Хроника духовного растления. Записки офицера ракетного подводного крейсера «К-423» - Николай Мальцев

Я бы не стал в своих свидетельских показаниях уделять столько внимания уголовному миру, если бы через своих родственников не был знаком с этой проблемой. В книге «Курс в бездну» я рассказывал о своем двоюродном брате Николае Попове, который, будучи старше меня на три года, с двухлетнего возраста таскал меня за собой в первый и второй класс начальной школы деревни Козьмодемьяновки. Его отец, брат моей матери Василий ушел на фронт, оставив тете Маше двух сынов – Виктора, 1938 года рождения и Николая, 1940 года рождения. В первый же год войны на Василия пришла похоронка. В послевоенные годы зимой в село приезжал специалист, который валял по индивидуальным заказам валенки и «чесанки» (особо мягкие женские валенки) на всю деревню. На ночь он останавливался у тети Маши, семьи у них не получилось, но в 1947 году тетя Маша родила и третьего безотцовского сына Алексея, которого мы все называли Леней. В период 1947–1949 годов трое несовершеннолетних детей и сама тетя Маша находились на грани голодного вымирания. Спасала их моя бабушка, которая была и бабушкой Виктора и Николая по отцу, а также и моя мать, которую все они называли не тетей Наташей, а «крестной». Мой отец вернулся с войны, и мы сумели посадить картошку и овощи на 50 сотках колхозного огорода. Зерно получали на трудодни, отец сделал мельницу, мы мололи муку и бабушка пекла в русской печи непередаваемо вкусный домашний хлеб. В 1951 году мы переехали в служебную квартиру МТС, а бабушка оставалась в деревне. Виктор и Коля с трудом окончили начальную школу. Может быть, они кое-как окончили бы и семилетку, но такой школы в нашей деревне не было, а для отправки детей в среднюю школу у тети Маши не было никаких финансовых средств. Денег в колхозе в те времена не давали, а платили за работу только натуральными продуктами по трудодням. Ни о каком продолжении учебы не могло быть и речи. До 1952 года бабушка оставалась в деревне и эпизодически снабжала нас свежими караваями деревенского хлеба, используя в качестве курьера моего двоюродного брата Колю. Она нагружала ему в заплечный мешок два или три кругляша черного хлеба и разрешала полакомиться им по дороге. Путь для подростка был не близкий, около 7 километров. По дороге он съедал или четверть или половину кругляша, в зависимости от того, было, что поесть, в их семье или не было. У нас на квартире он ужинал, отсыпался, а наутро после плотного завтрака отправлялся в обратный путь.

Личный опыт пастушества

Так продолжалось до 1953 года, когда мы купили частный саманный дом в поселке Калинина, недалеко от МТС и железнодорожной станции Сабурово, и перебрались туда жить, прихватив и бабушку из нашей родной Козьмодемьяновки. Старшему брату Коли, Виктору, исполнилось 16 лет, и он работал в колхозе прицепщиком, пополняя скудные пищевые резервы своей семьи. В том же колхозе под названием «Рекорд» работала и его мать тетя Маша. В Козьмодемьяновке никакой другой работы, кроме работы в колхозе, найти было невозможно. Коле было 13 лет, когда он ранней весной 1953 года пришел к нам в дом, попросил «крестную» приютить его до поздней осени и самостоятельно нанялся стеречь домашний скот жителей нашего поселка. Вы не пробовали хотя бы недельку-другую постеречь одновременно голов 100–150 овец и голов тридцать коров? Я пробовал, уже будучи курсантом военного училища, в 1967–1968 годах, во время летних отпусков у своих родителей. К этому времени я женился на Первушиной Вале, а ее родители продолжали крестьянствовать. Пастуха, ни взрослого, ни подростка, они не смогли нанять, не было желающих, и выгоняли стадо по очереди. Когда очередь подходила к родителям моей жены, то они меня инструктировали, где можно стеречь стадо и как его прогнать на луговую пойму полевого пруда, чтобы стадо не забралось в колхозные поля и не повредило колхозного урожая. Стеречь мне приходилось только один день за весь отпуск, при этом мне помогали выгонять и встречать стадо. В полдень мне привозили на велосипеде обед прямо на полевой стан. И даже с учетом таких поблажек, разгоняя коров и овец часов в 10–11 вечера по домашним подворьям, я чувствовал себя усталым и измотанным до беспредела. Совершенно очевидно, что лично я не проработал бы пастухом и одной недели за самую высокую зарплату. Может, и проработал бы, если бы меня силой принудили исполнять эту работу, но чувствовал бы я себя не свободным человеком, а несчастным рабом. А ведь мой двоюродный брат Коля, начиная с тринадцатилетнего возраста, ежегодно, с 1953 по 1957 год, с середины апреля и до конца октября, а иногда и до середины ноября ежедневно вставал до восхода солнца и в любую погоду гнал в поле стадо, не имея за этот период ни одного выходного дня и даже не имея права заболеть и не выйти на работу.

Тринадцатилетний пастушонок Коля

При этом я ни разу не слышал от него никаких жалоб на трудности или на свою несчастную судьбу и обездоленность. Уже с первых чисел мая мы с ним устраивали надежный шалаш в палисаднике под огромным кустом черемухи и до глубокой осени спали на улице. В хорошую погоду вечерами он вместе со мной и моими сверстниками также ходил на «улицу» и гулял часов до двух ночи. Но я-то потом отсыпался часов до 10–11 утра, а вот братишку Колю моя мать ежедневно поднимала минут за 10 до восхода солнца и отправляла его исполнять пастушеские обязанности. Кормили его по очереди владельцы коров и овец. Утром «очередник» передавал ему завтрак и обед, а вечером кормил его ужином в своем доме. Когда наступали дождливые дни, то на улицу вечерами мы не ходили. Я читал книги в доме, а Коля сразу же после ужина ложился спать. Пастуху хозяева домашнего скота всегда отдавали самые лучшие продукты, поэтому питался он обильно и самой здоровой деревенской пищей. Физически Коля был самым сильным из своих сверстников и легко переносил шестнадцатичасовой рабочий день в непрерывном движении и внимании. А внимание надо было проявлять непрерывно, так как за потраву колхозных полей можно было легко лишиться должности общественного деревенского пастуха по ходатайству руководства колхоза, а совершеннолетнего пастуха за потраву колхозного поля могли посадить и за решетку. Но еще большее внимание надо было проявлять, чтобы не потерять ни одну овцу или корову. Если бы такое случилось, то хозяин пропавшего животного мог смертным боем избить пастуха за материальный ущерб, так как никаких денег взять с несовершеннолетнего подростка было невозможно. По этой причине при найме пастуха перед началом пастушеского сезона ему выдавали лишь совершенно незначительный «задаток», а окончательный финансовый расчет происходил глубокой осенью, когда пастушеский сезон прекращался или по причине выпадения снега, или по причине наступления холодной морозной погоды. При этом при расчете обязательно учитывали качество и результат пастушеской работы. При серьезных претензиях сумму выплат могли уменьшить, а при более серьезных претензиях никто бы не нанял нерадивого пастуха на следующий сезон.

Брат проработал пастухом в нашем поселке до совершеннолетия, с 1953 по 1957 год, и это является прямым свидетельством его добросовестного отношения к делу, а также человеческой честности и порядочности. Конечно же, без происшествий ни один пастушеский сезон не заканчивался. Хронически недосыпая по ночам, в обеденный перерыв, согнав домашний скот к водопою, брат валился на землю и буквально мгновенно отключался коротким часовым сном. Ранней весной и осенью скот не покидал место водопоя, но совсем по-другому он вел себя в полуденный зной летней жары, когда тысячи оводов облепляли глаза, уши и спины крупного рогатого скота, заставляя измученных животных непрерывно махать хвостом или всем телом погружаться в воду. Иногда молодые телята, да и взрослые коровы не выдерживали пыток, и, задрав хвосты, бежали куда глаза глядят. Еще хуже вели себя нетельные молодые коровы и бычки в период полового созревания. Они буквально сходили с ума и были полностью непредсказуемыми в своем поведении. Поэтому в каждый пастушеский сезон не только у моего несовершеннолетнего брата, но и у взрослых пастухов были случаи временной утери животных. Конечно, хозяин утерянного животного сразу же обрушивался на пастуха с бранью и угрозами, обвиняя его в халатности и разгильдяйстве. Но я уже сказал, что создавались ситуации, когда самый быстроногий и выносливый пастух ничего не мог поделать с обезумевшим животным и вернуть его в общее стадо. Немного успокоившись, хозяин вместе с пастухом, с соседскими подростками и сочувствующими взрослыми организовывал по подсказке пастуха поиски пропавшего животного. И животное всегда находилось, но иногда эти поиски затягивались до самого утра, и мой брат без ужина бегал по железнодорожным посадкам и по лощинам во главе поискового отряда, тщательно обследуя каждое укрытие. Коля обладал удивительным душевным равновесием. Без всякого зла, с веселым юмором он потом рассказывал об этих ночных поисках, нисколько не обижаясь на угрозы и отборный мат по своему адресу от хозяина утерянного животного. С восходом солнца он снова выгонял стадо. Никаких собак в качестве пастушеских помощников у него не было. Выручали резвые ноги и длинный тяжелый кнут, сплетенный из десятков полосок натуральной кожи и заканчивающийся волосяной кисточкой из конского хвоста. Такие кнуты вряд ли делали местные жители. Видимо, Коля покупал его в цыганском таборе, который ежегодно останавливался на несколько месяцев в километре от нашего поселка. Даже по внешнему виду кнут был настоящим произведением ремесленного искусства, создать который без определенной подготовки было невозможно. При сильном взмахе и резком подтягивании на себя кнутовища наконечник кнута издавал звук, похожий на пистолетный выстрел. Чтобы владеть таким тяжелым и длинным пастушеским кнутом, надо иметь не только ловкость и навык, но и физическую силу. Кнут весил килограммов пять, а может быть, и больше, до четырнадцати лет мне и носить-то его было тяжело, а уж произвести настоящий звуковой хлопок, подобный выстрелу, при всем моем желании мне не удавалось.