Киммерийский аркан - Михаил Боровых
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не приведет ли тогда буйный Дагдамм к краху все то, что возводил его отец и он сам?
Не разрушит ли Орду, не рассеет ли ее?
Так думал Каррас.
Порой он хотел назвать приемником кого-то из своих многочисленных зятьев, но они тоже были либо слишком воинственными и буйными, либо просто людьми того сорта, которых на десяток — дюжина.
А великий каган должен человеком незаурядным.
Конан был таким.
Таков и Дагдамм.
Но сможет ли он быть достойным каганом?
Так думал Каррас.
Конечно, оставался третий сын, юный Нейл, но он не был сыном от законной супруги и едва разменял шестнадцатую зиму.
Мысли кагана вернулись к Конану и суровое лицо старого воина омрачилось еще больше. Он не плакал, но в мрачной задумчивости кагана чувствовалось великое горе, которое, пожалуй, не выразят никакие слезы.
В тот день его глашатаи объявили всеобщий траур, и повседневная жизнь лагеря прекратила течение.
Где-то уже завывали старухи-плакальщицы. Хотя в небе сияло весеннее солнце, а вокруг расстилалась цветущая зеленая равнина, от их песен повеяло тоскливой жутью, старой Киммерией, туманами, зацепившимися за пики гор.
И это было хорошо. Пусть в каждое сердце заберется тоска по молодому царевичу, павшему жертвой предательства.
Люди повязывали головы и руки белыми тряпицами в знак траура.
Воины переворачивали щиты и опрокидывали только что гордо вившиеся на ветру знамена.
Те, кто в самом деле любил царевича, и считал себя его другом посыпали головы землей и пеплом из костров.
Караван Карраса остановился на чуть всхолмленной местности, у пересечения двух небольших рек, Он тянулся на несколько миль, дробясь на отдельные лагеря.
Походные шатры, крытые телеги и простые шалаши, сделанные из нескольких жердин и кусков изношенной материи, тянулись всюду, куда хватало глаз.
По сути это был город, размерами не уступавший многим славным городам на Юге, но раз в несколько недель этот город снимался с места и перемещался степными шляхами, пока не находил новое место.
Сейчас под руководством царского распорядителя, старого раба-кхитайца, жители передвижного города принялись организовывать великую тризну.
Умельцы-ремесленники сделали из дерева и глины куклу в рост человека и придали ей удивительное сходство с погибшим сыном кагана. Они облачили куклу в лучшие одежды и вложили ей в руки длинный тяжелый меч. В настриженные с конской гривы волосы куклы они вплели цветы.
Шаманы-гирканцы пели и плясали вокруг куклы, пока не пали в изнеможении. Тогда им поднесли вина и хлеба, и они принялись пировать прямо тут.
Молодые мужчины отправились к ближайшей роще за деревом больших помостов и дровами для костра.
Застучали топоры, тяжело рухнули на землю вековые деревья, и врываясь копытами в землю тяжелые тягловые кони потащили поваленные стволы. Меж тем дети и подростки постарше собирали вязанки хвороста из ветвей и кустов, которые тут же рубили короткими ножами, которые полагались в подарок каждому киммирай на девятый день рождения. На восемнадцатилетние киммирай должен был получить длинный меч, если оказывался достоин его носить.
Вздыхая и воздевая очи небу, кхитаец отсчитал полдюжины кувшинов горючего масла.
На вершине холма киммирай быстро сложили огромный костер.
В то же время низкие, на ножках всего в два дюйма, столы из богатых шатров и просто доски укладывались там, где вечером будет пировать племя.
Сегодня будут поминать чистокровного киммирай, сына кагана, а потому рабам, данникам-гирканцам, полукровкам из рядов сыновей ночи и чужестранцам не место у пиршественных столов.
Киммирай резали скот, кипятили воду в котлах, месили тесто в тазах.
Слуги кагана несли бесчисленные бурдюки, кувшины и бочонки вина.
Сегодня все упьются до беспамятства.
Грим с интересом наблюдал за этими приготовлениями.
Чем-то они очень походили на обычаи, принятые у него на родине.
Но смысл некоторых действий он не понимал. Например, чему должны служить два столба, установленные среди погребального костра?
В лагере царило странное оживление.
Предстоял, несомненно, праздник, но праздник, посвященный горю, а не радости.
В табунах отловили и привели девять буйных, сильных коней, которых привязали неподалеку от кострища.
Всюду расстилали ковры и войлоки, складывали дрова для костров.
Каррас не показывался народу. Все приказы его передавались через кхитайца.
После полудня отыскали Дагдамма, который оказался не вполне трезвым, но все же стоял на ногах и говорил, как будто разумно.
Каган приказал ему явиться к себе, и отец с сыном о чем-то долго разговаривали.
Наконец, вечером все было готово.
Пиршественные столы ломились от яств, а на костер водрузили изображение Конана, сработанное с таким мастерством, что Грим невольно вздрогнул, поразившись сходству.
Самого Грима, хотя он и был чужак, не изгоняли. Снова спасибо священному коню — подумал асир и улыбнулся в бороду. Не состоявшаяся казнь как будто пробудила в нем интерес к жизни, но пока еще не в полной мере.
Он занял уже привычное место — в нескольких шагах от шатра кагана. Глупый белый конь, сытый и усталый, стоял спокойно, не стараясь никого укусить, или напакостить иным образом. Хранитель сидел рядом, держа в руке веревку, накинутую на шею священного животного.
Грим был одет в подаренные ему нарядные вещи, но вооружен только своим коротким мечом. Иное оружие надо было заслужить или попросту добыть в бою.
Из шатра вышел Каррас.
Вид его был нелеп, и какой-нибудь глупый чужак, ничего не знавший об обычаях киммирай, пожалуй, рассмеялся бы при виде степенного немолодого мужчины, который обрил себе голову, оставив лишь одну длинную прядь у лба, лицо и руки вымазал пеплом и шел босым.
Но киммирай при виде кагана, погруженного в глубочайший траур, взвыли пронзительными голосами, полными тоски.
Старухи взялись причитать без слов.
Женщины плакали, большинство — искренне.
Мужчины выли волками.
Каррас взошел на свой помост. Он не принял обычной для него позы, не сел, подвернув ноги, а опустился на колени. Потом он упал ниц. Подскочили телохранители, и подняли кагана.
Это был ритуал, на самом деле его не поразила слабость, но выглядела сцена удивительно искренней.
— Где старший сын мой, Конан? — спросил Каррас, обводя взглядом собравшихся так, будто на самом деле рассчитывал увидеть в их рядах своего сына.
— Вот твой сын! — кричали из толпы, указывая лежащее на костре изваяние.
— Где сын мой, Конан? — повторил свой вопрос каган.
Трижды повторял он свой вопрос и трижды получал ответ, пока наконец не обернулся к погребальному костру.
— Сын мой! — вскричал каган. — Что случилось с тобой?
И старый жрец-киммирай, наследник древней мудрости друи, ответил голосом глухим и страшным.
