Новый Мир. № 2, 2002 - Журнал «Новый мир»

— Здорово, мужики. Чего варите?

— Боярышник.

— Вода из болота?

— Угу.

— Понятно. А больше пожрать нет ничего?

— Нет. — Пулеметчик вытащил из-за голенища грязную ложку с присохшими к ней кусочками то ли каши, то ли глины, помешал в котелке, давая понять, что разговор закончен.

Артем потоптался еще немного, потом снова поднялся на бугорок.

День начинался ясный. Показалось солнце, осветило долину. В Алхан-Кале засверкали оставшимися стеклами дома, болотце под веселыми солнечными лучами приобрело живописный вид, заблестело водой. В низине запестрела пожухлая зелень. Артем остановился на опушке, разглядывая низину, село. «Хорошо, — подумал он, — красиво. А ведь где-то там чехи. Где-то там война, смерть. Притаилась, сука, спряталась под солнцем. Ждет. Нас ждет. Выжидает, когда мы расслабимся, а потом прыгнет. Ей без нас плохо, без крови нашей, без наших жизней. Насыщается она нами… Блядь, как жрать-то хочется».

Глядя на эту красоту, он вдруг вспомнил, что когда-то, еще на той войне, видел человека, идущего через поле. Человек шел один, без оружия, сам по себе. Это было нелепо — они никогда не ходили по одному, только группами и лучше под прикрытием брони. А уж тем более через поле, где под ногами было битком набито всякой взрывающейся дряни.

Артем смотрел на него и ждал: вот сейчас еще один шаг — и взрыв, смерть, увечье, боль, страх. Он замер, не отрывая глаз смотрел на шагающую фигуру, боясь пропустить момент взрыва, человеческого страдания. Помочь тому человеку он не мог бы при всем желании, но и равнодушно отвернуться тоже не мог. Ему оставалось только смотреть и ждать смерти.

Он так и не дождался — бэтэр повернул за угол, и идущий скрылся из виду.

Потом, уже в мирной жизни — и через год, и через два, — эта картина ему неоднократно снилась: как посреди войны человек шагает куда-то по своим делам. Одинокая фигурка в минном поле. И странное дело, эта картина всегда представала перед ним в черном цвете. Тогда было лето, солнце заливало зеленую землю с ярко-голубого неба, мир был полон красок, жизни, света, пения птиц, запахов леса и травы. Но он ничего этого не запомнил: ни сочной зеленой травы, ни синего неба, ни белого солнца — только черная фигурка на черном поле в черной Чечне. И черное ожидание — сейчас подорвется…

«Интересно, запомню ли я эти краски? — подумал Артем. — Или в памяти опять останется только холод, грязь и пустота в желудке?» Ему вдруг стало тоскливо. Тоскливо от этого красивого дня, который он проведет, подыхая с голодухи в вонючем болоте.

Под солнечными лучами в камышах проснулись утки, закрякали, завозились в воде. «Подстрелить бы одну, вот был бы завтрак. Комбат, сука, — ни обеда, ни ужина, ни завтрака. Вот уж точно — завтрак на обед, обед на ужин, а ужин нам на хрен не нужен».

На бугорок вышел Ситников, постоял немного, щурясь на солнце, разглядывая из-под ладони село. Потом отломил ветку боярышника, стряхнул с нее воду. Вместе с каплями на землю грузно упали несколько тяжелых крупных мороженых ягод, гроздьями висевших на ветке. Ситников задумчиво посмотрел на них, затем не торопясь стал обрывать по одной и закидывать в рот.

Артем подошел к нему, тоже сорвал с куста одну ягоду, прижал губами. Терпкий, сладковатый сок мороженого боярышника наполнил рот. Это было гораздо вкуснее мутного варева. Артем сглотнул. Ягода одиноко, ему даже показалось — гулко, упала в пустой желудок. Он совершенно отчетливо почувствовал ее, одну в пустом желудке, холодную, невероятно вкусную, сочную, съедобную. Артем сорвал вторую, третью, потом закинул автомат на плечо и стал хватать их гроздьями, не обращая внимания на холодные ветки с острыми длинными колючками, ломая кусты, видя только эти ягоды…

Через некоторое время к ним присоединился кто-то из пехоты. Сначала один, потом другой. Потом весь взвод потихоньку перетек от костерка к кустам, растянулся цепочкой вдоль пригорка.

Они паслись, как лоси, губами срывая с веток ягоды, фыркая и отгоняя оводов. Они больше не были солдатами, они забыли про войну, автоматы их валялись на земле, им очень хотелось есть, и они рвали губами эти холодные вкусные ягоды, переходя от одного пастбища к другому, оставляя после себя пустые обглоданные ветки, чувствуя, как после мертвой ночи в их тела вливается жизнь, как теплеет и ускоряется кровь в жилах.

Зубы почернели, язык щипало от кислоты, но они рвали и рвали боярышник, глотая ягоды целиком, не пережевывая, боясь, что не успеют съесть все, — все равно этого мало, не насытишься, что-то им помешает.

Они паслись долго, пока не обглодали все. Потом, усталые, вновь собрались возле костерка, закурили, молча переваривая эту малокалорийную пищу.

Над головой, шурша в воздухе крыльями, пролетела утка. Низко, метрах в десяти. Артем сорвал автомат, хотел выстрелить, но запутался в ремне. Пока копался, утка улетела.

— Зараза! Упустил! Сука!

— Не мучайся, все равно не попал бы. — Петрович разгладил усы, хитровато прищурился. На его лице появилось выражение рассказывающего байки охотника. — Я вчера тоже стрелял. Вот так вот летели, низко-низко, даже еще ниже, чем эта. — Петрович показал рукой, как летели утки. — Весь магазин выпустил. Один черт, не попал. Они на вид-то жирные, а бьешь-бьешь — все в перья. Вот если бы дробью, тогда да.

— Да, утку сейчас неплохо бы, конечно. Сутки уже здесь. Без еды, без воды… Когда ж нас сменят-то? — Игорь вопросительно глянул на Артема. — Со штабом разговаривал? Чего комбат говорит?

— Ничего не говорит. Может, к вечеру и сменят. Хотя вряд ли. Скорее завтра с утра.

— Угу… Значит, еще сутки здесь… Хоть бы воды прислал, что ли.

В воздухе опять зашелестело. В первую секунду Артем дернул автомат: «утка!», но потом понял, что ошибся. Над головой, высоко в небе, прошуршал снаряд крупного калибра, ушел в сторону Алхан-Калы. Все механически повернули головы ему вслед, замолчали. Секунду-другую была тишина, потом стоявший первым на откосе белый домик вспучился, надулся изнутри и исчез в огромном взрыве, разлетелся в стороны, кувыркаясь в воздухе потолочными перекрытиями. Чуть позже докатился и звук разрыва, рокотом прошелся по болоту, а через секунду из-за леса, оттуда, где был полк, донесся и запоздалый выстрел.

— Ого! Прямое попадание.

— Саушки… Здоровые, блин. Один снаряд — и дома нету…

— Ну, началось, теперь нас точно не сменят…

Вслед за пристрелочным в Алхан-Кале один за одним стали рваться снаряды.

Обстрел был сильный. Сзади, из-за леса, и справа, откуда-то с гор, били саушки. Там же, в горах, взвыл «Град», его залп накрыл Алхан-Калу сразу, ковром. Слева от бугорка, где-то совсем рядом с ними, заговорила минометная батарея. Хлопки ее «васильков» выделялись из общей канонады, почва каждый раз отдавала толчком в ноги.

Алхан-Кала исчезла. Ее разметало разрывами, разбросало по обрыву, стерло с земли. На месте села тучами клубилась пыль, взлетали и падали крыши, доски, стены…

Воздух задрожал, физически ощутимо раздираемый металлом. Железа было так много, что пространство сгустилось, каждый пролетавший в селе осколок, двигая по одной молекуле кислород, оставлял теплый след на лице. Разрывы и выстрелы смешались в один сплошной гул, тяжелой густотой наполнив эфир, вдавив головы в плечи.

Они стояли, молча смотрели на обстрел. Десяток солдат посреди болота, а в километре от них гуляла смерть… В такие минуты, когда дома, кувыркаясь в тоннах поднятой на воздух земли, разлетаются в щепки, оставляя после себя воронки размером с небольшое озерцо, а почва на три километра вокруг дрожит от двухпудовых снарядов, — в такие минуты особенно остро чувствуется слабость человеческого тела, мягкость костей, плоти, их незащищенность перед металлом. Бог ты мой, ведь весь этот ад не для того, чтобы расколоть напополам Землю, это всего лишь для того, чтобы убить людей! Оказывается, я так слаб, я ничего не могу противопоставить этой лавине, с легкостью разметавшей вдребезги целое село! Меня так легко убить! Эта мысль парализует, лишает дара речи…

— Сейчас повалят из села, пидоры…

Они очухались, повскакивали с мест, разбежались по позициям. Над болотцем опять протяжно и страшно разнеслось: «К бою!» Артем бросился к бэтэру, схватил рацию, побежал к Ситникову. Взвод!

Начштаба он нашел около вчерашней балки. Тот лежал, опершись на нее локтями, разглядывал Алхан-Калу в бинокль. Рядом покуривал Вентус. Оба были напряжены, но не нервничали. Ситников не обернулся, сказал только:

— Вызови комбата.

Артем вызвал «Пионера». Ответил опять Саббит.

— «Пионер» на приеме. Передаю трубку главному.

Трубку взял комбат.

— «Покер», это главный. Значит, так. Остаетесь на месте. Смотрите в оба. Если чехи пойдут на вас, будете огонь корректировать. Ближе к вечеру буду. Как понял, прием?