Путешествия трикстера. Мусульманин XVI века между мирами - Натали Земон Дэвис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Климент VII наблюдал за этим опустошением с балконов замка Святого Ангела, куда он, тринадцать кардиналов, Паоло Джовио и другие ученые-гуманисты, а также сотни других людей скрылись в поисках убежища. (Крестного отца Джованни Леоне, кардинала Пуччи, истекающего кровью, просунули в окно, не забранное решеткой.) Альберто Пио был среди тех, кто набился в крепость: как посол французского короля принц представлял собой особо ценную добычу для Карла V, а его владения в Карпи были захвачены имперскими войсками и потеряны навсегда. Эгидио да Витербо находился за пределами города с папской миссией где-то в Италии. Хотя он и был священнослужителем, он пытался набрать войско, чтобы прийти на помощь Риму, но было поздно. Драгоценная библиотека кардинала, в которой Йуханна ал-Асад провел много часов, была разграблена[673].
Элия Левита тоже пострадал: «У меня отобрали все вещи, и все мои книги украли. Я закончил больше половины новой рукописи, но все, что от нее осталось, — это несколько тетрадей и отдельных страниц, которые я нашел грязными и разорванными посреди улицы. Я подобрал их, сложил в коробку и увез с собой в изгнание»[674]. С разграблением Рима в городе начались пожары, разбой, чума и голод. Через несколько недель Левита, собрав свою семью, после недолгих скитаний добрался до Венеции. Эгидио да Витербо также на некоторое время нашел там убежище и начал размышлять о пророческом значении разграбления Рима. Вскоре он сочинит свою каббалистическую «Шехину», в которой иудейский святой дух провозглашает, что разграбление и все его ужасы были предсказаны, а Шарль де Бурбон, возможно, выступал орудием Божьим, карающим церковь за ее грехи накануне установления золотого века вселенского христианства[675].
В сентябре 1527 года Альберто Пио отбыл из замка Святого Ангела в Париж к французскому двору. Там он стал внешнеполитическим советником короля Франциска I, в том числе по отношениям с турками-османами. Кроме того, он начал издавать свои сочинения, в которых нападал на религиозную философию Эразма, а также ответы последнего. Их дебаты завершились посмертным изданием вскоре после кончины Альберто Пио во Франции в 1531 году. Дома в Италии некоторые комментаторы оценивали его политическую карьеру как путь «лжи» и «двуличности», как «уловку поддельной дружбы»[676].
Йуханна ал-Асад, похоже, тоже покинул Рим сразу после разграбления. Как часто бывало с нашей птицей-трикстером, свидетельства об этом неоднозначны. В аннотации итальянского перевода Корана, напечатанного в 1547 году, рассказывается о некоем арабском факихе (Rabi Arabo), который был захвачен в Африке, представлен папе римскому и крещен им, а во время разграбления Рима «бежал и снова сделался турком». Имя этого факиха — не Ваззан, а Зематто (так звали одного еврея из окружения Эгидио да Витербо); папа римский, о котором идет речь, — Климент VII, а не Лев X; но ни один такой араб не известен в первые годы папства Климента. Я воспринимаю это сообщение как указание на то, что Йуханна ал-Асад в 1527 году добрался-таки до нужного корабля[677].
Пять лет спустя его крестный отец, кардинал Эгидио, если и не простил крестника, то, по крайней мере, был достаточно хорошего мнения о нем, чтобы направить молодого ученого-востоковеда Иоганна Видманштадта в его края в Северной Африке[678]. А комментарий Пьерио Валериано в его «Иероглифике», написанной вскоре после 1529 года, наводит на мысль, что Йуханна ал-Асад, возможно, оставил после себя разочарование и гнев. Валериано назвал страуса и летучую мышь — два существа, аналогичные птице-амфибии Йуханны ал-Асада, — «монстрами», то есть созданиями, явно не вписывающимися ни в одну категорию природы. Смешанная природа страуса, имеющего крылья, но неспособного летать, и с ногами, почти как у вола, была в некотором роде аллегорией положения человека во Вселенной, «создания на границе между стихиями [земли] и неба». Но страус у Валериано к тому же символизировал притворство, недомыслие и человека, который стремится к высоким целям, но отвлекается на житейские дела[679].
Смешанная природа летучей мыши, воспаряющей вверх с помощью перепонок, а не крыльев, символизировала быстрое социальное восхождение человека, не обладающего необходимыми качествами. («Рим полон таких людей», — добавил Валериано.) Затем он рассказал, как летучая мышь избежала смерти, обманув двух хорьков, как в басне Эзопа, а по другой версии — сказав петуху, что она мышь, и сказав коту, что она птица. Но это спасение не казалось Валериано историей успеха, как это было в какой-то степени в сказке о птице Йуханны ал-Асада. В нем проявились качества человека с «нечистой или нечестивой душой»:
Есть люди, которые летают туда-сюда. Лишь восприняв воду Крещения, среди католиков они признают, что Иисус Христос построил свою Церковь на Святом Петре. Среди еретиков они поднимают на смех [Святого Петра, то есть папу римского]. Среди иудеев они насмехаются над Господом нашим. Среди мусульман они плохо отзываются как о христианах, так и о евреях… Они похожи не только на летучих мышей, но и на тех, кого прозвали марранами, и кои, безусловно, отвратительны[680].
Валериано мог подразумевать здесь не только никодимитов среди христиан и марранов среди евреев, но, вполне возможно, и крещеного мусульманина, которого он когда-то знал как Джованни Леоне и который теперь отбыл обратно в Северную Африку.
***
Такое возвращение не могло быть легким для человека, который хотел вернуть себе имя ал-Хасан ибн Мухаммад ибн Ахмад ал-Ваззан и облик североафриканца. Слышали ли люди в Магрибе о его деяниях за последние девять лет? Наиболее устойчивый приток информации из христианской Италии в мусульманские страны проходил через Венецию, так как венецианские послы регулярно пребывали в Стамбуле и других османских городах, а венецианская Синьория иногда принимала послов от султана Сулеймана. О том, что ал-Ваззана в 1518 году взяли в плен, было доложено Синьории, да и весть о его обращении также достигла Венеции. Более того, рукопись его книги об Африке ходила по рукам в Венеции в 1529 году, вскоре после прибытия туда Левиты и визита Эгидио да Витербо. Якоб Циглер, немецкий географ, прочитавший ее, называет ее автора не данным при крещении именем Джованни Леоне и не именем «Джоан Лионе Гранатино», которое значится на доступном нам экземпляре
