Время таяния снегов - Юрий Рытхэу

– И собаки поют? – спросил Ринтын.

– И собаки,– серьезно ответил Йок.

– А кто же лучше всех поет?

– Лучше всех поет русская девушка с полярной станции,– ответил Йок.– Я никогда не слышал такого красивого голоса.

Помолчав, он добавил:

– Такой голос может быть только у девушки доброй и красивой.

…После этого Ринтын стал прислушиваться ко всему, даже к шуму своих шагов. Иногда он уходил к морю и, напрягая слух, старался уловить песню морского прибоя. На вершине сопки он снимал шапку, закрывал глаза и, подражая Йоку, вертел головой, подставив уши ветру. Он подкрадывался к воющим собакам, но они, удивленно взглянув на мальчика, умолкали, зевали и, с треском захлопнув пасть, уходили от него подальше.

С переездом в новую ярангу отчима Гэвынто жизнь Ринтына резко изменилась. В первый же день отчим сказал:

– Чтобы у нас всегда был снег и лед для воды! Чтобы собаки были накормлены!

Ринтын никогда не отказывался от работы, но здесь ему приходилось делать то, что и подростку было тяжело.

Особенно трудно было кормить собак. Ринтын рубил топором мерзлое моржовое мясо в яме, захватив с собой свечку.

Разгибая затекшую спину, он мечтал о том, как хорошо было бы провести сюда электричество. Вот и столб рядом.

Приходил Петя и, свесив ноги в яму, болтал с Ринтыном.

Нарубить корм было полдела. Надо было еще раздать его собакам, да так, чтобы каждой досталась ее доля. Собаки были всегда голодные и злые. Однажды они набросились на Ринтына, когда он нес таз с нарубленным мясом, опрокинули таз на землю и сожрали все. С тех пор Ринтын стал кормить собак с крыши, взбираясь туда по лестнице. Петя в это время стоял внизу и отгонял собак.

Покончив с работой, за которую Ринтын принимался сразу же после уроков, он забирался в полог уже затемно. До прихода отчима надо было сделать уроки.

Гэвынто возвращался обычно навеселе и не один. Всегдашним его собутыльником был Евъенто.

Евъенто когда-то владел большим стадом, кочевавшим недалеко от Улака. Его стадо охраняли двенадцать пастухов. Сам Евъенто ничего не делал и время от времени наезжал в Улак, чтобы запастись спиртом, чаем, сахаром и толстыми американскими галетами.

Когда пришла Советская власть в Улак, стадо Евъенто было разделено между его пастухами. Самому хозяину была выделена причитающаяся ему доля. Прошло совсем немного времени. Из оленей, оставшихся в распоряжении Евъенто, ни один не уцелел. И тут все узнали, что “хозяин” тысячи оленей не умел пасти: часть оленей была задрана волками, а большинство просто пропало без вести. Пришлось Евъенто переселиться в Улак и стать презренным анкалином [6].

Ринтын примащивался у самого света и торопливо делал уроки. Учение ему давалось легко. Иногда отчим заставал его за уроками, и это ему не нравилось, он делался злым. В яранге начиналась картежная игра с выпивкой. Подававшая закуску Арэнау тоже бывала навеселе.

С тех пор как Ринтын переселился к отчиму, никто – ни мать, ни тем более отчим – ни разу не приласкал его. Но все же свое жилище было лучше чужого: в нем жили родители. Пускай трудно, пусть тяжело рубить окаменевшее от холода моржовое мясо, тяжело тащить нагруженную речным льдом нарту, зато ты живешь, как и все другие дети, у своих родителей, в своей яранге.

Порой Ринтын заканчивал домашнее задание в чоттагыне при свете коптилки – кусочка мха, плававшего в растопленном тюленьем жире. Одной рукой он отогревал чернильницу, зажав ее в кулаке, а другой старательно выводил по косым линиям буквы. В сильный мороз чернила быстро замерзали, отваливаясь черными льдинками.

Закончив уроки, Ринтын бежал к Пете или на лагуну, где играли ребята.

Он старался как можно дольше оттянуть возвращение домой. Дома его ожидали валявшиеся в темном пологе отчим с матерью, прокисший хмельной запах и холод.

Гэвынто давно уже забросил свои “культурные” привычки. Он мог неделями не умываться, не то что чистить зубы. Его дорогое кожаное пальто изгрызли собаки, когда он пьяный валялся на улице. В обычной одежде, которую носили все его земляки, он оказался маленького роста. На лице у него росло несколько десятков толстых и жестких волосков, показавшихся ранее Ринтыну усами и бородой. Зло блестели маленькие кругленькие глазки, настороженно ощупывавшие взглядом каждый предмет. Но Арэнау была по-прежнему красива, и рядом с ней отчим казался просто жалким.

Ринтын втайне гордился своей матерью, с удовольствием слушал разговоры о ее красоте и о том, что он на нее очень похож. Арэнау жила все время в каком-то полусне, часто забывала даже сварить еду Гэвынто.

Казалось, она чего-то ждет.

Однажды Ринтын показал ей свою рубашку.

– Смотри, мама. Она грязная.

– Да? Хорошо, выстираю,– ответила мать, но забыла. Ринтын не стал ей об этом напоминать.

Пришел день, когда Татро не пустил Ринтына на урок и послал его домой переодеться в чистое. “Как будто у меня есть еще рубашка!” – думал со слезами на глазах Ринтын, шагая по пустынному Улаку. Он прошел ярангу, где жил Йок, но слепого на улице не было. Вокруг большого камня темнела на снегу тропинка, протоптанная Йоком.

Домой Ринтыну идти не хотелось. Он поднялся на гору и сел у крутого обрыва. Прямо перед ним расстилалось замерзшее море, и от него тянуло холодом. Где-то далеко, на горизонте, дымились паром разводья и полыньи.

Налево, вдоль длинной косы, протянулись два ряда яранг, казавшихся отсюда, с сопки, двумя рядами собак, впряженных в нарту. Хорошо бы уехать из Улака!.. Куда? Может быть, в жаркие страны, где люди ходят совсем голые, никаких рубашек не носят. Воображение легко переносило Ринтына в любую страну, хоть на край земли. Достаточно было ему взглянуть на красочную этикетку выброшенной консервной банки, как он уже представлял себе далекую землю, где сделали и наполнили вкусной едой банку.

Когда в руки Ринтыну попали первые книги с картинками, в нем зажглось горячее желание узнать, как живут нарисованные на картинках люди. Бумажные страницы с ровными рядами печатных букв таили разгадку другой, скрытой в туманной дали жизни.

Читать Ринтын научился легко. Он прочитал букварь от корки до корки. Затем принялся за арифметику.

Люди в учебнике арифметики оказались очень деятельными: они ходили на охоту и обязательно возвращались с добычей; занимались они и сбором грибов, но чаще всего торговали. К концу книги добыча их возрастала почти до невероятных размеров, увеличивались и покупки. Арифметику Ринтын прочитал с большим интересом.

Мальчик замерз. В окнах деревянных домов Улака и на полярной станции зажегся свет. “Нужно нагреть воды в чайнике и самому выстирать рубашку”,– решил Ринтын и спустился вниз, на косу.

Около пекарни его остановил Петя. В руках русский мальчик держал игрушечный автомобиль. Когда его тянули за веревку, он оставлял на снегу две ровные колеи, не похожие на следы от полозьев нарты. В глазах Ринтына игрушка росла, превращалась в настоящий большой автомобиль и мчалась по тундре, переваливаясь через снежные сугробы. В кабине сидел Ринтын и вертел послушную в его руках баранку.

Намерзшись, ребята зашли погреться в пекарню. В больших топках, где можно было сжечь целого моржа, бушевало пламя горящего угля. Петина мать, тетя Дуся, сидела на полу и счищала ножом с мешков налипшие куски теста. Ринтын поздоровался с ней и приблизился к пылающей жаром печи.

– Ринтына сегодня не пустили на урок,– сказал Петя.

– Натворил что-нибудь? – спросила тетя Дуся.

– Нет. У него грязная рубашка.

Тетя Дуся подошла к Ринтыну.

– А ну, снимай рубашку,– сказала она, взяв его за рукав.

– Снимай, снимай,– подбадривал Петя.– Мама выстирает рубашку.

С трудом подбирая русские слова, Ринтын пробормотал:

– Я… я… сам. Дома воды нагрею.

– Не дури,– спокойно сказала тетя Дуся и ловким движением стащила с него кухлянку.

Когда Ринтын снял рубашку, он вспомнил, что на шее у него висит амулет – маленькая деревянная собачка на шнурке из оленьих жил. Но было уже поздно: Петя заметил неловко прикрываемый рукой амулет. Он с интересом спросил:

– Что это? Шаманская штучка?

Тетя Дуся ударила сына по рукам.

– Не тронь! – строго сказала она, а сама с любопытством посмотрела на амулет.– Это обычай.

Петя распахнул дверь в другую комнату, где месил тесто дядя Павел.

– Папа! Посмотри, какой интересный обычай висит на шее у Ринтына!

Дядя Павел осторожно потрогал выпачканными в тесте пальцами амулет и с серьезным видом сказал:

– У всякого своя религия. Одним словом, опиум народа.

Дядя Павел ушел, вместе с ним вышла тетя Дуся.

Ребята уселись на широкой доске. Петя по-прежнему не сводил глаз с амулета и, когда они остались одни, тихонько попросил: