать, что у него не было настоящих друзей? — Следователь истолковал его слова по-своему.

Тихойванов задумался.

— Вроде был один. Скуластый такой, в очках. Давно это, правда, было…

Он вспомнил свадьбу, худенького однокурсника Игоря в строгом, не по возрасту, костюме, с тонким, как шнурок, галстуком, болтающимся на худой шее, его попытки произнести тост, чтобы сказать о товарище что-то хорошее, проникновенное, вспомнил и то, как ждал этих слов он, отец невесты, чтобы укрепить свою веру в чистоту помыслов жениха…

— …Манжула! Манжула его фамилия. Учились они с Игорем на одном факультете…

ЩЕБЕНКИН

Заведующий ателье уехал в командировку на два дня, и Сотниченко допрашивал работников «Оптики» в его кабинете.

Первым вошел Щебенкин. Он поправил каштановые вьющиеся вихры, одернул ношеный, видавший виды халат и присел на краешек стула. Сообщая анкетные данные, он беспричинно улыбался, а когда Сотниченко начал задавать вопросы, рассмеялся:

— Да вы не обращайте внимания на журнал. Там расписываются все кому не лень. Вы его видели, журнал этот? Проставлен час прихода — девять часов, а под ним подписи. Опоздал на десять минут, а расписываешься там же, где все, в той же графе, под той же девяткой, что и все.

— Но там есть несколько подписей с указанием времени опоздания, — возразил Сотниченко.

— Это Кротов, не иначе. Записал пару раз для хохмы…

— Выходит, журнал — пустая формальность?

— Это как посмотреть, — жизнерадостно улыбнулся Щебенкин. — Можно и очковтирательством назвать, а можно и борьбой за дисциплину. У нас борьбой называют. — Заправив непокорные локоны за уши, он рассудил: — С другой стороны, все вроде правильно. У нас опоздавших практически не бывает: народ сознательный, да и заинтересованный — работа-то стоит, кто ж ее за тебя сделает?

— Значит, вы пришли, расписались под девяткой и пошли себе на рабочее место?

— Точно.

— И если кто-то опоздал, узнать об этом можно только по очередности подписей в журнале?

— Как — по очередности? — не понял Щебенкин.

— Подпись опоздавшего должна стоять последней, правильно?

— Ну да, верно. Я не сообразил.

— В графе за девятнадцатое января подпись Красильникова стоит в конце.

— Да зачем вам подпись? — удивился Щебенкин. — Я и так могу сказать: он пришел не раньше одиннадцати. Это точно. Я хорошо помню, его в этот день милиция забрала.

— Почему же ваш заведующий сказал, что Красильников пришел на работу без опоздания, ровно к девяти?

— Честь мундира бережет. — У Щебенкина на все был готов ответ. — И потому, его самого не было, откуда же ему знать, что Игорь опоздал? Девятнадцатого у нас что? Среда! А по средам у Харагезова планерка в управлении. До одиннадцати.

— Вы это точно знаете или предполагаете?

— Чего тут предполагать, если Игорь, когда пришел, у меня лично спросил: «Начальство на месте?» Я сказал, что нет, еще в управлении. Он и пошел на приемку.

— Красильников пришел ровно в одиннадцать?

— В одиннадцать приехал Харагезов. А Игорь — в половине. Может быть, без двадцати, где-то так. Подъехал на такси. Я еще сказал ребятам: «Глядите, наш министр задержался».

— А почему «министр»?

— Ну, он у нас аристократ, голубая кровь: точку отдельную должен был получить…

— А что, не заслужил?

Щебенкин впервые затруднился ответить сразу.

— Кто его знает… Работать индивидуально — это выдержку надо иметь, я так считаю. А у Игоря на деньги слабость была.

— То есть?

— Он же постоянно в зале крутился, так и вился около приемщицы. Клиент, он ведь какой — ему поскорее очки нужны. Видят: человек в халате, ну и обращаются к нему. Сделай, мол, отблагодарим. И дают, конечно, сверху, за срочность. Игорь брал.

— Что ж вы на него не воздействовали?

— Почему не воздействовали? Говорили с ним, предупреждали, да ведь за руку не поймаешь. К тому же он даже не комсомолец…

— Ясно. Скажите, а восемнадцатого он был на работе?

— Нет. Харагезов его отпустил.

— Не знаете зачем?

— На похороны. Соседка у него вроде умерла…

МАНЖУЛА

Отпустив сотрудников лаборатории, Антон снял трубку, разыскал в справочнике нужный телефон и позвонил в прокуратуру.

— Назовите номер дела, — попросил его женский голос. — Он проставлен на повестке.

Манжула назвал.

— Следователя зовут Владимир Николаевич. Соединяю…

В трубке щелкнуло, раздался мужской голос:

— Скаргин слушает.

Представившись и объяснив, что в одиннадцать ноль-ноль он вызывается свидетелем по делу Красильникова, Манжула начал сбивчиво рассказывать об испытании нового бактерийного препарата, о смеси, которая вот уже двадцать четыре дня находится в заданном режиме, о предстоящей в двенадцать часов выемке из муфеля…

— Вы хотите присутствовать при завершении опыта? — спросил следователь. — Хорошо, приезжайте сейчас, постараемся успеть до двенадцати.

Антон вздохнул с облегчением и, поблагодарив, повесил трубку.

Двадцать минут спустя он сидел в кабинете Скаргина и добросовестно вспоминал все, что знал об Игоре. Начав говорить, Антон удивился: давняя история их с Красильниковым отношений вдруг представилась не такой уж давней; оказывается, она еще могла волновать и даже наталкивала на размышления более глубокие, чем десять лет назад.

Первый раз они с Игорем встретились на вступительных экзаменах в университет. Попали в одну группу. Но, как это обычно бывает, контакты между абитуриентами сводились к минимуму — ходили порознь, напустив на себя таинственность: то ли стеснялись, то ли видели друг в друге потенциальных соперников; шатались по коридорам, лихорадочно листали учебники и как по команде кучей бросались к счастливчикам, успевшим отмучиться: что получил? О чем спрашивали? Здорово гоняли? На чем засыпался?

По-настоящему познакомились позже, через несколько дней, у щитов со списками принятых. Оба, продравшись сквозь толпу, с замиранием сердца скользили глазами по густо исписанным страницам в поисках своих фамилий, и оба нашли их почти рядом: Красильников… Манжула. Из толпы жаждущих узнать свою судьбу выбирались вместе. Жали друг другу руки, поздравляли. Немного стесняясь своей радости, юркнули в ближайшее кафе-мороженое и взяли сразу по двести пятьдесят граммов пломбира в шоколаде.

— Понимаешь, старик, — возбужденно говорил Игорь, — все зависело от русского устного. Если б трояк — я б пролетал. Представляешь положеньице? Приплелся на экзамен, захожу, сажусь и смотрю на экзаменаторшу, изучаю. Вижу — мучает одного, дополнительными вопросами засыпала прямо, а тот понимает, что все равно горит, возьми и состри что-то. Ну, такое, чему и смеяться-то лень. А она, экзаменаторша, аж закатилась от смеха. Ну, я, конечно, мотаю на ус. Выхожу отвечать. На первый вопрос — слабо, на второй — еще хуже. Пара светит! Но третий знал хорошо: вводные слова и предложения. Отбарабанил ей, она и спрашивает: «Есть у вас пример на вводное слово в начале предложения?» Я делаю вид, что усиленно ищу, а у самого этот пример давно готов, у меня на него вся ставка была. Ты слушай, старик, слушай… — Игорь отправил в рот огромную порцию пломбира. — Она уже начинает нервничать, а я ей: «Минуточку, сейчас… Такой пример: «КОНЕЧНО, ВЫ МОЖЕТЕ ПОСТАВИТЬ МНЕ ЛЮБУЮ ОТМЕТКУ…» «Конечно», — говорю, — вводное слово, отделяется запятой». Она улыбается: «Правильно, но предложение не закончено, оно у вас, кажется, сложносочиненное?» Тут я опускаю глаза и скромненько так, негромко, говорю: «Вы правы». Она даже руки от удовольствия потерла — так ей интересно. «Хорошо, — говорю, — раз вы требуете, я закончу. И выдаю полностью… — Игорь расплылся в улыбке: — «КОНЕЧНО, ВЫ МОЖЕТЕ ПОСТАВИТЬ МНЕ ЛЮБУЮ ОТМЕТКУ, НО МНЕ НЕОБХОДИМА ЧЕТВЕРКА, ИНАЧЕ Я НЕ ПРОЙДУ ПО КОНКУРСУ». Риск, знаешь ли, дело благородное…