Секретный фарватер - Леонид Платов

— Я, Николай Дмитриевич, стал очень ясно понимать, как это важно: «Летучий Голландец»! Ведь мы по самому краю ходим, верно? Другие, может, только почитывают газеты и слушают радио краем уха, а для меня каждое слово будто молотком по голове. Закрою, знаете ли, глаза, и «Летучий» всплывает, как тогда в шхерах, серый в сером тумане, длинные стебли водорослей на нем…

Молодой офицер заставил себя улыбнуться, но глаза оставались невеселыми, злыми.

— Ну что ж! — бодро сказал Грибов. — Я сделал свою часть работы. Остальное зависит от вас. От вашей целеустремленности, настойчивости, терпения. Места в общем вам знакомые. Ведь вы, собственно говоря, возвращаетесь туда же, где во время войны побывали с Шубиным. Я так и доложил адмиралу Рышкову… Надеюсь, не подведете? Я шучу, понятно. Как проводите сегодняшний вечер? По традиции, с товарищами?

— Так точно. Прощально-отвальная встреча.

— Тогда значит, завтрашний вечер у меня?

— Спасибо, Николай Дмитриевич.

— Спасибо будете после говорить. Я закончил прокладку курса. Завтра вручу карту вам…

И на этот раз, как всегда, входя в кабинет Грибова, Александр Ластиков ощутил некий благоговейный трепет.

Кабинет походил отчасти на штурманскую рубку — святая святых корабля. Там всегда очень светло и тихо. Иллюминаторы задраены. Где-то завывает — беснуется шторм или, зловеще рокоча, перекатывается эхо канонады. Штурман не прислушивается ни к шторму, ни к канонаде. Он всецело поглощен прокладкой курса. Только лампа подрагивает при качке, освещая карту на столе, закрепленную кнопками, и лежащие на ней транспортир, часы, циркуль, безукоризненно отточенные твердые карандаши.

С почтительным восхищением Александр наклонился над картой. Ломаная линия прокладки обрывалась в путанице выборгских шхер.

— Но как вам удалось, Николай Дмитриевич! Можно сказать, прошли задним ходом по событиям.

Грибов усмехнулся, бережно расправил загнувшийся уголок карты.

— Да. Моя последняя в жизни прокладка — причем уже не своего, а чужого курса. Иначе — биография «Летучего Голландца», положенная на карту. — Он добавил, как бы извиняясь: — Вы ведь знаете: моряки привыкают мыслить картографически. Я моряк, штурман. И поэтому решение задачи у меня чисто штурманское.

Красным карандашом Грибов обвел круг на карте.

— Район ваших будущих поисков, — сказал он. — Как видите, довольно обширный. Теперь из письма штурмана «Летучего Голландца» ясно, что Цвишен, будучи заперт под конец войны в Балтийском море, решил переждать события не в Винете-два, а в Винете-три. Найдете ли там следы «Летучего Голландца», дело другое. Но следы его пребывания и, быть может, очень для нас важные, несомненно, остались. Да ведь и само наличие такой базы в каких-нибудь ста с небольшим километрах от Ленинграда недопустимо. Этот рудимент войны нужно отсечь и без всяких промедлений!

Грибов аккуратно свернул карту в трубку и вручил Александру Ластикову.

Итак, после офицерских погон и кортика — карта с прокладкой курса! Передача ее, конечно, имеет сугубо символический смысл, и тем не менее молодой офицер взволнован и растроган.

— Трудно вам будет, Шура, и очень! Придется тянуть две упряжки. Служба на охране границы — раз. И параллельно целеустремленные поиски Винеты — два. Но, помнится, Михаил Кольцов сказал: «Судьба снисходительна к настойчивым людям.» Ну, а в случае чего, Ленинград рядом. Я, понятно, готов оказать вам любую помощь. Адмирал Рышков, как вы знаете, уполномочил меня на это.

Когда Ластиков вышел от профессора, зигзагообразная линия прокладки всё еще плыла в сумерках перед его глазами.

Как проворная красная змейка, вертелась она на фоне домов и деревьев, горбилась, как гусеница, сдвигалась и раздвигалась, как складной метр…

Ластиков не торопясь спустился по Невскому к зданию Адмиралтейства, покружил в сквере, где прогуливались няньки, толкая перед собой колясочки с детьми и значительно поглядывая на матросов, стоявших группами под сенью деревьев.

Как ни поглощен был он своими мыслями, все же с нескрываемым удовольствием подносил руку к козырьку, отвечая на приветствия.

Час был сравнительно ранний. Предстояло решить, как закончить этот вечер, последний в Ленинграде.

Товарищи, конечно, еще догуливают на квартире у одного из выпускников. Отличные, бравые ребята, весельчаки! Но к ним сейчас не хотелось. Они бы обступили Александра, принялись бы допытываться, почему у него такой рассеянный вид, и настойчиво требовать, чтобы он немедленно выпил «штрафную».

И потом там, наверно, сидит эта Жанна!

Вчера Александр не имел от нее ни минуты покоя. Она почти беспрерывно хохотала, откидываясь назад всем корпусом, и говорила: «Красивый — жуть!»

— Шурик! Шурик! — кричала она через всю комнату (его никогда и никто не называл «Шурик»!). — Я приеду к вам в Выборг! Не бойтесь меня! Я не кусаюсь! — и закатывалась от смеха, будто сказала что-то очень остроумное.

А он и не боялся. Просто думал в этот момент о словах Грибова: «Остальное зависит от вас. От вашей целеустремленности, настойчивости, терпения! Не подведете?»

Быть может, в другое время она и понравилась бы ему, эта Жанна? Хотя вряд ли.

Он с удовольствием зашел бы к Виктории Павловне — покрасоваться погонами и кортиком. Она, конечно, угостила бы его домашним печеньем и конфетами. До сих пор никак не могла привыкнуть к тому, что Александр уже взрослый мужчина.

«Ешьте печенье, Шура! — приговаривала бы она. — От мучного лучше растут!»

А куда еще расти? И так уж сто восемьдесят два сантиметра!

Но Виктории Павловны, к сожалению, не было в Ленинграде.

Миновав Исаакиевскую площадь, Александр без цели побрел вдоль Мойки. Он очнулся лишь у театра имени Кирова. Сегодня ставили «Медного всадника».

Что ж, это кстати — Александр любил думать под музыку.

В кассе билетов не оказалось. Пришлось купить с рук.

— Только, извиняюсь, место — неважнец, — честно предупредил человек, уступивший билет.

Капельдинер на цыпочках проводил молодого офицера в ложу — увертюра уже началась. Был свободен один стул в заднем ряду. Александр осторожно присел на него.

Когда поднялся занавес, выяснилось, что место действительно «неважнец». Александру была видна лишь часть софита в узком промежутке между стеной и кудряшками дамы, которая поместилась перед ним. О том, что творится на сцене, он и его соседка, невысокая худенькая девушка, могли только догадываться по реакции зрителей, сидевших в два ряда впереди.

Александр опустил голову. Что-то в музыке «Медного всадника» будило воспоминания о войне.

То была своеобразная мелодия, повторявшаяся время от времени, словно бы упрямо прорываясь сквозь препятствия.

Александру захотелось взглянуть на сцену, где старательно топали балерины. Он встал, постоял, глядя поверх голов, потом присел на барьер, отделявший одну ложу от другой. Отсюда видно хорошо, будто взобрался на салинг грот-мачты!..

Да, ему-то хорошо, а каково девушке, которая занимает место рядом? Если Александр не видел ничего, то она уж и подавно.

Бедняга! Она изгибалась, вертелась, приподнималась, вытягивала шею, попробовала пересесть на освободившийся стул Александра, вернулась обратно. Еще бы! Плечистая дама и ее кудряшки закрывали собой весь горизонт!

Александр был подчеркнуто вежлив с женщинами, как положено моряку и офицеру. Он учтиво склонился к девушке:

— Извините, как ваше имя?

— Люда, — помедлив, удивленно сказала девушка.

— Так вот, Люда, почему бы вам не сесть на барьер, как я?

— Думаете, ничего? Можно?

— Вполне, — солидно подтвердил он.

Она уперлась руками в барьер, легко подпрыгнула и уселась рядом с ним.

— Ну как? — заботливо спросил он через минуту.

— О! Вполне, — повторила она его выражение с робким смешком.

Но через несколько минут Александра и Люду ссадили с их насеста — по требованию какого-то брюзги. И они снова погрузились в свой «колодец», на дно которого доносились только звуки оркестра.

Снова зазвучала торжественная мелодия-аккорд, и холодок пополз по спине.

— Неужели он не был здесь? — пробормотал Александр.

— Кто? — негромко спросили рядом.

— Композитор… Простите, я думал вслух. Так живо представилась блокада, а потом наша победа… Когда в оркестре звучит вот это!

— Но это же тема великого города! — удивленно сказала девушка. — Она проходит через весь балет.

На них зашикали.

Тема великого города, вот, стало быть, что! А он и не знал.

Теперь понятно, почему воспоминания его пошли по такому руслу…

Ему виделся город, погруженный во тьму, очертаниями зданий напоминавший горный ландшафт, беспорядочное нагромождение скал.