Ловец человеков - Попова Александровна

Все верно, подумал он, но когда узнают — как будут себя вести? Не переходить ли на другую сторону дороги?.. Хотя, при ширине здешних улиц, это не спасение…

— Собственно, — продолжал между тем священник, — пиво здесь варят все, и все — неплохое, но Каспар в этом большой знаток. Ну, знаете, семейные секреты…

О которых лучше иногда не спрашивать, договорил Курт про себя. А то ведь могут и рассказать. После чего надолго отпадет желание пить особенные сорта по семейному рецепту; жучки, которые должны обязательно падать в котел с дерева октябрьской ночью, были не самой неаппетитной подробностью, которую ему однажды удалось выведать у одного такого хранителя семейных тайн пивоварения…

— Доброго дня… — донеслось нестройным хором от колодца, и Курт снова ощутил на себе взгляды — заинтересованные, но настороженные. Мальчишки перестали оглушать колодец и уставились на него в упор.

Отец Андреас приостановился, поздоровавшись с каждой из женщин; кажется, он говорил правду, сетуя на то, что односельчане откровенно игнорируют своего священника — по пути до колодца его видели еще человек десять, и проходящих мимо, и занятых чем-то у своих домов — но поздоровались только пивовар и эти женщины. Святой отец же, кажется, с радостью хватался за каждого, кто хоть чуть обращал на него внимание, и в ответ на пожелания доброго дня заводил разговор, выспрашивая о жизни, здоровье, детях и хозяйстве.

Мальчишкам, похоже, надоело рассматривать гостя и слушать о здоровье соседской овцы; отвернувшись от взрослых, они снова повисли на краю колодца и гикнули вниз хором. Настоятельский жеребец, дернув ушами, испуганно фыркнул и отпрянул, припав на задние ноги; едва не вылетев из седла самым позорным образом, Курт схватился за поводья так, что свело пальцы, задрав морду коня к небу и чувствуя, что заваливается набок. С величайшим трудом удержав поднявшегося на дыбы жеребца, он тяжело выдохнул, благодаря всех святых за то, что начало первого дела не ознаменовалось валянием майстера инквизитора в грязи на глазах у крестьян, и, не сдержавшись, буркнул нечто из такого простонародного диалекта, что одна из женщин порозовела, а мальчишки уставились на него снова — с изумлением и едва ли не почтением. Отец Андреас вспыхнул, заозиравшись вокруг, и абсолютно не к месту пояснил присутствующим:

— Жеребчик-то отца настоятеля… пуглив безмерно…

Обустройство на новом месте явно начиналось неладно; чувствуя себя, как голый посреди городской площади, Курт решительно развернулся и двинулся от колодца прочь; он понятия не имел, куда ведет улица справа, но был уверен, что священник сию же секунду догонит его и доложит об этом. Он не ошибся: позади прозвучало торопливое прощание, семенящее чмоканье ослиных копыт в мокрой земле, и голос отца Андреаса за плечом сообщил:

— Если по этой улочке до конца, брат Игнациус, там и наша церквушка как раз, а подле нее и мой дом, в котором, пусть и без особых роскошеств, что поделаешь, но от всей души счастлив буду вас устроить…

Что такое гостеприимство священства на вверенном ему участке работы, Курт уже познал на практике; представив себе утро за утром, начинающиеся с наблюдения услужливо-понурой физиономии несчастного священника, он передернул плечами. Увольте…

К тому же, для ведения расследования главное — возможность уединиться, не призывая назойливого хозяина, каковым отец Андреас обязательно и окажется, не беспокоить гостя до обеда либо ужина; к прочему, само понятие «гость» подразумевает некоторую несвободу в словах и действиях, диктуемую если не писаными правилами, то различными негласными нормами общения.

— Ведь в Таннендорфе, вы говорили, трактир, отец Андреас? — возразил он. — Не хочу вас стеснять. К тому же, — чуть повысил голос он, предваряя бурные возражения священника, чье лицо уже приобрело выражение обиженно-противоречащее, — так мне будет проще общаться с вашими прихожанами.

— Если это важно для дела, то что ж, — сочувствующе закивал святой отец, — я это понимаю… Но нашу церковь вы, я надеюсь, посетите, брат Игнациус?

— Конечно, какие сомнения!.. — искренне удивился он. — Так как мне попасть к вашему трактиру?

Пояснения священника были просты и кратки, как улицы Таннендорфа, и у двухэтажного строения, явно знававшего и лучшие времена, Курт оказался уже минуты через три. Трактирчик был возведен из того же серого камня, что и прочие дома деревеньки, и, похоже, в одно время с ними — в ремесле каменщика Курт не смыслил совершенно, но даже его познаний хватило на то, чтобы увидеть в кладке одну и ту же руку. От домов жителей он отличался лишь высотой да крышей — из хорошей, когда-то ровной черепицы. Судя по наглухо затворенным ставням второго этажа, постояльцев здесь не было и даже не предвиделось, стало быть, мысленно усмехнулся он, услышать «мест нет» ему не грозит.

Приподнявшись в стременах, Курт попытался заглянуть за ограду на двор, уже предчувствуя, что увидит там, где помещаются конюшни: запертые ворота и тяжелый висячий замок. Убедившись в своих предположениях, он со вздохом потрепал по шее настоятельского жеребца и спрыгнул на землю, с облегчением разминая ноги.

— Придется тебе подождать, пока твои покои приведут в должный вид, — сообщил он коню и пожал плечами в ответ на его косой взгляд: — Я-то тут при чем? Мы с тобой, похоже, в одинаковом положении…

Жеребец фыркнул и отвернулся.

На мгновение Курт замешкался — обычным обслуживанием тут и не пахло, коня передать было некому, и, подумав, он просто обвязал поводья вокруг столба ограды. На этой улочке было тихо, безлюдно, но будь здесь и толпа — Курт сомневался, что у кого-то хватит наглости стянуть лошадь у приезжего, не узнав толком, что это за птица, а посему, оставив недовольное животное в одиночестве, он решительно открыл дверь и шагнул внутрь.

В небольшом зальчике, освещаемом только послеполуденным солнцем сквозь распахнутые окна, было тихо, и Курт не мог понять, вызвана ли эта тишина появлением незнакомца в обществе местных или просто у пятерых мужчин, расположившихся за редкими столиками, давно иссякли темы для обсуждения ввиду замкнутости и скучности их маленького мира.

Нельзя сказать, что курсантов академии святого Макария держали в монашеском заточении, но все же посещение трактиров не входило в число постоянных развлечений свежеиспеченного следователя — Курт не относился к тем, кто мог бы изречь «если ты видел один трактир, ты видел их все». Сейчас, конечно, можно было бы выудить из-за ворота куртки медальон с изображением, легко узнаваемым всеми, от нищего до монарха, и, сурово сдвинув брови, потребовать надлежащего обслуживания здесь же и тотчас, однако вряд ли это можно было бы считать удачным début’ом на новом месте.

— Мать твою, посетитель! — донесся вдруг от окна голос; голос был молодой, жизнерадостный и глумливый. — В твою развалюху, наконец, кто-то забрел, Карл. По ошибке, наверное.

Карлом, судя по всему, был похожий на поросячий окорочок пухлый мужичонка с крохотной лысой головой, в засаленной, стираной в последний раз, наверное, не меньше полугода назад рубашке цвета засохшей гречневой каши. Увидев Курта, он застыл, глядя так удивленно, словно был не держателем трактира, а обитателем уединенной пустыньки, в которую вдруг с шумом и гвалтом ввалилась толпа уличных девок.

— Замолкни, Бруно, — с растерянной злобой отозвался он, уставясь на гостя в ожидании.

Услышав имя, Курт остановился, обратив взгляд к сидящему у окна, подумав о том, должен ли возбудить у него подозрение тот факт, что нужный человек попался ему на глаза в первые же минуты еще толком и не начавшегося расследования.

Прибившийся к деревеньке бродяга был совершенно не таким, каким он себе нарисовал его в мыслях. Курт был убежден, что тот окажется угрюмым мужчиной в зрелых летах с лицом, истрепанным ветром и солнцем, обязательно тощим, как гончий пес, с таким же взглядом; однако Бруно оказался молодым парнем, быть может, его сверстником, не выделяющимся из компании окружавших его крестьян ничем, кроме, разве что, более приятной наружности, характеризующейся словами «настоящий немец». И еще, заметил Курт, только он взирал на вновь прибывшего без настороженности, с откровенным интересом, но, что немаловажно, с таким же неприкрытым вызовом.

— Тебе, парень, надо чего-то, или ты посмотреть зашел? — подал голос недовольный затянувшимся молчанием Карл.

Отвернувшись от бродяги у окна, Курт, чувствуя его взгляд на затылке, приблизился к трактирщику и, опершись о стойку, приветливо улыбнулся.

— Хочу кое-что спросить, — негромко произнес он, глядя на хозяина в упор. — Когда в небольшой деревне, в трактире, появляется незнакомый человек с дорожной сумкой за плечом — как ты полагаешь, любезнейший, что это может значить?

— Умный, да? — осведомился тот; и прежде, чем Курт успел ответить, от окна донесся издевательский смешок: