Парадокс любви - Паскаль Брюкнер

Нерешаемое уравнение: чем сильнее мы очарованы, тем труднее нам очаровать другого, поскольку мы скованы робостью. В атмосфере высочайшего напряжения я должен казаться забавным, находчивым, потрясающе непринужденным. Я нем, как пораженный током, тупею от усилий быть изобретательным. Ухаживать — значит, прежде всего, набивать себе цену, приукрашивать собственную персону. Даже самому робкому воздыхателю приходилось любезничать, прибегать в качестве военной хитрости к ходульным фразам. Благоговейный любовник был сперва влюбленным хвастуном — он сумел блеснуть, отдать дань возбуждению торга с риском показаться пустым виртуозом. Но возможно и обольщение посредством отказа от обольщения. Есть стратегии молчания и простоты — они пленяют больше, чем бессмысленная болтовня. Вспомним и обаятельного растяпу, который покоряет сердца, совершая бесчисленные промахи. Прекрасна нежданная, непредумышленная встреча, свободная от необходимости достичь результата. Если что-нибудь происходит, это похоже на непредсказуемый финал рассказа. Вместо обязанности блистать — бессвязный разговор, текущий в естественном ритме, поскольку он бесцелен. Божественный случай протянул нам спасительную руку: от нас зависит — ухватиться за нее или забыть об этом.

Нет ничего прекраснее, чем упорство тех двоих, что обменялись взглядом в автобусе или в поезде и, желая во что бы то ни стало увидеться вновь, помещают объявленьице в газете (раздел «личных сообщений» в «Либерасьон» — квинтэссенция современной романтики). Стратегии обходных путей расцветают в Интернете. Здесь пытают счастья в поисках родственной души, а для начала при необходимости скрывают свое истинное лицо за поддельной фотографией. Так можно избежать страха перед предварительными переговорами: у тех, кто не решается познакомиться с девушкой на улице или признаться в любви к незнакомцу, остается еще один шанс — экран. Иногда мы скептически относимся к этим энциклопедиям одиноких сердец, призывающих на помощь. Но здесь нет посредников: на сайтах встречаются лицом к лицу совершеннолетние индивидуумы с их добровольного согласия, объединяясь согласно своим симпатиям и желаниям. Это гигантские сортировочные узлы, которые перетасовывают толпы, в отличие от брачного агентства — провинциального вокзальчика, где все контролирует бдительное око начальника, знающего свою паству. Ветреники заводят здесь многочисленные интрижки, люди сентиментальные ищут длительную связь. Каждый день заключаются и расторгаются десятки тысяч пактов. «Паутина» — фантастический катализатор, любые, даже самые смехотворные прихоти находят тут пристанище. Многим охота нужнее, чем добыча, у таких кружится голова от обилия возможных авантюр, они бродят, как султаны, в этом виртуальном гареме, не воплощая своих желаний (или воплощая их редко).

Тем более что кибернавтам легко друг друга уничтожить, стоит лишь нажать кнопку; попросту кликнув: мне по вкусу другой, я располагаю им, когда хочу. На страницах сайтов Meetic, Match.com, Netclub конструируют себя как идеального партнера, устраняют все шероховатости, преподносят себя в наиболее выгодном свете. Пространство меню: мы выбираем среди предлагаемых на рынке кандидатов, но вместе с тем торгуем собой. Те же, кто вопиет о нарушении тайны частной жизни, в своих блогах выставляют себя на обозрение, предстают в смелых позах: стремление к признанию сильнее, чем забота об осторожности. Отсюда в Интернете пикантные квипрокво в традициях либертинского романа, когда жена выслеживает мужа и назначает ему свидание, выдавая себя за таинственную незнакомку. Информационный поиск не отменяет встречу, ее готовят, откладывая до счастливого момента. Стоит людям вступить в контакт, как они оказываются во власти тех же неумолимых законов (если только фильтр экрана не возводит в закон контактофобию). Философ науки Доминик Лекур придумал удачный неологизм «кибер-сибирь», говоря о фанатах Web, которые, стремясь сбежать от современников, попадаются в гигантские сети всемирного киберпространства.

Итак, застенчивые люди вынашивают две противоречивые мечты: грезят о непосредственном согласии тел или о мгновенном слиянии душ. Мечта о страсти без остракизма, о плотском наслаждении без рассуждения: коммунизм желаний, когда никто не изгнан с пира плоти, воплощают своеобразный гомосексуалистский кадреж, back-rooms, клубы обмена партнерами. Нечто противоположное — мечта о прозрачности сердец, о духовной близости, которой чужда лишняя болтовня: это путь к единению с избранником без галантных ритуалов. Ни одна из двух методик не может претендовать на решение проблемы: течению товарообмена препятствует плотность населения. Всегда найдутся мужчины и женщины, которые останутся для нас недоступными во всех смыслах слова. Как тут не вздыхать о надежном прибежище семейного очага, где не требуется ничего доказывать, где мы в принципе избавлены от бесконечной оценки. Однако и самая рутинная супружеская жизнь нуждается в движении; по Ренану, брак, подобно нации, — это каждодневный плебисцит. Никто не освобожден от обязанности нравиться, даже через двадцать лет после свадьбы. Обольщения слишком много не бывает.

В силу какого-то странного поворота почти через полвека после Мая 68-го на понятие согласия пала тень подозрения. Отныне многие усматривают в нем признаки подневольности и выступают против манипулирования, присущего вообще всем любовным инсценировкам[19]. Тайно возвращается старый культурный пессимизм, объявляя человека существом слишком незрелым и потому не заслуживающим свободы. Между тем глагол «соглашаться» имеет два смысла: допускать и хотеть. Сказать «я не возражаю» или «я этого очень хочу» — не одно и то же. В одном случае мы признаём терпимым фактическое положение дел, в другом — выражаем интенсивное желание. Можно смириться с плохо оплачиваемой работой за неимением лучшего: есть-то нужно. Скажем ли мы, тем не менее, что рабочие или служащие не согласны со своим положением? Согласны, но с оговорками и с надеждой когда-нибудь его улучшить: их «да» — это «пожалуй, да», которое не предвещает вероятность разочарования или последующий отказ. Ставить под сомнение любую форму одобрения значит изображать человека вечным пленником, принужденным к подчинению.

Понятно, что является предметом этого спора: двойственная концепция свободы как суверенитета или как «понимания необходимости» (Спиноза). С одной стороны, мы никогда не свободны, потому что не всесильны, и даже глубоко личные решения принимаем под чьим-то влиянием. Видимо, человеческие отношения — это замаскированные формы насилия. Можно, напротив, подчеркнуть, что, соглашаясь, мы всегда не до конца уверены в собственном желании: мы хотим и не решаемся — эти колебания похожи на игру светотени, и наша воля должна вступать в сделку с превратностями судьбы, чтобы вернее их обойти. Абсолютная независимость или полное подчинение — ни одно из этих двух понятий не исчерпывает описания человеческого удела, то есть данной каждому возможности вырваться из-под власти закона, социального происхождения, характера. И тем более — совершать ошибки и исправлять их.

Если в человеческом общении все сводится к соотношению сил, то нет ничего, кроме принуждения, и мы живем в вечном аду. Однако такого типа критика не свободна от внутреннего противоречия: все люди якобы закованы в цепи, за исключением небольшого числа тех, кто ясно всё видят и разоблачают этот маскарад. Как им удалось избежать всеобщей психологической обработки? Можно заподозрить в таком проявлении трезвости сознания предел высокомерия: патернализм того, кто объявляет некоторых своих современников рабами, одновременно уподобляя их малолетним детям, соединяется с ослеплением разоблачителя, сомневающегося во всем, кроме своего недоверия. Он думает, будто проник в сокровенные тайники человеческого сердца, а на самом деле переложил на музыку собственную наивность.

5. Полиция желания

Некоторые феминистические движения, особенно в Северной Америке, уже около сорока лет пытаются квалифицировать соблазнение как преступление или по крайней мере как-то его ограничить. В учреждении, на предприятии, в университете предписывают дресс-код (женщинам не рекомендуется носить прозрачную и облегающую одежду), спич-код (всякий комплимент, пристальный взгляд, нескромное высказывание рассматриваются как начало домогательства), что вносит определенную напряженность в отношения между полами. Отсюда известное клише американских фильмов: скороварка на грани взрыва. Мужчина и женщина, работающие бок о бок, осознают, что между ними возникло взаимное притяжение. Они усиленно напускают на себя холодность и даже обмениваются оскорблениями, как вдруг случайное прикосновение толкает их к роковому шагу: они с жадностью набрасываются друг на друга и, тяжело дыша, пускаются в бешеный галоп, после чего снова одеваются. Подавленное желание возвращается — и вот вам сексуальность, похожая на приступ эпилепсии[20]. Повторение одной и той же сцены, варьируемой на все лады, становится смешным и заставляет с сожалением вспоминать старые фильмы, где соблазну уступали элегантно. Подтекст этих сюжетных пружин: сексуальность — неодолимое побуждение, которое необходимо удовлетворить и больше об этом не думать. Когда француз говорит: «Займемся любовью», англичанин в сериалах и кинофильмах предлагает: «Let us have sex». Разница не только семантическая, она отражает два взгляда на мир: здесь речь идет о насущной животной потребности, подобной голоду и жажде, там имеется в виду сложный акт, лежащий в основе целой эротики: любовь — наше действие, которое нас формирует, скорее изощренная конструкция, чем органический выброс. С одной стороны — скотство, с другой — церемония.