Туча - Мартина Моно

– Но, папа… – заговорила Кэтрин.

– Но, мистер… – взмолилась Сюзи.

– Потому что, – продолжал безжалостно доктор Том, – люди, которые не являются умственно отсталыми, то есть, к сожалению, меньшинство, захотят сменить обувь и прочесть хорошую книгу прежде, чем они подумают о смене рубашки. Не делай такого лица, Кэтрин. Я еду в Токио, хочешь ты этого или нет.

– Это утомительное путешествие, папа.

– Пф! – ответил доктор Том.

Вот каким образом они оказались в одном самолете, но на некотором расстоянии друг от друга, – по мнению доктора Тома, его дочь дрыгала ногами, как сумасшедшая, что мешало ему размышлять. На самом же деле он он спал Кэтрин должна была признаться себе, что присутствие отца удивительно ее успокаивало.

– Не желаете ли чего-нибудь выпить, мадам? – спросила стюардесса.

Стюардессе нельзя было отказать в догадливости. Кэтрин хотелось именно пить. С самого начала она курила сигарету за сигаретой, и у нее пересохло во рту.

– Благодарю. И пачку сигарет, пожалуйста.

– Вы хорошо себя чувствуете, мадам? Не дать ли вам журнал?

У стюардессы был профессиональный нюх и наблюдательность. Она догадывалась, что дама была расстроена, хотя на первый взгляд это было незаметно. А ведь ей платили деньги как раз за то, чтобы пассажиры не испытывали беспокойства.

– Все отлично, – сказала Кэтрин и смело посмотрела на улыбающуюся, красивую, но безличную стюардессу, склонившуюся над ней. «Ты лжешь›, – говорили глаза последней. „Лгу, – отвечали глаза Кэтрин, – но это касается только меня“. Стюардесса скользнула к следующему креслу. Она двигалась бесшумно, подобно санитарке в больших белых коридорах роскошных клиник.

Когда Патриции было семь лет, у нее был аппендицит и ее оперировали. С тех пор ей не приходилось лежать в больнице. Кэтрин вспоминала часы ожидания в вестибюле клиники, где стены, также как и все остальное, были покрашены блестящей масляной краской. Там тоже были журналы и сигареты. Коктейлей не было. Но Брандт принес с собой фляжку виски. Они пили, курили, рассматривали журнальные картинки – ожидание в больнице не сулит особого разнообразия. Аппендицит – не бог весть что. Но все же страшно, ужасно страшно. Одно хорошо, что страх был недолгим. Самое тяжелое страдание – это не самое сильное, а самое длительное.

На аэродроме в Уэйк Айленд доктор Том, воспользовавшись остановкой, переодел туфли и бросил на Кэтрин торжествующий взгляд человека не понятого, но который прав наперекор всем и всему. Теперь он читал Софокла в подлиннике. Это была далеко не единственная причуда доктора Тома.

Самолет набирал высоту. Тихий океан исчезал под блестевшими на солнце облаками. Такое удивительное свечение облаков можно увидеть только в этих широтах. Кэтрин закрыла глаза, но не спала. Она вновь переживала ночь бала и сумасшедшее утро с беспрерывными телефонными разговорами. Она вызывала Софи. Затем попыталась связаться с Бенсонами. Миссис Бенсон путешествовала по Европе. Была ли она в Риме или Париже, секретарша точно не знала. Но пусть миссис Ван Ден Брандт не беспокоится, она этим делом займется. Мистер Бенсон? Мистер Бенсон в Вашингтоне, у него встреча с президентом. Право, его не стоит беспокоить. Не может ли миссис Ван Ден Брандт позвонить попозже? Что? Извините меня, я не совсем хорошо поняла. Пожалуйста, повторите…

– Идите и занимайтесь своими делами, – повторила Кэтрин и повесила трубку.

Софи объяснила все довольно бессвязно. Выходило, что Патриция подверглась действию атомного излучения и это вызвало какое-то заболевание. Кэтрин находила это немыслимым. Что делала Патриция рядом с атомной бомбой? С ней же нельзя столкнуться на углу улицы. Софи ничего не знала, но – «Мама, я тебя умоляю, приезжай, умоляю, мама…» Ее голос дрожал. Кэтрин поняла: благоразумная Софи, невозмутимая Софи была в паническом ужасе. И по мере того, как Кэтрин приближалась туда, где находилась Патриция, ее охватывал тот же страх. Ей удалось взять себя в руки, она еще сохраняла контроль над собой, но сердце сжималось, и в глубине души она чувствовала себя несчастной.

Самолет пошел на посадку. Под ними был уже не Тихий океан, а Япония. Вот проносятся взлетные дорожки, вот и расписанный квадратами токийский аэродром Ханеда; полет замедляется, самолет садится. Последняя передышка кончилась, теперь придется столкнуться с правдой жизни.

На аэродроме Кэтрин ожидали Софи с мужем. Вид Гарри, конечно, соответствовал обстоятельствам. Кэтрин моментально почувствовала раздражение, но сейчас же, ее начали мучить угрызения совести. Но угрызения совести ее тоже раздражали, и получался какой-то порочный круг, в который она попадала каждый раз, когда встречалась со своим зятем.

– Как Патриция? – спросила она.

– Ты хорошо доехала, мама?

– Отвечай матери, – гневно закричал доктор Том. – Как Патриция?

– Здравствуй, дедушка, – сказала Софи.

Даже землетрясение не заставило бы ее отказаться от светских привычек. «Как тогда по телефону», – подумала Кэтрин. Сама она тоже не должна волноваться, она это знает. Внимание, Кэтрин, если ты потеряешь покой, ты потеряешь все. Она тихо спросила:

– Как Патриция?

– Патриция тебя ждет, мама, она говорит только о тебе.

– Как она себя чувствует?

– Плохо.

Это слово ударяет, как камень. Кэтрин прикладывает руку к щеке.

– Поедем к ней немедленно.

Патриция находилась в клинике за городом. Чтобы попасть туда с аэродрома, нужно было пересечь весь Токио. В кремовом кадиллаке все молчали. Гарри, надо было отдать ему справедливость, вел машину прекрасно. Сидя рядом с ним, доктор Том осматривал все своими живыми глазами. Он никогда не был ни в Японии, ни в Азии вообще и сейчас не мог не волноваться. Позади сидела Кэтрин, она держала за руку Софи. Кэтрин отказалась заехать к Бромфилдам, где можно было оставить багаж и принять душ.

– Где Бенсоны? – спросила она.

– Диана тоже в клинике, но она почти не пострадала. Аллан у Брентов, он и Тедди, можно сказать, здоровы.

– Значит, только Патриция?

Софи не ответила.

Улица кишела народом. Люди толкались и спешили. Кэтрин видела, как во сне, непонятные вывески, фонарики из бамбука и бумаги – красные, зеленые, оранжевые, они висели над дверьми домов. Одни походили на тыквы или на огромные арбузы, другие имели формы животных. В небе качались длинные рекламы, привязанные к воздушным шарам, из массы низких домов с террасами выступали редкие небоскребы.

– Императорский дворец, – сказал Гарри.

Каменные стены, окаймленные соснами, ров, полный воды, ивы. Чуть дальше – изогнутые крыши, крепость с потайными входами, мосты; Токио – город шести тысяч мостов.

Доктор Том был в восторге. Кэтрин снова закрыла глаза. «Как долго тянется этот город…»

А потом начались сады. Газоны у каменных входов, портики, которые никуда не вели, стаи уток, плавающих зигзагами на зеркальной поверхности прудов. Погода была поистине восхитительна. Софи опустила стекло машины, и они буквально купались в нежном воздухе. «Ожоги, – думала Кэтрин, – ожоги, где?» Ее преследовала мысль о том, была ли Патриция обезображена. С самого начала она хотела задать этот вопрос, но не решалась. Тем не менее ее практический ум строил планы на будущее, даже в случае такой драмы. Ведь пластическая хирургия делает чудеса. С мучительной болью она вдруг осознала, что, может быть, речь идет не о красоте Патриции, а о ее жизни.

Машина подъехала к воротам клиники. Их ждала сиделка Эванс. Высокая, плотная женщина лет пятидесяти, некрасивая, седая, с уверенным взглядом, устремленным сквозь простые без оправы очки. Когда она была санитаркой на дальневосточном фронте, судно, на котором она находилась, было торпедировано. Тридцать восемь часов провела она в шлюпке со своими ранеными. Трое умерли. Чтобы поддержать других, она пела им песни и рассказывала всякие истории. Она ни на мгновение не уснула, не переставала быть веселой и громко высказывала уверенность, что все будут спасены. Смеясь и шутя, она благословляла ночь, которая мешала людям видеть, как по ее лицу текли слезы. Такой была сестра Эванс. Кэтрин умела правильно оценить достоинства человека. Она протянула руку Эванс, как своему другу. Вернее, как товарищу в борьбе. Она чувствовала, что эта женщина поможет ей спасти дочь, они будут вместе бороться не на жизнь, а на смерть. Старая, некрасивая, одинокая женщина и ослепительная миссис Ван Ден Брандт поняли друг друга с одного взгляда. И их рукопожатие было несколько более продолжительным, чем обычное.

– Доктор Максвелл у мисс Ван Ден Брандт, – сказала Эванс, – у нее маленькое осложнение.

Комната Патриции была на первом этаже. Нужно было пройти через гостиную. Комната была огромная, с тремя окнами и террасой, роскошно обставленная. Кэтрин быстро прошла гостиную. На пороге, перед закрытой дверью, она задержалась. Затем резким толчком открыла дверь и вошла.