Трудный поиск. Глухое дело - Марк Ланской

— А зачем об этом говорить? Разве я не чувствую?

— Послушай, Антонина. Я говорю очень серьезно. Настолько серьезно, что попрошу Анатолия больше к нам не приходить.

Антошкины глаза испуганно остановились. Она тихо сказала:

— Ты этого не сделаешь.

— Но ты понимаешь, что все это значит? Анатолий женатый человек.

— Подумаешь!

— Не перебивай! И что значит «подумаешь»? Он любит Катю, Катя любит его.

— Не любит он Катю, и ты это прекрасно знаешь. И как он может любить эту куклу? И ноги у нее как палки и глаза бараньи. Он просто сам не знает еще, что не любит ее.

— Господи, какая ты еще дура! Пойми, что между тобой и Толей никакой любви нет. У тебя не было братьев, у него — сестер. Вот вы и привязались друг к другу, и никакая это не любовь.

— Нет, любовь.

— Да уверяю тебя, что Толя никогда о тебе как о женщине и не думал.

— Ну и пусть, потом подумает.

Ольга Васильевна рассмеялась.

— Чему ты смеешься? Почему он не может думать обо мне как о женщине? Почему?

Антошка задавала вопросы с обидой в голосе.

— Потому что ты девчонка. Потому что он занят совсем другими мыслями. Потому что ему и в голову не может прийти, что ты собираешься за него замуж.

— А если в голову не приходит, чего ты испугалась? Почему ты не хочешь, чтобы он к нам приходил?

— Я думаю, если он будет бывать у нас реже, то и у тебя дурь скорее пройдет.

— Наоборот! Я сама начну за ним бегать. Я хочу его видеть, можешь ты это понять?

Ольга Васильевна убирала посуду. И походка ее, и каждое движение были заторможены большой усталостью. Антошка вскочила и прижалась к ней.

— Мамочка, ты сама говорила, что он на меня как на женщину не смотрит. Говорила?

— Говорила.

— Пусть так и остается. Обещаю тебе, что сама ему на шею не повешусь и буду ждать, пока он сам скажет.

— Но я не хочу, чтобы ты его до этого довела.

— Не буду доводить. Буду холодна с ним, как заливной судак. Ты довольна?

В глазах Антошки двумя выпуклыми чечевичками блестели слезы. Ольга Васильевна утопила пальцы в ее густых волосах.

— Девочка моя, пойми ты, что я хочу тебе счастья. Даже если бы он полюбил тебя и развелся, ты не стала бы счастливой.

— Это еще почему?

— Ты думаешь — Кате с ним легко?

— Потому и трудно, что они чужие. А мне будет легко.

Ольга Васильевна отстранилась и ушла в комнату. Щелкнул замочек старенького портфеля, из которого извлекались школьные тетради. Антошка опустила голову на сложенные ладони и старалась плакать так, чтобы не было слышно ни звука.

6

На семейном совете Игоря Сергеевича решили вызвать телеграммой о болезни Гены. На этой формулировке настоял Афанасий Афанасьевич. Таисия Петровна боялась, что такая телеграмма еще больше испугает мужа, чем сообщение об аресте. Но Афанасий Афанасьевич долго, обстоятельно доказывал, что слово «арест» по сути своего страшного смысла может отразиться на служебном положении Игоря. Пришлось согласиться.

Это привело к тому, что Игорь Сергеевич дважды приходил в ярость. В самолете и по дороге с аэродрома он терзал себя предположениями самого мрачного свойства. Гена даже в раннем детстве болел редко и легко. Поэтому Игорь Сергеевич телеграмме не поверил. Он решил, что сын попал под машину, и гадал: погиб или искалечен?

Когда он вбежал в квартиру и услыхал, что Гена жив, здоров, но арестован, чувство облегчения вызвало приступ гнева за глупую телеграмму. Огромный, закрывавший плечами всю спинку широкого кресла, он сидел обессиленный от волнения, сдерживал дрожь в пальцах и даже гневался без всякого вкуса. Таисия Петровна, ждавшая эту встречу со смертельным страхом, поминала добрыми словами Афанасия Афанасьевича за придуманный им телеграфный текст, сыгравший роль громоотвода. Похудевшая и поблекшая за эти дни, она сидела на полу у ног мужа, как олицетворение кротости и отчаяния.

Но прошло несколько минут, Игорь Сергеевич свыкся с мыслью, что Гена жив, и только теперь до него дошел смысл свалившегося на них несчастья. Его сын, его Генка в тюрьме! Он стал выпытывать у жены подробности, и по мере того как она рассказывала ему об обыске, об изъятых вещах, о тех обвинениях, которые выдвигал следователь, — нарастал и приближался девятый вал настоящего отцовского гнева.

Игорь Сергеевич встал, зашагал по комнате, привычно пригнув голову, чтобы не качнуть люстру, и промороженное лицо его окостенело. Он рывком открыл дверку трехстворчатого шкафа и стал сдергивать с плечиков висевшие платья, халаты, кофточки. В его железных пальцах они расползались, как будто были сшиты из кисеи. Вместе с оскорбительными словами он швырял жене клочья ее нарядов.

Таисия Петровна повалилась ничком на ковер и зажала руками уши, чтобы не слышать треска раздираемой ткани.

Игорь Сергеевич наколол палец о брошку, украшавшую какую-то блузку, плюнул со злости, натянул фуражку и вышел из квартиры. Он поехал в прокуратуру, не застал на месте следователя, узнал, что разрешение на свидание с сыном он сегодня не получит, и отправился к Воронцовым. Это были единственные люди в городе, с которыми можно было посоветоваться.

Ксения Петровна встретила его с траурным выражением лица, полезла по своей дурацкой привычке целоваться и спросила, где Тася.

— Черт бы побрал и Тасю и тебя вместе с ней, — сказал Игорь Сергеевич, проходя в комнату.

Афанасий Афанасьевич укоризненно покачал головой, но предостерегающим жестом попросил жену не отвечать грубостью на грубость.

— Я понимаю твое состояние, Игорь, — сказал он занудливым лекторским голосом, — естественное состояние отца и гражданина, оглушенного столь несправедливым ударом судьбы. Но прошу тебя учесть, что мы разделяем твои чувства и твою боль и готовы со своей стороны ради нашего Геннадия...

Махнув рукой в его сторону, Игорь Сергеевич перебил:

— Тася сказала, что ты нашел адвоката. Кто он? Толковый?

— На сей счет можешь быть вполне спокойным. Это мой друг, однокашник, опытнейший и милейший человек, горячо заинтересовавшийся делом Геннадия и считающий делом своей чести...

— Честь честью, но ты лучше скажи ему, что денег я не пожалею. Когда его можно видеть?

— Он знает, что ты сегодня должен приехать, и ждет звонка. Киса, — обратился Афанасий Афанасьевич к обиженно молчавшей жене, — позвони, пожалуйста, Роберту, пусть заедет.

Ксения Петровна вышла из комнаты. Игорь Сергеевич посмотрел на Афанасия Афанасьевича тоскливыми глазами.

— Ну как это вы тут допустили? Ты, умный человек, специалист-воспитатель, неужто не видел, что делают с Генкой? Я ведь просил тебя. Ты знаешь, что нет у меня возможности следить за сыном. Тася, что с нее возьмешь? А вы с Ксенией Петровной, неужели не знали, что к нему всякие подонки ходят, что деньги у него шальные, что с тряпками возится? Неужели слепые вы?

— Но кто мог подумать! — изумился Афанасий Афанасьевич, приподняв пухлые плечи. — Кто мог подумать, что из-за таких пустяков раздуют уголовное дело. Ну помог он кому-то приобрести заграничный плащ или рубаху. До тех пор, пока наша легкая промышленность не выйдет на уровень мировых стандартов...

— Что ты мне про стандарты вещаешь? Ты лучше скажи, вот это на тебе не из Генкиных?

Игорь Сергеевич ухватил как клещами ворот тонкой шерстяной рубашки.

— Ты что, обезумел? Пусти, порвешь.

Но Игорь Сергеевич продолжал вглядываться в рубашку, пока не почувствовал острые коготки Ксении Петровны, вцепившейся в его руку.

— Ты его задушишь! Психопат! — кричала она, отталкивая Игоря Сергеевича. — Как тебе самолеты доверяют, ненормальному!

Увидев перепуганные лица супругов, Игорь Сергеевич усмехнулся.

— С вами и впрямь психом станешь. — Он вспомнил, что со вчерашнего дня ничего не ел, и добавил: — Это я с голода, дай чего-нибудь поесть.

Пока Ксения Петровна накрывала на стол, он успокоился и стал деловито обсуждать предстоящий разговор с адвокатом. Когда Ксения Петровна, между прочим, сказала, что Гена находится в том самом изоляторе, где служит Анатолий, Игорь Сергеевич обрадовался. С Катиным мужем он встречался лишь несколько раз на семейных праздниках, совпадавших с его пребыванием в городе, не столько разговаривал с ним, сколько чокался, но полагал, что этого достаточно для душевного контакта и взаимных услуг.

— Почему же мне Тася сразу не сказала? Я бы прямо к нему поехал и в два счета получил бы свидание.

— На него не рассчитывай, — сухо предупредила Ксения Петровна. — Он если что и сделает, то только во вред.

— А что случилось? Они что... разошлись с Катей?

— Скорей бы, — сказала Ксения Петровна.

— Да расскажите вы толком, — рассердился Игорь Сергеевич, — чем он вам не угодил?

— Он оказался дурным человеком, — уточнил Афанасий Афанасьевич, — очень дурным.

— Тюремщик! — напомнила Ксения Петровна.

— Погоди, Киса, не в этом дело. В нашей стране все профессии почетны и достойны всякого уважения. Суть в другом. У него было трудное детство. Он дурно воспитан. Тебе известно, что он в свое время докатился до уголовщины. Все это наложило свой отпечаток. Мы, родители, виноваты, что допустили этот брак, и теперь пожинаем плоды собственного легкомыслия. Больше всех, конечно, страдает наша девочка. Ее тонкая, легко ранимая натура столкнулась с грубой, примитивной, — в этом катастрофичность создавшегося положения. Страдаем и мы от присутствия этого чуждого нам, нечуткого, я бы сказал, жестокого человека, поведение которого с особой неприглядностью выявилось на отношении к несчастью, постигшему Геннадия.