Анна Каренина - Лев Толстой

успокоиться. О чем ты? Чего ты? Молчи, глупое", - обращался он к своему

сердцу. И чем больше он старался себя успокоить, тем все хуже захватывало

ему дыхание. Знакомый встретился и окликнул его, но Левин даже не узнал, кто

это был. Он подошел к горам, на которых гремели цепи спускаемых и

поднимаемых салазок, грохотали катившиеся салазки и звучали веселые голоса.

Он прошел еще несколько шагов, и пред ним открылся каток, и тотчас же среди

всех катавшихся он узнал ее.

Он узнал, что она тут, по радости и страху, охватившим его сердце. Она

стояла, разговаривая с дамой, на противоположном конце катка. Ничего,

казалось, не было особенного ни в ее одежде, ни в ее позе; но для Левина так

же легко было узнать ее в этой толпе, как розан в крапиве. Все освещалось

ею. Она была улыбка, озарявшая все вокруг. "Неужели я могу сойти туда, на

лед, подойти к ней?" - подумал он. Место, где она была, показалось ему

недоступною святыней, и была минута, что он чуть не ушел: так страшно ему

стало. Ему нужно было сделать усилие над собой и рассудить, что около нее

ходят всякого рода люди, что и сам он мог прийти туда кататься на коньках.

Он сошел вниз, избегая подолгу смотреть на нее, как на солнце, но он видел

ее, как солнце, и не глядя.

На льду собирались в этот день недели и в эту пору дня люди одного

кружка, все знакомые между собою. Были тут и мастера кататься, щеголявшие

искусством, и учившиеся за креслами, с робкими неловкими движениями, и

мальчики, и старые люди, катавшиеся для гигиенических целей; все казались

Левину избранными счастливцами, потому что они были тут, вблизи от нее. Все

катавшиеся, казалось, совершенно равнодушно обгоняли, догоняли ее, даже

говорили с ней и совершенно независимо от нее веселились, пользуясь отличным

льдом и хорошею погодой.

Николай Щербацкий, двоюродный брат Кити, в коротенькой жакетке и узких

панталонах, сидел с коньками на ногах на скамейке и, увидав Левина, закричал

ему:

- А, первый русский конькобежец! Давно ли? Отличный лед, надевайте же

коньки.

- У меня и коньков нет, - отвечал Левин, удивляясь этой смелости и

развязности в ее присутствии и ни на секунду не теряя ее из вида, хотя и не

глядел на нее. Он чувствовал, что солнце приближалось к нему. Она была на

угле и, тупо поставив узкие ножки в вы ботинках, видимо робея, катилась к

нему, Отчаянно махавший руками и пригибавшийся к земле мальчик в русском

платье обгонял ее. Она катилась не совсем твердо; вынув руки из маленькой

муфты, висевшей на снурке, она держала их наготове и, глядя на Левина,

которого она узнала, улыбалась ему и своему страху. Когда поворот кончился,

она дала себе толчок упругою ножкой и подкатилась прямо к Щербацкому; и,

ухватившись за него рукой, улыбаясь, кивнула Левину. Она была прекраснее,

чем он воображал ее.

Когда он думал о ней, он мог себе живо представить ее всю, в

особенности прелесть этой, с выражением детской ясности и доброты, небольшой

белокурой головки, так свободно поставленной на статных девичьих плечах.

Детскость выражения ее лица в соединении с тонкой красотою стана составляли

ее особенную прелесть, которую он хорошо помнил; но, что всегда, как

неожиданность поражало в ней, это было выражение ее глаз, кротких, спокойных

и правдивых, и в особенности ее улыбка, всегда переносившая Левина в

волшебный мир, где он чувствовал себя умиленным и смягченным, каким он мог

запомнить себя в редкие дни своего раннего детства.

- Давно ли вы здесь? - сказала она, подавая ему руку. -

Благодарствуйте, - прибавила она, когда он поднял платок, выпавший из ее

муфты.

- Я? я недавно, я вчера... нынче то есть... приехал, - отвечал Левин,

не вдруг от волнения поняв ее вопрос. - Я хотел к вам ехать, - сказал он и

тотчас же, вспомнив, с каким намерением он искал ее, смутился и покраснел. -

Я не знал, что вы катаетесь на коньках, и прекрасно катаетесь.

Она внимательно посмотрела на него, как бы желая понять причину его

смущения.

- Вашу похвалу надо ценить. Здесь сохранились предания, что вы лучший

конькобежец, - сказала она, стряхивая маленькою ручкой в черной перчатке

иглы инея, упавшие на муфту.

- Да, я когда-то со страстью катался; мне хотелось дойти до

совершенства.

- Вы все, кажется, делаете со страстью, - сказала она улыбаясь. - Мне

так хочется посмотреть, как вы катаетесь. Надевайте же коньки, и давайте

кататься вместе.

"Кататься вместе! Неужели это возможно?" - думал Левин, глядя на нее.

- Сейчас надену, - сказал он,

И он пошел надевать коньки.

- Давно не бывали у нас, сударь, - говорил катальщик, поддерживая ногу

и навинчивая каблук. - После вас никого из господ мастеров нету. Хорошо ли

так будет? - говорил он, натягивая ремень.

- Хорошо, хорошо, поскорей, пожалуйста, - отвечал Левнн, с трудом

удерживая улыбку счастья, выступавшую невольно на его лице. "Да, - думал он,

- вот это жизнь, вот это счастье! Вместе, сказала она, давайте кататься

вместе. Сказать ей теперь? Но ведь я оттого и боюсь сказать, что теперь я

счастлив, счастлив хоть надеждой... А тогда?.. Но надо же! надо, надо! Прочь

слабость!"

Левин стал на ноги, снял пальто и, разбежавшись по шершавому у домика

льду, выбежал на гладкий лед и покатился без усилия, как будто одною своею

волей убыстряя, укорачивая и направляя бег. Он приблизился к ней с робостью,

но опять ее улыбка успокоила его.

Она подала ему руку, и они пошли рядом, прибавляя хода, и чем быстрее,

тем крепче она сжимала его руку.

- С вами я бы скорее выучилась, я почему-то уверена в вас, - сказала

она ему.

- И я уверен в себе, когда вы опираетесь на меня, - сказал он, но

тотчас же испугался того, что сказал, и покраснел. И действительно, как

только он произнес эти слова, вдруг, как солнце зашло за тучи, лицо ее

утратило всю свою ласковость, и Левин узнал знакомую игру ее лица,

означавшую усилие мысли: на гладком лбу ее вспухла морщинка.

- У вас нет ничего неприятного? Впрочем, я не имею права спрашивать, -

быстро проговорил он.

- Отчего же?.. Нет, у меня ничего нет неприятного, - отвечала она

холодно и тотчас же прибавила:- Вы не видели mademoiselle Linon?

- Нет еще.

- Подите к ней, она так вас любит.

"Что это? Я огорчил ее. Господи, помоги мне!" - подумал Левин и побежал

к старой француженке с седыми букольками, сидевшей на скамейке. Улыбаясь и

выставляя свои фальшивые зубы, она встретила его, как старого друга.

- Да, вот растем, - сказала она ему, указывая глазами на Кити, - и

стареем. Tiny bear уже стал большой!- продолжала француженка, смеясь, и

напомнила ему его шутку о трех барышнях, которых он называл тремя медведями

из английской сказки. - Помните, вы, бывало, так говорили?

Он решительно не помнил этого, но она уже лет десять смеялась этой

шутке и любила ее.

- Ну, идите, идите кататься. А хорошо стала кататься наша Кити, не

правда ли?

Когда Левин опять подбежал к Кити, лицо ее уже было не строго, глаза

смотрели так же правдиво и ласково, но Левину показалось, что в ласковости

ее был особенный, умышленно спокойный тон. И ему стало грустно. Поговорив о

своей старой гувернантке, о ее странностях, она спросила его о его жизни.

- Неужели вам не скучно зимою в деревне? - сказала она.

- Нет, не скучно, я очень занят, - сказал он, чувствуя, что она

подчиняет его своему спокойному тону, из которого он не в силах будет выйти,

так же, как это было в начале зимы.

- Вы надолго приехали? - спросила его Кити.

- Я не знаю, - отвечал он, не думая о том, что говорит. Мысль о том,

что если он поддастся этому ее тону спокойной дружбы, то он опять уедет,

ничего не решив, пришла ему, и он решился возмутиться.

- Как не знаете?

- Не знаю. Это от вас зависит, - сказал он и тотчас же ужаснулся своим

словам.

Не слыхала ли она его слов, или не хотела слышать, но она как бы

спотыкнулась, два раза стукнув ножкой, и поспешно покатилась прочь от него.

Она подкатилась к m-lle Linon, что-то сказала ей и направилась к домику, где

дамы снимали коньки.

"Боже мой, что я сделал! Господи боже мой! помоги мне, научи меня", -

говорил Левин, молясь и вместе с тем чувствуя потребность сильного движения,

разбегаясь и выписывая внешние и внутренние круги.

В это время один из молодых людей, лучший из новых конькобежцев, с

папироской во рту, в коньках, вышел из кофейной и, разбежавшись, пустился на

коньках вниз по ступеням, громыхая и подпрыгивая. Он влетел вниз и, не