Сезоны - Юрий Манухин

— Можно!

Войду, Сидит на моей кровати чужой парень, дергает струны гитары.

— ?

— Извините, я на одну минутку.

— ??

Осматриваюсь — чужое. Все чужое. Даже стены не зеленые, а не поймешь какие.

— ???

— Не удивляйтесь, я просто прожил здесь четыре года. Много лет назад.

Я прикрою дверь, и символ студенческой вольницы покачнется, а может быть, и рухнет. Потому что здесь теперь все не так. Все не так, как было! Потому что люди не те. Хорошие, наверное, люди. Но не те. Меня здесь нет, и моих людей тоже нет. Кончилось здесь мое время!

И выйду я на Малый проспект с тяжестью в сердце, сяду в 47-й автобус, доеду до «Лондона» — столовой, что стоит на углу Восьмой линии и Среднего проспекта, поднимусь на второй этаж, гляну на себя в громадное, во всю стену, зеркало и увижу, что я тоже уже не совсем тот, сяду за столик, закажу коньяк и выпью за процветание Малого, 40, за его нынешних обитателей, за то, чтобы им было так же хорошо, как и мне много лет назад.

«Павлик, пришли документы. Наш бедный папа действительно умер от пневмонии в Перекатном. Он ни в чем не виноват. Его оклеветали. Господи! А сейчас он оправдан. Это значит, что он такой же честный человек, каким и был всегда. Ты слышишь, сынок? Я не плачу. Мне давно уже нечем плакать. Не плачь и ты. Я так ждала этого дня! И я рада, да, это дико, но сегодня я чувствую какое-то облегчение. Должно же это было когда-то кончиться.

Я ездила в Перекатное, но могилы не нашла.

Спокойной ночи, мой сын. Спокойной ночи.

Мама».

«…Я тебя прощаю. Ты, может быть, и не виноват. Но, Андрей, я, младший твой брат, тебя прошу, думай впредь больше собственной головой. Тебе писала мама? Она закончила, наверное, письмо в том же духе, что и мне: «Спите спокойно, люди Мадрида, и пусть несчастье никогда не становится на вашем пути». Так? Этот образ ночного сторожа с колотушкой меня действительно усыпляет. А что мы во сне? Случись беда, то спросонья мы в лучшем случае будем колотить пустоту кулаками.

Держи хвост пистолетом.

Целую. Павел».

В двух группах гидрогеологов сорок пять человек. Больше половины — ленинградцы. А мест ленинградских около двадцати. Но драк из-за мест почти не было. Одно место — Магадан. Мое: сам бог велел. Да никто и не претендовал. Теперь только защититься — и лечу!

Сдав за четыре года и девять месяцев обучения в горном сорок один экзамен и энное количество зачетов, написав дипломный проект на тему «Геологическое строение, гидрогеологические условия района Верхне-Туломской ГЭС и проект детальных инженерно-геологических исследований под основание плотины», я предстал перед Государственной экзаменационной комиссией и защитился. Была ли у меня радость — не помню.

Посвящение в горные инженеры состоялось через два дня после того, как все защитились. Балкон на четвертом этаже Малого, 40. Стою по пояс голый лицом к проспекту, спиной — к раскрытой двери и смотрю на деловито снующих внизу людей. Пах! Пробка от шампанского ударила в спину. По спине потекли ледяные шипящие струйки. Что-то сжалось внутри. Торжество и грусть — еще один этап моей жизни пройден.

Итак, я — горный инженер.

…Где сыщешь любовь при такой неперке?Все равно что в автомобильном Нью-Йоркена счастье искать подкову.

Что верно, то верно.

Ладно. Оставим. Об этом после как-нибудь.

В отделе кадров Северо-Восточного геологического управления мне дали направление в Восточную комплексную экспедицию. Я не возражал.

II. То, что случалось потом

Отношение к Пуссену

Я не знаю, где больше всего на свете дураков. Слышал, что вроде бы есть даже остров Дураков. Или был. Или люди его придумали. Во всяком случае, уверен, что я смог бы стать хорошим губернатором этого острова.

Началось с того, что, обернувшись ко мне, она сказала:

— …Бёлль мне нравится, а к Хемингуэю я отношусь не более чем с почтением… И знаете почему?

А лодка выскочила из-за поворота, и мы с Саней увидели, что метрах в тридцати ниже поперек реки лежит дерево. Тридцать метров — это секунд десять-пятнадцать, не больше.

Мы «воткнули» шесты с левого борта в валунное дно. Нашу НЛ-5 сразу развернуло боком. Как лодка не перевернулась — загадка. Но мы крикнули: «Раз!», навалились на шесты, да так, что чуть грыжу не нажили, — черная, сверх всякой меры груженная резинка скользнула к берегу, и в тот же момент Саня, как хоккеист после двух минут штрафного, пулей выскочил за борт.

Лодка пошла кормой вперед — к дереву… Но дудки! Саня упирался изо всех сил, намертво вцепившись в звенящий носовой конец.

Вода вокруг точно взбесилась! Лодку ворочало то вправо, то влево, будто собака извивалась, протискиваясь сквозь прутья узкой решетки. Вот-вот опрокинет Саню, и тогда… Но Саня оказался надежным якорем. Мало того, он даже умудрился подтащить лодку к берегу, и она замерла на спокойной воде всего в каких-то пяти метрах от страшного ствола, за которым грохотал водопад.

На берегу у меня противно задрожали ноги, руки, спина. Саня молча сел на борт лодки и задумчиво принялся стягивать сапог. А она…

Она сняла очки, достала платок, протерла стекла, забрызганные во время Саниного прыжка, снова надела очки и произнесла следующее:

— А вот Шоу!.. Не Бернард, а Ирвин, — уточнила она. — Шоу всегда создает настроение чего-то необычного, особенно в новеллах. Какое-то, знаете, тревожное чувство… Это мне нравится, — добавила она и выжидательно посмотрела на меня: что отвечу.

И вот как раз в тот момент я, здоровый парень, с трезвой головой, открывший за свою недолгую жизнь рудопроявление и минеральный источник и прошедший, как сам считал, огонь, воду и медные трубы, именно тогда я почувствовал себя абсолютным дураком.

А может быть, действительно полминуты назад ничего не случилось? Может быть, не было поворота, не было рухнувшего поперек потока дерева? Не было отчаянных усилий ради того, чтобы избежать катастрофы? Может быть, вообще мы не здесь, а где-то далеко-далеко, в теплой, уютной комнате, где светит бра, а все сидят в креслах вокруг журнального столика и, потягивая кофеек и покуривая сигареты, наговорившись «за геологию», начали говорить «за искусство»?

Мне хотелось протереть глаза и потеребить нос. Кажется, я это и сделал. Огляделся. Нет, все вроде бы на месте: и тот же гул реки, и тот же ствол тополя, через который перекатывается вода, и серые тучи над горизонтом, созревшие до такой степени, что могут в любую секунду заморосить на неделю… Э, да вон и Саня сидит на упругом борту черной резинки и выливает воду из сапога. Все как надо. Все как и должно быть.

И после того как мы разгрузили лодку, перенесли ее по ту сторону ствола, перетащили вьючный ящик, палатку, спальники и другое свое барахло, снова уложили его по местам, уселись и, оттолкнувшись, поплыли дальше, ко мне снова пришло ощущение театральности всего происходящего. И причиной тому была она.

Мы сплавлялись вниз по Правой Быстрой маршрутом. День или два сплавляемся, а затем два-три дня отрабатываем кусок нашей площади по долине какого-нибудь притока, но уже пешком.

До того памятного дня, о котором я только что рассказал, погода стояла отличная, что твое бабье лето на материке. Шла первая половина сентября.

А в тот день погода испортилась. Да и пора бы уж ей: побаловала — и хватит.

Вверх по долине подул холодный ветер. «Зазусманило», — прокомментировал Саня. «Благо, дождя пока нет», — сказал я.

Было бы благо, если бы не она. Я по натуре своей не женоненавистник, но в маршрутах не перевариваю я женские штучки. А тут черт попутал: согласился в свой последний маршрут взять для стажировки этого молодого специалиста с законченным университетским, которого угораздило появиться у нас в конце самого сезона.

Нет, не сразу так. Я долго отнекивался, отказывался. Но «железных» доводов не хватило, и начальник партии (о нем расскажу позже) все же распорядился. В конце концов я и сам подумал: «Пусть прокатится на лодочке по реченьке. Жалко, что ли?»

А эта реченька с первого же дня пути показала нам свои зубки. После того как мы выгрузились из вертолета, надули лодку, завьючились и отчалили, прошло не больше получаса, и вот первая остановка — здоровенный перекат. А там пошло-поехало: завалы — перекаты, перекаты — завалы… В отдельные дни удавалось проплыть километра три — не больше. И это-то при сумасшедшем течении! А пота сколько?! Сколько нервов?!

После того самого раза, когда мы чуть не залетели под завал, плыть стало и легче и труднее. Легче — потому что русло углубилось, и всяких пакостей встречалось значительно меньше, труднее — потому что река стала петлять.