Избранная луной - Филис Кристина Каст

«Псов остерегайся – от рысей скрывайся – к земле припадай, жизнь свою спасай», – прошептала Мари правило, знакомое всем Землеступам.

– Но это еще не все, – размышляла она, штрихами создавая мех Ориона. Леда рассказывала, что Псобратья и их собаки схожи характерами – овчарки-вожаки храбры и благородны, а охотники-терьеры умны и преданны, и что собака сама выбирает спутника на всю жизнь, наделенного теми же прекрасными чертами.

– Тогда почему Псобратья берут нас в рабство и обращаются с нами как с животными?

Никто не отозвался, тихо было в норе, и Мари снова вздохнула, жалея, что не знает истинных ответов на свои вопросы. От матери она, конечно, слышала, что у отца была овчарка, могучий пес, без тени злобы и коварства. Он отличался благородством, как и его спутник, ее отец – и был верным и любящим, добрым и смелым. – Мама говорит, мех у тебя был гуще, чем у кролика, и мягче, чем у олененка. Ах, если бы только я тебя знала! Если бы могла дорисовать!

Мари встряхнула головой, будто вынырнула из глубокого омута. Ее желаниям не дано сбыться.

– Мы не успели сбежать, тебя убили, – продолжала Мари. – И тебя, и отца моего убили. – Взгляд ее упал на младенца в живительных листьях священного папоротника. – Они застали вас, когда вы рвали для меня листья папоротника, и убили, потому что вы не стали нас выдавать. – Мари зажмурилась. Сейчас она жалела, что у нее столь богатое воображение – слишком явственно виделась ей картина их гибели. И пусть с того страшного дня миновало уже восемнадцать зим, Леда не могла вспоминать о нем без слез.

«Его выследили по дороге к месту наших встреч и пытались заманить нас с тобой в ловушку, девочка моя. Но твой отец велел мне никогда, никогда не выходить, пока я не услышу его зов. В тот страшный день он, видно, чуял беду – не звал меня, когда я стояла в укрытии. Я тихонько ждала вместе с тобой, улыбалась – думала, он меня испытывает, для нашей же безопасности.

Но это оказалось не испытание. На него набросился Воин, он принуждал выдать нас. Мой Гален, твой благородный отец, отказался. И его отказ стоил жизни ему и Ориону».

– Ты нас не выдал, но обрек на изгнание. – Мари откинула со лба спутанные волосы. – Знаю, это не твоя вина. И мама сделала все, что в ее силах. Все это время она меня оберегала, любила, была мне лучшим другом. Она подарила мне жизнь, хотя и не переставала тебя оплакивать. – Мари грустно улыбнулась отцу на портрете, в тысячный раз дивясь тому, что они с мамой верили, будто смогут жить вместе. – Разве что где-нибудь в другом мире, – обратилась она к отцу и его духу. – В другой жизни. Знаю, ты не хотел бы этого слышать, но скажу начистоту: лучше бы вы с мамой никогда не встречались. Мама полюбила бы собрата по Клану, и я бы ничем не отличалась от прочих Землеступов. И не было бы так одиноко ни маме, ни мне.

Мари поработала еще и наконец, отложив перо, придирчиво глядела на рисунок, пока тот сушился. Показать маме или не надо?

Все-таки не стоит. В первый раз она попыталась нарисовать отца, когда ей едва исполнилось девять зим. Сияя от гордости, что удалось воссоздать сцену из маминых рассказов, показала она Леде готовую работу. Мать восхитилась: просто чудо – Гален вышел как живой! Но при этом она побледнела, а ее рука задрожала так сильно, что Мари пришлось держать перед ней рисунок. И потом еще много дней из маминой комнаты доносились глухие рыдания – еле слышные, будто из снов.

Решив, что надо бы оттенить волосы Леды, Мари вновь склонилась над рисунком, пытаясь придать живости изображению матери, полной светлых надежд. Про себя Мари думала, что не желает больше жить во лжи и страхе – постоянном, ежеминутном страхе. «И пусть у меня наконец появится собственная история…»

В поисках ответа Верный Глаз сам сделался Богом. Он понял это по силе, что разлилась по телу, когда сошла его старая, поврежденная кожа и осталась новая, здоровая. Как такое возможно?! Олень не принадлежал к Другим. Его живая плоть не должна была излечить Верного Глаза. Даже плоть Других и та не спасала – на его памяти она ни у кого не прижилась. Сколько ни ловили и ни свежевали Других, никто из Народа не исцелился – во всяком случае, до конца. Не проходило и года, как болезнь возвращалась. Кожа у больных сморщивалась, лопалась, слезала, и, в конце концов, они умирали. Все до единого.

Но теперь с этим покончено.

Верный Глаз расправил могучие плечи и, поигрывая мускулами, засмеялся. Он просил о знаке, и олень дал ему знак. Пусть старики шныряют по Городу и молят Жницу, чтобы их шкуры прослужили подольше, или – если все средства исчерпаны – заманивают в Город побольше Других в надежде продлить свои жалкие жизни.

Нет, не станет больше Верный Глаз ни о чем просить мертвую Богиню. Если Народ хочет жить и здравствовать, пусть перестанет поклоняться железному истукану и признает Бога, что живет среди них. Это столь же очевидно, как сила, наполняющая его тело.

Для начала нужно донести до Народа истину. Долго думал Верный Глаз, как обратиться к Народу. Пусть он жаждет открыть правду, очевидно, что Народ пока не готов ее услышать. Нет, к появлению нового Бога они не готовы – зато, возможно, готовы встретить нового Заступника?

Из поколения в поколение за мертвую Богиню говорили немощные старухи. Будет ли легче Заступнику объявить божественную волю?

С приходом тьмы Верный Глаз пробрался к Храму Жницы. В первый миг он возликовал, увидев, сколько людей собралось здесь, среди костров у входа в Храм и на дороге, вымощенной огромными разбитыми кирпичами. Но, присмотревшись, заметил, что пришло почти сплошь старичье, с облезлой кожей и мутными безжизненными глазами. «Они будто скот, обреченно ждут очереди на бойню», – подумал он.

Он выступил вперед, повернувшись к Народу лицом.

– Неужели никто из вас не осмелится к Ней приблизиться? Неужели вы все согласны умереть здесь, в тени Ее Святилища? – обратился он к толпе, и эхо отозвалось от могучих, искрошенных временем стен Храма.

– Мы поклоняемся Жнице издали, – отвечал седой старик, полностью обнаженный, если не считать клочков мха, прикрывавших гнойные язвы.

– Черепаха, Богиня призывает к себе, а вы поклоняетесь ей издали и тем довольны? – Верный Глаз смерил старика суровым взглядом.

– Она призывает к себе Стражниц, и те уже рядом. – Черепаха почесал болячку на руке. – А мы, как велели Стражницы, ждем, когда Она еще приманит в Город Других. Если мы будем молиться и приносить обильные жертвы, Другие появятся.

– Думаю, Она призывает к большему! Думаю, Стражницы заблуждаются. Нашей Жнице приелись старухи, она призывает Заступника!

Толпа разразилась возмущенными криками. Широким жестом Верный Глаз сбросил рваный плащ и предстал перед толпой обнаженным по пояс. Он ловил на себе изумленные взгляды. Совсем недавно он вложил полоски оленьей шкуры в открытые раны на руках и груди. Теперь раны полностью затянулись – новая кожа, чистая и здоровая, розовела поверх оленьей плоти, и тело вобрало в себя силу зверя. Он повел плечами, радуясь обретенной силе. С нечеловеческой, почти оленьей грацией вспрыгнул он на храмовую стену, ухватился за одну из крепких виноградных лоз, ниспадавших с балкона Жницы, и полез вверх по стене, выложенной скользким зеленым кафелем. Достигнув балкона, он перемахнул через барьер и привычно рухнул на колени перед огромной статуей.

– Хоть Жница и недовольна твоим внезапным появлением, она все же приветствует Сборщика. Приготовь свою жертву, – проскрежетала Верховная Стражница.

Верный Глаз, по-прежнему стоя на коленях, достал из заплечной сумы мелкого грызуна. Очутившись на ярком свету, жирный зверек стал рваться на волю.

Но вместо того, чтобы, как полагается, протянуть жертву Стражницам, Верный Глаз вскочил и вынул из-за пояса трезубец. Стражницы в ужасе ахнули, а Сборщик, изогнув тельце зверька полумесяцем, полоснул его клинком по горлу. Горячая алая кровь брызнула вверх, окропив лицо Богини.

– Она плачет! Жертва Верного Глаза исторгла у Богини слезы!

Из углов балкона, расталкивая друг друга, к статуе устремились всполошившиеся Стражницы.

– Зачем? Зачем ты заставил Богиню плакать? – слышались испуганные старушечьи голоса.

– Разве вы сами не знаете ответа? – Голос Верного Глаза был полон отвращения. – Разве Богиня не глаголет вашими устами?

Глаза Верховной Стражницы сузились.

– Ты посмел усомниться в Стражницах Богини?

Верный Глаз выпрямился и швырнул еще теплое тельце зверька в одну из жаровен. Он не ответил Верховной Стражнице. Прочие служительницы глядели на него в немом ужасе, а иные, тыча в жаровню палками, извлекали паленые потроха и, чавкая, засовывали в ненасытные рты. Мерзкое зрелище. Кто они такие? Всего лишь трусливые и жадные старушонки, чья дряблая кожа – красноречивое свидетельство, что все для них миновало: и пора цветения, и время сбора урожая, и сама жизнь! Он проворно вскочил на карниз и оттуда оглядел Народ.