Юность Бабы-Яги - Владимир Качан

Диалог со знакомой Генриху служащей этого солидного офиса, суховатой дамой неопределенного возраста, с брезгливо поджатыми тонкими губами и выдающимся подбородком, делавшими ее похожей на какую-нибудь надсмотрщицу фашистского концлагеря в классическом советском кинематографе, развивался, конечно, по ее правилам. Всех приехавших сюда девушек, особенно из Восточной Европы, в частности, из России и Украины, она априори считала если не профессиональными проститутками, то потенциальными, которых вялые поиски работы и природная лень непременно приведут к этому роду деятельности. Надо, однако, отдать ей справедливость и признать, что не так уж она была и не права. А если еще учесть, что приезжающие девицы из Восточной Европы были либо красивыми, либо по крайней мере хорошенькими, и выглядели куда привлекательнее, чем она сама, то ее сдержанная, цивилизованная ненависть к ним была вполне объяснима. Какая-то доля уважения, но к одной Виолетте, в ней тем не менее сохранялась, потому что они общались на французском языке, и Виолетта ни разу не пыталась компенсировать жестами недостаток слов, как это делает обычно большинство русских туристов, зачем-то добавляя к своей русской речи иностранный акцент и отчаянно гримасничая. У Веты слов хватало, и поэтому буквально через пять минут ей предложили работу переводчицы.

– А моя подруга? – спросила Виолетта.

– А на что, собственно, ваша подруга рассчитывала, когда ехала сюда? – был резонный ответ, сопровождаемый язвительной кривой усмешкой. – Без знания языка что ей тут делать? Телом торговать? – не сочла нужным скрыть свою неприязнь женщина-клерк, которая по природе была напрочь лишена этой любопытной перспективы.

Спасибо еще, Лена ничего не понимала из их разговора, а то могла бы со своим темпераментом разбить башку этой чертовой бельгийке ее же собственным дорогим ноутбуком, стоявшим перед ней на столе. Вета же, сохраняя невозмутимость, пыталась все-таки прийти хоть к какому-нибудь консенсусу с бельгийской стороной переговоров.

– Ну почему же только телом? – мягко улыбнулась Вета. – Разве нельзя придумать что-то другое? Мыть посуду, например, – сказала она, со скромным достоинством защищая подругу, о которой заранее знала, что в посудомойки та ни за что не пойдет.

– А что вы о ней так заботитесь? – спросила бельгийка. – Пусть едет домой, в свою Россию, здесь таких хватает. По десятку в день приходят. Как минимум.

– Мы – подруги, – терпеливо объясняла Вета.

– Ну и что? – продолжала недоумевать бельгийка.

– А то, – теряя терпение продолжила Вета, – что подруг у нас, в России, так просто не бросают. У нас, в России, – подчеркнула она, – с друзьями делят не только радости, но и неприятности.

И хотя Вета так никогда не думала и тем более не поступала, но на вражеской в данном случае территории она предпочитала действовать по принципу: «у советских собственная гордость». Поэтому, заканчивая свой краткий экскурс в русский менталитет, похожий скорее на краткий курс воспитания высоких нравственных принципов в зажравшейся бельгийской буржуазии, она подытожила:

– Так что, пожалуйста, устройте нас на какую-нибудь работу вместе.

– Вместе? Зачем?! Вас что, не устраивает хорошая работа с приличной оплатой? – продолжала ничего не понимать бельгийка ни о русской дружбе, ни тем более о русской верности в ней.

– Устраивает все, – твердо сказала Вета, – но только с подругой.

– Солидарность? – вдруг догадалась сотрудница бюро по найму, будучи когда-то горячей поклонницей польской демократии во главе с Лехом Валенсой, и ее лицо наконец осветилось.

– Ага, вот-вот, солидарность, – с готовностью подтвердила Вета.

– Ну хорошо, – вздохнула работодательница. – Будем считать, что солидарность победила. Как всегда, – чему-то своему вдруг улыбнулась она, и было странно, невозможно даже, увидеть эту лукавую улыбку на ее непреклонном и, в прямом смысле слова, – мужественном лице.

Что-то почти хулиганское появилось в ней вместе с улыбкой. И к чему относилась она? К ее воспоминаниям об участии в демонстрациях перед польским посольством в защиту той самой знаменитой «Солидарности»? О том, как она кинула в окно польского посольства яйцо, но не попала, а попала по каске спиной стоявшего полицейского. Тот не увидел, кто кидал, и ее выходка осталась безнаказанной. Полицейский обернулся в ярости, ища глазами в толпе, кто посмел это сделать, а у него с каски так смешно капал желток…

А может, ее улыбка относилась и к солидарности подруг в данном конкретном случае, но, так или иначе, слово было для нее не чужим, и разговор пошел уже по-другому, в правильном тоне и в конструктивном направлении.

– Тогда что я могу вам предложить… Чтобы вы поработали вместе… Что-то приличное и чтобы денег хватало, так?

– Ну конечно. Хотелось бы, – с нужной в этот момент застенчивостью потупила глаза Виолетта.

– Так, так, – размышляла бельгийка, щелкая по клавишам ноутбука и вглядываясь в экранчик. Наконец, получив, видимо, оттуда какую-то полезную информацию, сказала: – Тогда в бар. – И, предупреждая заранее вопрос Веты, добавила: – Род деятельности – хостесс.

Однако вопросы все равно были, и не один, поскольку слово «хостесс» было Вете и тем более Лене абсолютно незнакомо. И на робкий вопрос, в котором звучало заодно и извинение за свое невежество, последовал все равно непонятный ответ:

– Ну хостесс – это примерно то же самое, что консумация.

Она сказала это почти ехидно, явно наслаждаясь своим лексическим превосходством над Виолеттой, так как наверняка заведомо знала, что и слово «консумация» девушка слышит впервые. Хотя чего тут наслаждаться-то, когда эти слова знать интеллигентному человеку вовсе необязательно. Она ждала, что Вета теперь обязательно спросит, что такое «консумация», но Вета, как ни странно, знала, ей Гамлет когда-то рассказывал, и потому она спросила:

– Это что-то типа японских гейш?

– Да, пожалуй, – с удивленным уважением откликнулась бельгийка. – Но все же я должна объяснить подробнее.

Она грамотно и терпеливо объяснила Вете, что такое консумация и в чем именно здесь, в Бельгии, состоят обязанности хостессы. А вот как потом Виолетта разъясняла подруге Лене специфику их будущей работы.

– В общем, это все раскрутка клиента на дорогое угощение, особенно на шампанское.

– С интимом? – деловито перебила Лена.

– Что ты! Без секса. Абсолютно. Только потрошить клиента, чтобы он все время выставлялся. Сам он может пить что хочет, но ты должна заказывать только дорогое французское шампанское. И пить его тебе придется в основном самой, так как мужики предпочитают что-то покрепче: виски или коньяк. Чем быстрее прикончишь бутылку «Клико», тем быстрее он закажет следующую. Поэтому важно научиться не пьянеть в хлам, как в России, а сохранять трезвость и поддерживать беседу. Надо, чтобы мужик к тебе интереса не терял, чтобы рядом сидела кокетливая молодая телка, желанная, но недоступная, а не какая-то пьяная корова-распустеха с российских полей. Елисейские Поля им ближе, понимаешь? И со всего им заказанного ты получаешь процент. 10 % с каждой выпитой бутылки шампанского. А оно очень дорогое. От 200 долларов и выше. Так что соображай, чем больше он закажет, тем больше и ты получишь. Далее тебе там могут предложить такой полустриптиз, топлес называется.

– Почему только мне, – заволновалась Лена, – а ты что? Только пить будешь? И на меня смотреть, как я раздеваюсь, что ли?

– Да прекрати, я про нас обеих рассказываю. Хорошо, нам! Не тебе, а нам могут предложить этот самый топлес. Что это? Это в принципе та же демонстрация тела, танец с раздеванием наполовину, грудь обнажена, но трусики остаются, не снимаются, усваиваешь? Можно, конечно, отказаться, но это отдельные и довольно приличные деньги, поняла?

– Да, поняла, че тут не понять-то, – увлеченно слушала Лена, – кто отказываться-то собирается. А с клиентом что, правда, ничего нельзя? А если красивый парень, если очень понравится? Или, наоборот, какой-нибудь богатый дядя пообещает, ну, скажем, 500 долларов. За час, что тогда? Все равно нельзя?

– Ни в коем случае, – отрезала Вета. – Только сидеть и разговаривать. В твоем случае только улыбаться и молчать, пока он будет говорить. Есть люди, которым собеседник не нужен, они сами хотят высказаться, хоть кому-нибудь душу излить.

– Почему это я – «молчать»? – возмутилась Лена, забыв, что она разговаривать по-русски с клиентом бара сможет вряд ли, разве что кто из соотечественников забредет.

– Потому что именно ты – молчать, – сказала Вета, – пока не научишься сносно объясняться по-французски. Ты быстро все усвоишь, я помогу, – пообещала она. – Про тебя мне еще там эта бельгийская тетка сказала, что на первых порах сойдет и так, только меньше будешь зарабатывать, но потом язык все равно выучить придется.

Но Лена давно, еще в Москве, была психологически готова к тому, чтобы пойти по извилистой тропе проституции, поэтому мысль о том, что надо только сидеть, пить и молчать, несколько удручала предприимчивую девушку, а уж то, что нельзя ни в коем случае уважить какого-нибудь старика за 500 баксов – просто бесило. Мысль эта не давала Лене покоя, поэтому она вернулась к теме.