Наша счастливая треклятая жизнь - Александра Коротаева

Подходили взрослые, с трудом выдирали из этого грязного месива своих рудокопов, оставлявших на асфальте комья грязи, и, схватив за шкирку, тащили домой. Наша мама подошла к раскопкам и стала вглядываться в лица детей. «Вот эти твои, Сима», — подсказал ей кто-то. «Нет, это не мои», — обиделась мама. «Твои, не сомневайся!» Улыбаясь, мы подошли к маме. Зубы были белые, все остальное теряло очертания. Она всплеснула руками: «Как же я вас теперь отмою?» Нам было все равно. Мы испытывали блаженство от проделанной работы. Такое удовлетворение!

На следующий день ребятня подходила к откосу, как к братской могиле. Земля застыла, потрескалась на солнце и перестала быть волшебной.

Я сейчас с трудом представляю себе, каково было маме купать нас, маленьких. Ведь это как в сказке: дров наколоть, печь истопить, воды натаскать, нагреть, а потом еще эту воду и вылить.

Корыто

Обычно мама купала нас на кухне. Топилась печь, грелась вода в ведрах, на полу стояло железное корыто. Было тепло и весело от предстоящей процедуры. В корыто наливалась горячая вода, чтобы дно не холодило ноги.

Мыла нас мама по очереди. Намыливая голову куском детского мыла, приговаривала: «Моем, моем трубочиста, чисто-чисто, чисто-чисто». Голове было больно и хотелось всплакнуть, но мы стискивали зубы, зная, что дальше дело пойдет легче. Потом волосы споласкивались водой с добавлением уксуса, чтобы блестели. Когда мама терла нас мочалкой, мы шатались в разные стороны, и она покрикивала: «Стой! Держись за меня! Упади еще мне!» Мы держались за ее шею или руку и покорно подставляли те части тела, которые она требовала. Самое приятное было споласкиваться водой из ковшика. Нам хотелось поливаться самостоятельно, но вода лилась мимо корыта, и мама ковшик отбирала. Напоследок она выливала на нас более прохладную воду, вызывая визг от неожиданности и восторга.

Замотав в простыню, мама брала меня на руки и несла в комнату. Там уже Нанка помогала вытираться насухо, надеть розовую байковую длинную, до пят, рубашку и улечься в чистую постель. Мне было холодно от свежих простынь, но она дышала мне под одеяло, и я быстро засыпала. А мама выносила грязную воду на улицу (выливать можно было только в выгребной сток, находившийся не так уж близко, около общественного туалета). Потом вытирала пол и мыла Нанку. После нас мылась сама и, вынося ведра распаренная, часто простужалась.

Радость

Гонимые домой холодным сильным ветром, мы с Нанкой радостно вскрикивали, увидев дым из нашей трубы. Мама затопила печь!

Зимой, всякий раз, когда мама растапливала печь, едкое облако заволакивало кухню, коридор и веранду. Мы начинали носиться по дому, размахивая полотенцами, пытаясь быстрее выгнать через настежь распахнутые двери сизый туман на улицу. Кошки, отфыркиваясь, выскакивали в палисадник и терпеливо ждали, когда их пригласят обратно. Вскоре в печи начинали гудеть веселые поленья, и дом наполнялся блаженной теплотой.

На раскаленную докрасна печь ставился огромный бак с водой, нагревавшийся до кипения, и с запотевших стекол начинали стекать ручьи. Стирала мама в цинковом корыте, поставленном на табурет, и с остервенением ерзала бельем по железной ребристой доске. Коричневый кусок мыла, выскальзывая из рук, терялся в белье, и мама, изумляясь своей неловкости, коротко всхохатывала. Мы с Нанкой, свернув из тетрадного листа трубочки, совали их в мыльную пену и выдували пузыри на радость котятам. Иногда и мама присоединялась к нашей забаве, и ее пузыри всегда были почему-то больше и жили дольше.

При споласкивании белья в воду добавлялось немного синьки, от чего простыни становилось чуть голубоватыми. Выжимать большие вещи маме было сложно в одиночку, и мы с Нанкой, держась за один конец пододеяльника и стукаясь лбами, с удовольствием крутили его изо всех сил. Выжатое белье толстыми змеями клали в тазы, и мама, замотавшись в платки и кинув на шею веревку с прищепками, шла вывешивать белье в палисадник.

Мама никогда не могла угадать, до какой степени нужно прогревать дом. Наши кошки в полуобморочном состоянии от жары, как тряпки, валялись на полу, растянувшись во всю длину. Мы же, сидя в трусах за письменным столом, клевали носом, размазывая по тетрадке еще не просохшие чернила. И в конце концов засыпали над учебниками, а мама, держа нас под руки, уводила в постель.

К утру в доме становилось холодно. Крымские ветры зверски выдували с таким трудом достававшееся тепло, а окна мы почему-то никогда не заклеивали. Утром, перед школой, мы с Нанкой шли снимать с веревок жесткое от мороза белье, и еще успевали попрятаться друг от друга в его лабиринтах. Потом оно лежало на столе грудой шифера и, постепенно оттаивая, приходило в себя. Мы вдыхали его морозную свежесть, и где-то внутри просыпалась радость.

Иду вдоль забора, за которым стоят лошади. Два длинноногих жеребца и один пони. Добрые мамаши знакомят с животным миром своих чад. Совсем маленькие безразлично сидят в прогулочных колясках и пускают слюни, но мамашки уверены, что те в восторге. «Вот какая лошадка смотрит на Ванечку! Здравствуй, Ванечка, говорит лошадка! Как я рада тебя видеть! Почему ты так долго не приходил? Болел? Не болей больше, говорит лошадка!» Беседа с конем затягивается, вопросы становятся все более въедливыми, а ответы коня все обширнее, пока мамаша не замечает, что у ребенка повисла голова и он спит. Ей неловко, что заметила это не сразу, но уходит она гордо, уверенная, что первый камень в познании ребенком животного мира заложен.

Дети постарше с удовольствием кормят лошадей сахаром, яблоками, хлебом. Родители исполняют роль статистов, подающих корм. «Куда ты ему столько даешь? — возмущенно спрашивает мать, разворачивая пакет. — Ему хоть сколько дай, все сожрет! Ты маленькому дай! Он тоже хочет! Смотри, как он глядит на меня исподлобья. Обиделся, что ли? Да не перевешивайся ты! Упадешь, они тебя затопчут! Куда ты к нему лезешь? Хочешь, чтоб он тебе голову откусил?» Ребенок замечает, что у пони висит почти до земли, покачиваясь из стороны в сторону, детородный орган с руку толщиной. «Мама! А что это у маленького такое большое болтается?» — изумленно спрашивает малыш. Мать в ужасе отшатывается: «Где? Ишь ты, смотри какой! Маленький, а наглый! Как твой отец прям! Это он, сынок, заболел. Пойдем отсюда, а то еще заразишься».

А рядом, в большом вольере, бегают по периметру уже совсем другие лошади. Ухоженные, сильные красавцы. Белой и черной масти. Девушка-тренер щелкает бичом и заставляет их перейти на галоп. Когда они проносятся мимо, слышно, как работают мощные легкие, и ветер, поднятый движением крупных сильных тел, приносит запах звериного пота.