Писательские дачи. Рисунки по памяти - Анна Масс

К концу года! Может быть! А сейчас? На вечернем занятия начнутся только с октября. Все нормальные студенты придут первого сентября, счастливые, равноправные, а я? Ну и что же, что смогу посещать лекции? Все равно буду чувствовать себя на обочине в дружном коллективе, его неполноправным членом. И потом, мне же придется куда-то устраиваться на работу, потому что на вечернем нужна справка с места работы, а тогда как я смогу посещать дневные лекции? А я хочу окунуться в дружный молодой студенческий коллектив, чтобы было так же, как в школе, но лучше, потому что — с мальчишками (моя-то школа была женская, и — вот обида — как раз с нового учебного года женские и мужские школы объединили). Хочу, чтобы походы, песни у костра, чтобы ездить вместе со всеми в колхоз на уборку картошки, чтобы вечеринки, тайные встречи, чтобы любовь…

Поселок, 1954 год

В поселке тем временем стучали топоры, шоркали рубанки, звенели пилы: строились летние домики-времянки под односкатными крышами, ставились деревенские нужники-скворечники, чтобы писательские семьи летом могли жить с относительными удобствами, в ожидании пока строятся их зимние дачи. Водопровода еще не было, вместо него — железная бочка, лошадь, телега и водовоз дядя Петя. Во времянках были печки с дровяными плитами. Дров было много, так как участки представляли собой сплошной смешанный лес с грибами и ягодами — елки в два обхвата, березы, сосны, густой кустарник. Без вырубки было не обойтись. Требовалось получить разрешение на рубку каждого дерева, лесничество в те годы за этим следило. Но, конечно, за всеми не уследишь, и деревья потихоньку вырубались, открывались солнечные полянки, вскапывались первые грядки, высаживались первые цветы. Писательские жены ходили друг к другу в гости, смотрели, кто как устроился. Каждая старалась похвастать уютом своего скромного временного жилища. Встречаясь, обсуждали, у кого как устроено, что-то перенимали, кого-то критиковали. Мой отец в то первое дачное лето увлекся рисованием. Начал с того, что разрисовал цветами белую известковую печку. Получилось очень нарядно, соседи восхищались.

С этой печки началось. Папа и раньше рисовал, но так, между делом. А тут увлекся. Времянка превратилась в мастерскую: всюду альбомы, кисти, краски, эскизы, натюрморты, портреты, пейзажи. Маме нравилось, что к нам заходят соседи — специально посмотреть на папино художество, просят подарить картину, и папа охотно дарит, и уже не только у нас, но и во многих соседних времянках (а потом и в построенных дачах) висят яркие, выполненные в условной манере, сочные, радостные папины картины.

Телефонов в поселке еще не было, машины были далеко не у всех, поэтому заходили попросту, спрашивали у машиновладельца, не едет ли он в Москву, и если едет, не найдется ли в машине лишнего места. Хорошим тоном считалось, если сам машиновладелец заходил к соседу и сообщал, что едет и что есть одно или два свободных места. Если свободных мест не было, шли пешком три километра до шоссе, а там садились в автобус, который доезжал до метро «Калужская». Автобусы ездили с большими перерывами и бывали переполнены.

Ну, и мы, дети, тоже потихоньку знакомились. Я сразу сблизилась с пухленькой, общительной и кокетливой Инкой Ермашовой. Она поступила в этом году в Менделеевский. Хвасталась, что ее папа, журналист-международник, долго работал за границей и дочку назвал ИНО, что расшифровывается как «Иностранный отдел НКВД», а в метрике она записана «Ина», с одним «н». Особой душевной близости, как, например, со школьной подругой Ёлкой или сестрой Маринкой, у нас не образовалось, но для дачи такие легкие, ни к чему не обязывающие отношения были в самый раз. Благодаря Инкиной общительности мы быстро перезнакомились с остальной дачной молодежью. Заводилами стали Рудные, два брата-студента, Генька и Ярик, и их сестра Грелька. Они организовали волейбольную площадку за поселком, на лесной поляне. Там, на волейболе, к нам присоединились Севка Россельс, поступивший в этом году в МАИ, скромная, стеснительная Лена Липскерова, студентка Плехановского, Наташа Еголина, Илюша Александров. Из школьников были Шура Червинский и Андрей Ладынин, сын знаменитого кинорежиссера Пырьева и не менее знаменитой киноартистки Марины Ладыниной — худенький высокий блондин с голубыми глазами и нежным румянцем. Он восхищал нас, девочек, начитанностью, оригинальностью взглядов и спокойной небрежностью, с какой он эти взгляды высказывал. И еще тем, что никогда громко не смеялся и не повышал голоса. Он собирался поступать во ВГИК, а пока учился в школе, но не в простой, а в Суриковском художественном училище, ходил с мольбертом и складным стульчиком на берег Десны писать пейзажи.

Наташа Ромм училась в медицинском, Сашка Богословский — в консерватории, Наташа Фиш — на биофаке МГУ.

В дождливую погоду собирались во времянке Рудных или у Фишей, играли в карты, философствовали. Обозначились какие-то «особые» отношения. Севке Россельсу нравилась Инка, но он был стеснителен и старался этого не показать. Инка нравилась и другим мальчикам. Она со всеми кокетничала, но никому пока не отдавала предпочтения. На меня «положил глаз» Генька Рудный, простодушный увалень, добрый, покладистый, но какой-то очень уж простоватый. Другие любили рассуждать о высоких материях, оспаривать истины, в общем, пускать пыль в глаза, а он больше помалкивал. Никто его не принимал всерьез, над ним подсмеивались, а он не обижался. Его робкие попытки ухаживать за мной я со смехом отвергала. Меня даже обижало, что я нравлюсь такому примитивному мальчику. Что же, другим я, значит, не интересна, если мне достался такой?

Но вообще это первое дачное лето было прекрасным.

Всей компанией ходили в село Пучково осматривать старинную церковь, гордый силуэт которой увидел за много километров и показал нам Андрей Ладынин. Вблизи церковь оказалась мертвым кирпичным остовом без крыши, загаженным внутри и поросшим травой. Рядом — заброшенное кладбище. Грустное зрелище. Но сам поход был веселый — долгий, кружной, с привалами на берегу Десны, купанием, переходом через висячий «тарзаний» мостик. В какой-то деревне сыграли в волейбол с местными и позорно проигрались.

Часто ходили в дом отдыха Госстроя играть в пинг-понг, валялись на пляже, ходили в клуб — там через день показывали кино, иногда очень хорошее, например, американский фильм «Великолепная семерка» или французский — «Газовый свет». Возвращались в темноте, подсвечивая дорогу фонариком. Чувственность окружала нас почти осязаемым туманом, но отношения были целомудренными, то, что называется — «товарищескими».