Вспять: Хроника перевернувшегося времени - Алексей Слаповский

— Опять стоит кран, — честно ответил начальник цеха.

— Или еще, — поправил Столпцов.

— Или еще, — согласился начальник цеха. — Вы же сами знаете, Трепищев только к обеду появится.

— Если появится… — побарабанил пальцами по столу Игорь Анатольевич. — Хотя да, скорее всего. Раз уже появлялся, то, значит, и опять… Идем дальше, у кого какие проблемы?

Присутствующие выступали и высказывались точно так же, как уже делали это позавчера.

Игорь Анатольевич слушал с подчеркнутым интересом. Этим он хотел показать подчиненным пример, что, несмотря ни на какие аномалии, надо продолжать работать. Да, показатели оказались на уровне позапрошлого дня. Но, если ничего не делать, они так и замрут, а так есть шанс их к следующему дню повысить. То есть к субботе, которая должна наступить. А не наступит — ну, тогда будем думать о резервных планах.

Этих мыслей он вслух не высказал, довел совещание до конца, напутственно произнес несколько твердых и деловитых слов, и все вышли от него в хорошем рабочем стимуле.

Теперь опять думаем: ехать к Перевощикову или не ехать? Будет повторная свадьба или не будет?

Решить вопрос помогла жена Лариса. Она позвонила и сказала, что Анатолий отправился к невесте в полной готовности начать все заново.

— Он у нас молодец! — сказала Лариса.

— В меня пошел, — ответил Игорь Анатольевич.

— Это точно, — согласилась Лариса, всегда преданно уважающая мужа, а в последние годы особенно, потому что за нею была вина: мимолетно влюбилась в режиссера рупьевского Дома культуры, руководителя народного театра. Лариса, не работая (муж не позволял) и не имея домашних дел (была прислуга), увлеклась этим театром, играла главные роли, и вот приехал тридцатилетний Борис Клокотаев, авангардист, сразу замахнувшийся на сложные постановки. Ларису он не воспринимал ни как актрису, ни как женщину, ее это сначала задевало, потом она почувствовала себя оскорбленной, а потом произошло странное. Проходя с нею наедине роль второго плана, играя за партнера, Борис объяснял: вы вся от него зависите, а он вас, то есть вашу героиню, просто усыпляет, как цыганским гипнозом, при этом заранее объясняет свои действия.

— Сначала этот подлец нагло заявляет, что снимет с героини одежду, — говорил Борис, снимая с Ларисы одежду.

— А потом этот негодяй говорит, что сейчас начнет обнимать и целовать героиню, и она не сможет противиться, — говорил Борис, обнимая и целуя Ларису.

И она не смогла противиться.

— И наконец этот сукин сын в глаза хвастается, что сейчас бессовестно поимеет героиню, — говорил Борис, имея Ларису так обыденно и естественно, будто занимался этим всю жизнь.

Она даже толком не поняла, что это было, а Борис не объяснил — делал вид, будто ничего не произошло. Лариса пылала и горела, у нее начался тик на нервной почве, она бросила репетиции и не выходила из дома, а через неделю узнала, что премьерный спектакль, поставленный по отрывкам из пьес классических авторов в переводе на современный язык, провалился — его не приняли и не поняли зрители, он возмутил культурное руководство. И Бориса Клокотаева след простыл, уехал куда-то — по слухам, в Иркутск, в очередной народный театр (государственные и профессиональные он не любил, считая закостеневшими), а в рупьевской труппе осталось недоумение, все как бы спрашивали: что это у нас такое мелькнуло? — и никто не мог ответить. Остались также разнообразные впечатления у женщин народного театра, у кого приятные, а у кого не очень. И осталась беременность у юной Лизы, а в положенный срок родился сын, которому сейчас уже почти два года.

— Значит, как бы второй раз в одну и ту же воду? — спросил Столпцов Ларису.

Ее такая философская постановка вопроса не смутила: то, чего не бывает в философии, вполне может случиться в жизни.

— А почему нет? Людям будет только приятно.

— Ты думаешь?

— Конечно.

Перевощиков, как и Столпцов, тоже с утра провел совещание. Городские руководители ждали указаний, но их не последовало, Перевощиков сказал только:

— Ну что ж. Каждый на своем посту понимает, что делать. Пока всё нормально?

Присутствующие молчанием подтвердили: да, нормально.

Майор Чикин не стал сообщать, что отпущенный в пятницу вечером цыган Яков Яковлевич, подозреваемый в сбыте наркотиков и убедительно, с аргументами в руках, сумевший доказать лично Чикину свою невиновность, опять оказался в отделе, в «обезьяннике», — сидит там, обиженный на майора.

Финансовый руководитель Заместнов не решился огорчить Перевощикова тем, что изрядная сумма бюджетных субсидий, поступившая из центра в конце позавчерашнего дня, исчезла со счета администрации. Авось опять появится.

В этом же духе рассуждали (молча) и остальные.

Поэтому Перевощиков всех отпустил и начал размышлять о более важном.

Ему предстояла повторная встреча с Кирой Скубиной, на которой он собирался жениться (угадала чуткая Ольга Егоровна!) через некоторое время после свадьбы дочери. Кира была очень эффектная женщина двадцати семи лет, журналистка, заехавшая в Рупьевск из Придонска полгода назад сделать фоторепортаж о городе и ГОПе, взять интервью у главы администрации. Не она первая, не она последняя, Перевощиков каждый месяц дает интервью газетам и телевидению, но, когда вошла эта стройная, строгая девушка, при виде которой почему-то подумалось о французском кино и зазвучал в голове непрошеный голос когда-то любимого Перевощиковым Шарля Азнавура, что-то в нем дернулось, похожее на сердечный перебой, но не в сердце, а под ложечкой, и еще раз, и еще — до боли.

Перевощиков зачастил в Придонск, встречался Кирой, чувствуя себя лет на пятнадцать моложе, действовал активно, с элегантной наглостью, сам себе удивляясь, — на самом деле он просто напрашивался на отказ и поражение, но отказа и поражения все не было, наоборот, случилось невероятное в одну из щемящих ночей, когда веришь, что вся жизнь еще впереди.

Потрясенный могучей красотой собственного чувства и прелестью доверившейся ему молодой женщины, он вглядывался в ее лицо, подперев голову рукой, лежа спиной к окну, скрытый тенью, говорил из этой своей полутемноты в ее свет:

— Нет, но со мной все ясно. Мне крепко за сорок, а ты молодая и красивая. И главное, я никого так в жизни не любил. Я даже не знал, что так бывает. Вот и снесло голову. А ты-то с чего?

— Это необъяснимо. Если хочешь версию — за жизненную силу, энергию, ум. За то, что от тебя будут крепкие, хорошие дети.

— Ага, значит — только версия? А если всерьез?

— Всерьез: ты богатый, не старый, а мне пора замуж, я не люблю много работать. Когда стану твоей женой, буду время от времени что-нибудь писать и фотографировать. И воспитывать детей. Идеальная жизнь.

Петр Сергеевич и верил, и не верил.

И тут свадьба дочери, и решение само пришло: один жизненный цикл закончен, можно начинать другой. Пора делать официальное предложение. Поэтому он и позвал Киру в эту пятницу (то есть в ту) — как бы для очередного интервью и репортажа. В одиннадцать она у него была, он вместо интервью вручил ей перстень, своей стоимостью подтверждающий серьезность намерений, Кира всплакнула, благородно поинтересовалась, не будет ли это слишком тяжелым ударом для жены. А потом, проведя жарких полчаса в комнате отдыха, они расстались.

Сегодня утром она позвонила ему и коротко сказала:

— Я еду!

И вот около одиннадцати, как оно уже и было, Перевощиков увидел в окно черную машину Киры — «БМВ». Кира, сама хрупкая, машины любила серьезные, мощные, и, когда Перевощиков привел ее в автосалон (не в Придонске, а в другом городе, чтобы не светиться), долго не раздумывая, указала именно на эту. И через час уже уверенно ехала на ней, будто всегда каталась только на таких машинах, а не на жигулевской «десятке», подаренной отцом.

Кира вышла из машины, у Петра Сергеевича привычно кольнуло под ложечкой: до чего хороша!

В прошлый раз она появилась в кабинете как-то тихо, смущенно, с вопросительной улыбкой. Спросила:

— Почему по телефону нельзя было? Почему сам не приехал? Что-то особенное хочешь сказать?

Перевощиков не сказал ничего, он только достал коробочку с перстнем и раскрыл ее. И положил на стол перед Кирой.

— Это подарок? — спросила Кира.

— Это не просто подарок.

— А что?

— Выходи за меня замуж.

Кира, дотянувшись через стол, поцеловала Петра Сергеевича в щеку, потом надела перстень.

— Будто для меня сделано. Никогда теперь не сниму.

Сейчас она вошла молча, села перед Петром Сергеевичем и вытянула руку, расставив пальцы.

Перстня не было.

— Засыпала — был, — сказала Кира, — проснулась — нет его. Ничего не могла понять, искала полчаса. А потом слышу по телевизору… Что это все значит, Петр Сергеевич?