Лотос - Дженнифер Хартманн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тетя Сид, что случилось? Тебе не нравится мое платье?
Поппи дважды поворачивается, и я рыдаю сильнее.
При моем драматическом появлении из-за угла кухни выходят мама и сестра с одинаковыми выражениями лиц и в фартуках с оленями.
Клементина смотрит на меня с беспокойством, и я понимаю, что это первый раз, когда мы видим друг друга лично после ее вспышки гнева в машине.
И теперь эта вспышка гнева приобретает чертовски много смысла.
– Мне так жаль, – выдавливаю я, почти задыхаясь, когда смотрю на свою сестру широко раскрытыми глазами. – Я не знала. Не знала…
Ее глаза вспыхивают, в них мелькает что-то мрачное.
– Давай поднимемся наверх.
– Что, черт возьми, происходит? – требует мама, откладывая в сторону кусок индейки и скрещивая руки на груди, ее обеспокоенный взгляд блуждает между нами. – Что случилось? Дело в Оливере?
Клем уже поднимается по лестнице.
– Сидни, объясни, – настаивает она. – Ты бледная как смерть.
– Я и чувствую себя мертвой. Мы скоро спустимся.
Поднимаясь по лестнице, как две бомбы замедленного действия, мы проскальзываем в спальню для гостей. И Клем закрывает дверь, на мгновение переводя дыхание, а затем медленно поворачивается ко мне лицом. Она заикается, все ее тело дрожит.
– Т-ты знаешь?
Мои чертовы слезы не перестанут литься, как маленькие непослушные кинжалы, прокладывая себе путь по моим щекам и оставляя шрамы.
– Почему ты мне не сказала? Как ты могла мне не сказать?
– Я не могла. Я… – Ее голова качается с неистовой силой, собственные слезы льются ручьем. – Я просто не могла.
– Кто это сделал? Кто, черт возьми, причинил боль моей сестре?
Ее горло сжимается от натужного сглатывания, голова все еще мотается из стороны в сторону.
– Это не имеет значения.
– Это имеет значение! – вскрикиваю я, вскидывая руки вверх. – Это, черт возьми, имеет значение, потому что я собираюсь выследить и кастрировать этого ублюдка.
– Прекрати, сестренка. Говори потише, – резко шепчет она, оглядываясь на дверь через плечо. – Это было очень давно, ясно? Это случилось, и это в прошлом. Забудь.
– Как ты можешь так говорить? Я никогда не забуду. Никогда.
– Ты должна. Пожалуйста.
– Назови мне чертово имя, Клементина.
– Я не могу! – Она подходит к гостевой кровати, садится на край и закрывает лицо руками. – Как ты узнала?
Я следую за ней, опускаясь на колени между ее ног.
– Оливер забрал свои комиксы, которые он рисовал в плену, – выдыхаю я. – Мы просматривали их вместе, и он нарисовал сцену, где безликий мужчина… прикасался к тебе.
Меня чуть не начинает тошнить, когда это слово вырывается из меня.
Клем слизывает слезы, собравшиеся на ее губах, а затем вскидывает голову, глядя на меня сверху вниз с шокированным выражением лица.
– Ч-что? Оливер… видел? Он видел нас вместе?
Кивок.
– О, боже мой… Я даже не подозревала. – Она плачет в ладони, шмыгая носом и хватая ртом воздух. – Я была напугана, Сид. Я была чертовски напугана. Мне было всего десять лет.
Наши рыдания смешиваются, когда я сжимаю пальцами ее колени.
– Пожалуйста, скажи мне, кто причинил тебе боль. Пожалуйста.
– Это не важно. Он больше не причинит мне вреда, – говорит она прерывающимся голосом.
– Кто? Черт возьми, Клем, кто?
Бурный кобальтово-голубой взгляд скользит по моему лицу, мечась взад-вперед, пока ее мысли путаются. Затем она выплевывает имя:
– Рэймонд Форд.
Осознание занимает минуту. Когда это происходит, мои глаза вылезают из орбит.
– Похититель Оливера?
Она отводит взгляд.
Рэймонд Брэдли Форд.
Брэдфорд.
– Что? – Это шепот, вопрос, отчаянное отрицание. Я приземляюсь на пятки, моя кожа горит, а живот сводит.
Оливер видел их. Вот почему он забрал его. Боже мой, вот почему… Когда мое внимание возвращается к сестре, я вижу, как она все еще пытается избегать моего взгляда, теребя нитку на покрывале кровати.
– Клем…
– Не говори маме и папе, – умоляет она. – Пожалуйста, Сид, никому не говори.
– Черт побери, почему? Нам нужно обратиться в полицию.
– Нет! Он умер, и моя тайна умерла вместе с ним. И я бы предпочла, чтобы все осталось так, как есть. Я смирилась с этим.
– Ты заслуживаешь справедливости.
– Справедливости нет.
– Клементина… черт! – Я поднимаюсь на ноги, дергая себя за волосы. Как я могла не знать, что происходит? Как я могла не заметить, что этот незнакомец шныряет поблизости, приставая к детям? Ничто не имеет смысла. Ничто. Когда мой взгляд падает на ее поверженную фигуру, скрючившуюся на кровати, у меня внутри все сжимается. – Ты должна была сказать мне, – мягко говорю я.
Клем резко усмехается.
– Тебе было семь лет, Сидни. Семь. Меньше всего я хотела впутывать тебя, – говорит она мне. – Потом Оливер исчез, и ты была опустошена. Я ни за что бы не стала взваливать на тебя еще одну ношу.
– А как насчет мамы и папы? Полиции? Кого-нибудь?
– Я была напугана, ясно? Господи, он угрожал мне. Он сказал, что причинит вред моей семье, если я кому-нибудь расскажу.
Мое горло горит от желчи, я сжимаю зубы.
– Я была, черт побери, просто маленьким ребенком, Сидни. Я не… Я даже не понимала, что происходит.
Надлом в ее голосе, тошнотворный надлом, снова заставляет мои эмоции вскипеть. Клем прикрывает рот дрожащей ладонью, и я нахожу в себе силы приподняться и обнять ее почти до хруста костей. Моя сестра соскальзывает с края кровати, и мы обе падаем на пол спальни, вцепившись друг в друга. Слезы текут ручьем, тела сотрясаются от горя, гнева и нереальности происходящего.
Мы прижимаемся друг к другу еще очень долго, а затем откидываемся на спинку кровати, опустошенные. Моя голова опускается ей на плечо, пока мы погружаемся в нашу собственную демоническую какофонию.
– Ты поссорилась с Оливером, – говорит Клем, нарушая наше мучительное молчание. – Ты обвинила в этом меня.
Я смотрю на нее, нахмурившись.
– Что?
Она, не мигая, смотрит прямо перед собой.
– Когда мама и папа будут допрашивать нас, скажи им, что ты поссорилась с Оливером. Мы поднялись наверх, чтобы разобраться.
Мои глаза горят и слезятся, когда я качаю головой, не понимая, почему она так хочет сохранить этот секрет, а не рассказать о нем родителям?
Клементина продолжает:
– Мы хорошо поужинаем. Посмотрим «Эта замечательная жизнь» около рождественской елки, пока Поппи засыпает у меня на коленях, мечтая о гребаных сахарных сливах. Мы будем смеяться, петь рождественские песни и объедаться ореховым пирогом до тех пор, пока
