Что значит быть христианином. Сборник поучений святителя Иоанна Златоуста - Татьяна Копяткевич

Потому и Христос знáком искренней любви к Нему поставил любовь к ближнему. «Если любишь меня, Петр, – говорил Он, – больше, нежели они, паси овец моих» (см.: Ин. 21, 15–16). Видишь ли, как Он и здесь опять выразил, что это выше мученичества? Если бы кто имел любимого сына, за которого готов был бы отдать душу, и если бы кто-нибудь, любя отца, на сына совершенно не обращал внимания, то этим он сильно огорчил бы отца, который не стал бы и смотреть на любовь к себе за презрение к сыну. Если же так бывает по отношению к отцу и сыну, то тем более по отношению к Богу и людям, потому что Бог любвеобильнее всех отцов. Потому Он, сказав: Возлюби Господа Бога твоего… сия есть первая и наибольшая заповедь, – продолжал: Вторая же, – и не остановился на этом, но присовокупил: – подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя (Мф. 22, 37–39).

И заметь, как Он требует и последней почти в столь же высокой степени, как первой. О Боге сказал: Всем сердцем твоим (Мф. 22, 37), а о ближнем: Как самого себя (Мф. 22, 39), что равносильно выражению всем сердцем твоим. Подлинно, если бы это было исполняемо с точностью, то не было бы ни раба, ни свободного, ни начальника, ни подчиненного, ни богатого, ни бедного, ни малого, ни великого, и сам диавол не был бы известен, и не только один, но и другой, и хотя бы было их сто и даже тысячи, сим не могли бы сделать ничего, если бы была любовь.

Скорее трава может перенести силу огня, нежели диавол – пламень любви. Она крепче стены, она тверже адаманта, и, если бы ты указал на другое, еще более крепкое вещество, твердость любви превзойдет все. Ее не побеждает ни богатство, ни бедность, или, лучше, не было бы ни бедности, ни излишнего богатства, если бы была любовь, а было бы только добро, проистекающее из того и другого. От богатства мы имели бы довольство, от бедности беззаботность, не терпели бы ни беспокойств, неразлучных с богатством, ни опасений от бедности.

Но что я говорю о пользе от любви? Представь, как прекрасна любовь сама по себе, сколько она приносит радостей, сколько доставляет душе удовольствий – это по преимуществу ей свойственно. Другие дела добродетели, например пост, целомудрие, бдительность, сопряжены с трудом, сопровождаются недовольством, порочным пожеланием, высокомерием – любовь же, кроме пользы, доставляет еще великое удовольствие, а труда никакого, и, как добрая пчела, собирая добро отовсюду, слагает его в душе любящего. Раб ли кто, она делает рабство приятнее свободы, потому что кто любит, тот не столько радуется тогда, когда повелевает, сколько тогда, когда повинуется, хотя повелевать и приятно.

Любовь изменяет самое существо вещей и неразлучно приносит с собой все блага; она нежнее всякой матери, щедрее всякой царицы; трудное она делает легким и удобным, добродетель представляет привлекательной, а порок отвратительным. Посмотри: раздавать свое, по-видимому, прискорбно, но любовь делает это приятным; брать чужое, по-видимому, приятно, но любовь не позволяет считать это приятным, а заставляет убегать, как преступного; худо говорить о других для всех кажется приятным, но любовь представляет это низким, а хорошо говорить – приятным: ничто так не приятно нам, как хвалить того, кого мы любим. Еще: гнев имеет в себе некоторую приятность, но при любви его не может быть: она совершенно уничтожает его; если любимый и оскорбит любящего, то гнева не будет, а будут слезы, увещания, просьбы – так далека любовь от раздражения! Когда она видит согрешающего, то плачет и скорбит, и эта скорбь приносит ей удовольствие. Слезы и скорбь любви приятнее всякого смеха и всякой радости; не столько чувствуют наслаждения смеющиеся, сколько плачущие о любимых. Если не веришь, то удержи их слезы, и они огорчатся, как потерпевшие что-нибудь крайне неприятное.

«Но, – скажешь, – в любви есть нечистое удовольствие». Нет, человек, оставь злоречие: ничто не исполнено такого чистого удовольствия, как истинная любовь. Не говори мне о любви вульгарной и низкой, которая скорее болезнь, нежели любовь, но разумей любовь, которой требует Павел, которая имеет целью пользу любимых, и ты увидишь, что такие люди нежнее в любви самих отцов. Как пристрастные к деньгам не решаются издерживать их, но согласны лучше оставаться в затруднительном положении, нежели видеть их уменьшение, так и тот, кто питает к другому любовь, согласится лучше потерпеть тысячи бедствий, нежели видеть, чтобы любимый им потерпел вред. Как же, скажешь, египтянка, любя Иосифа, решилась причинить ему вред? Она любила его любовью диавольской. Напротив, Иосиф имел не такую любовь, а какой требует Павел. Вспомни, какой любви исполнены были его слова и какие предложения делала она: «Осрами меня, – говорила она, – сделай блудницей, оскорби мужа, расстрой весь дом, лиши и себя дерзновения пред Богом». Такие слова показывают, что она не любила не только его, но и самой себя.

Напротив, Иосиф любил истинно и потому отвергнул все это.

Но чтобы тебе убедиться, что он заботился о ее благе, вникни в ответ его. Он не только отвергнул ее предложение, но и произнес увещание, которое могло погасить всякий пламень: Вот, господин мой, – говорил он, – не знает при мне ничего в доме (Быт. 39, 8); тотчас же напомнил ей о муже, чтобы пристыдить ее; не сказал «муж твой», но господин мой, что более могло удержать ее и заставить подумать о том, кто она и к кому питает страсть – госпожа к рабу: «Если он – господин, то ты – госпожа, стыдись же вступать в связь с рабом и подумай, чья ты жена, с кем хочешь совокупиться, к кому делаешься неблагодарной и вероломной, а я оказываю ему большее расположение».

Смотри, как он превозносит его благодеяния. Она, женщина грубая и бесстыдная, не могла мыслить ни о чем высоком, потому он пристыжает ее мыслями общечеловеческими и говорит: Не знает при мне ничего, то есть оказывает мне великие благодеяния, а потому я не могу оскорбить своего благодетеля столь чувствительно; он сделал меня вторым господином дома, и он не запретил мне ничего, кроме тебя (Быт. 39, 9). Здесь он возвышает и понятия ее о себе самой, чтобы хотя бы таким образом привести ее в стыд и показать великое ее достоинство. Не останавливается и на этом, но присовокупляет ее название, которое могло удержать ее: Потому что, – говорит, – ты жена ему; как же сделаю я сие великое зло? (Быт. 39, 9). «Здесь нет мужа, – говоришь ты, – и он не увидит наносимой ему обиды»? Но увидит Бог.

Однако увещание нисколько не подействовало, и она влекла Иосифа к себе. Она делала это не потому, что любила его, но желая удовлетворить своей неистовой страсти, как видно из того, что она сделала после. Она требует суда, обвиняет, лжесвидетельствует, предает зверю невинного и ввергает его в темницу, или лучше, она, сколько от нее зависело, уже убила его, вооружив против него таким образом судью. Что же Иосиф? Таков ли и он? Совершенно не таков. Он не противоречил и не обвинял жены. Когда он поставлен был в необходимость объявить причину своего заключения и пребывания в темнице, то и тогда не открыл приключения, – но что? Ибо я, – говорит, – украден из земли Евреев; а также и здесь ничего не сделал (Быт. 40, 15). И вообще нигде не упоминает о блуднице, не хвалится своим поступком, как сделал бы всякий другой если не из тщеславия, то, по крайней мере, для того, чтобы не подумали, будто он за худое дело ввергнут в такое жилище. И если даже люди, виновные в грехе, не воздерживаются от обвинения, хотя самое то подвергает их стыду, то как не удивляться Иосифу, который, будучи чистым, не говорил о страсти жены, не объявлял греха ее и даже, когда достиг власти и сделался правителем всего Египта, не помнил зла и не мстил?

Видишь ли, как он заботился о ней, а она не любила, но неистовствовала? Да, она не любила Иосифа, а хотела только удовлетворить своему сладострастию. Самые слова ее, если внимательно рассмотреть их, исполнены гнева и великой злобы. Что говорит она? Он привел к нам Еврея ругаться над нами (Быт. 39, 14). Укоряет мужа за его благодеяние и показывает одежду, сделавшись свирепее всякого зверя. А Иосиф не так. Но что я говорю о его расположении к ней, когда он был таков же к братьям, которые едва не убили его, и никогда не говорил о них ничего худого ни дома, ни на стороне?

Потому-то Павел называет любовь матерью всех благ и предпочитает ее чудотворениям и прочим дарованиям. Как при золотой одежде и обуви нам нужно бывает и некоторое другое одеяние, чтобы узнать царя, а когда мы видим порфиру и диадему, то не требуем никакого другого знака царского достоинства, – так точно и здесь. Когда есть диадема любви, то она достаточно отличает истинного ученика Христова не только для нас, но и для неверных. По тому, – говорит Господь, – узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин. 13, 35). Этот знак важнее всех знамений, потому что по нему узнается ученик Христов. Пусть иные совершают тысячи знамений, но, если они питают вражду между собой, они будут осмеяны неверными, – напротив, хотя бы они не произвели ни одного знамения, но только бы искренно любили друг друга, они будут всеми уважаемы и неукоризненны.