Ultraфиолет (сборник) - Валерий Зеленогорский

Выпала «решка», колесо обозрения превратилось в колесо удачи. Сергеев почувствовал, как вино из далекого Алжира стало проситься на волю, клаустрофобия вырвала наружу все, что копилось в недрах Сергеева, в соответствии с центробежными силами он стал орошать окрестности парка своим внутренним миром, народ бежал прочь, досталось и Куликовой, и Мартынову, одежда и свидание были вконец испорчены.

Когда колесо обозрения опустилось, все было кончено, Куликова ушла с Мартыновым мыться на пруд, и они не только поплавали. Сергеев остался лежать на траве и ждать, когда он сможет опять взмыть в небо.

Горб благосостояния

Три года Сергеев не искал своего товарища. У того сгорел офис, и Сергеев сначала стеснялся звонить, потом номер потерял, но иногда проезжал мимо пепелища и вспоминал его – как он там, чего делает…

Так бывало в жизни у него: надо поступок совершить простенький, не требующий ни денег, ни родину продать, – просто позвонить человеку в беде, выразить сочувствие, просто послушать чужую исповедь, потратить на это немного времени. Нет, неохота, жалко нервов.

Потом лежишь у телевизора в выходные и слезы льешь горькие – то детей больных покажут, то нищих, то артиста старого из склепа вынут и покажут, как ему плохо после десяти лет пьянки беспробудной. И тут волю сердцу дашь, и сочувствию твоему меры нет до рекламного блока, где скажут тебе весело: «Все будет кока-кола».

Насмотревшись гадостей разных, выйдет Сергеев в коридор, пройдет по комнатам: тихо везде, все на месте. Жена с подругой пиздят про Нинку, подругу закадычную, что тварь она последняя, сиськи отрезала по горло, совсем совести нет, внуков бы постыдилась, лярва. Дети дома, долбятся каждый в свой комп. Слава Богу, светло, тепло и неприятности только в телевизоре.

Вот уже три месяца Сергеев другу звонить собирался, тот после инсульта лежит дома, речь плохая, ногу тянет. Звонить страшно, боязно – вдруг заразится инфекцией неприятностей, накликает беду на покой свой непоколебимый. Номер набрал, а сказать нечего – хорошо, что тот в больнице был на обследовании, говорить не пришлось.

Тут как-то в пятницу товарищ позвонил из прошлой жизни, на день рождения позвал в клуб свой, народу там тьма была: пресса, ньюсмейкеры. Сергеев с подарком намаялся, все взглядом товарища ловил, чтобы вручить, – не вышло, сунул помощнику и пожалел денег потраченных: свалят в кучу, а потом и не вспомнят, где чей. С тех пор он без подарков ходить стал: слегка опоздаешь – и все, можно и так, хоть не жаль усилий на выдумывание.

На день рождения товарищ ежегодно собирал всех как бы на смотр: кто жив, кем стал, и люди это знали, подтягивались к этому дню, зубы вставляли, худели, новые ботинки покупали, чтоб в грязь лицом не ударить, показать – все хорошо. А те, кому плохо, тоже приходили с надеждой увидеть нужных людей, напомнить, что живы: вдруг кто поможет по старой памяти или просто денег даст?

Сергеев в помощи не нуждался, но приходил для сверки курса: не упал ли он в списке ниже уровня собственного ощущения? Вся эта игра была смешна, товарищ реально хотел всех увидеть, и в этом стремлении объединить бывших врагов с новыми друзьями была какая-то миссия, как всегда, невыполнимая.

Глядя в зал на движение гостей, Сергеев замечал перемены: сверстники становились толще и богаче, а девушки и вторые жены моложе. Старые жены, удержавшие своих скакунов в домашней узде, с презрением и опаской смотрели на новых, убравших с дистанции их старых подруг. Старых жен не приглашали, они мешали радоваться, их отнесли в черный чулан или на антресоли, кое-кого просто поселили на дачах, заплатив таким образом. Почетная отставка бывшим женам не нравилась, но лучше так, чем никак.

В сутолоке вечера кто-то обнял Сергеева сзади всем немаленьким телом, и, обернувшись, он узнал своего приятеля, которого не видел три года. Обнялись старые кони радостно, оглядели друг друга, в трех словах подтвердили друг другу, что все еще неплохо, и Сергеев спросил о друге своем, до которого никак добраться не мог из-за опасности нарваться на чужие проблемы.

Оказалось, что все у него хорошо: офис сгорел, но дела еще пуще прежнего, эволюция победила, благосостояние его крепчает, и денег он просить не будет.

Вспомнили со смехом эпизод – товарищ один рассказывал, – как любовница бывшая позвонила ему десять лет спустя и денег попросила для нужд временных, а он не дал, сказал: денег не дам, а если почку надо будет, то звони непременно.

Шутка сомнительная, оба понимали, но не осудили товарища, наоборот, посетовали: вот до чего суки докатились, совесть потеряли! Что творится в стране, Бога забыли!

На следующий день он услышал в трубке знакомый голос найденного друга, который хорошо помнил. Голос был тот же, но звучал как бы из другого измерения.

Сговорились встретиться, Сергеев поехал по адресу, который знал с прежних лет.

Он приехал на модную улицу, где сегодня стараются жить все, кто считает себя сметаной в кувшине народного рейтинга.

У друга там квартира была – не пентхаус, а так, две двушки и однокомнатная от матери, покинувшей этот мир.

До психоза благосостояния друг приобрел здесь недвижимость и угадал, оказался в нужном месте и теперь ходил со связкой ключей по дому, по квартирам своим, проверяя состояние своего благосостояния. Сам на даче жил, а квартиры не сдавал, не хотел чужих ног на своих коврах и глаз жадных на картинах своих, за пятьдесят лет в семье собранных. Мировых шедевров там не было, но коллекция русского авангарда 50-х интерес представляла и денег стоила.

Встретились два товарища тепло, обнялись радостно, каждый подумал: «Постарел ты, дружок», но вслух не произнесли – и так понятно по глазам было, что подумали.

Друг квартиры свои показал. «Миллионер я теперь, – сказал он, – а денег, как всегда, не хватает». Это было сущей правдой. По факту две квартиры стоили два миллиона, можно одну продать и жить, как рантье, – деньги в банк положить и жить. А как в банк положить – у нас это все равно что пристроить под бочку с дождевой водой на даче. Каждый день просыпаешься как на бочке пороховой: или власть что-то придумает и отберет, или друзья хорошие продадут парням неслабым и те придут с перфоратором клад искать и найдут – сам покажешь с паяльником в жопе.

Все это друг говорил тихим голосом, сгорбившись от внезапного благосостояния, говорил долго, и видно было, что тяготит его это счастье. Раньше смеялся, когда с голой жопой жил – до получки хватало, и ладно, а теперь голову ломай, как сохранить и приумножить.

Проценты, дивиденды, закладные, наследство – кому оставить, как распорядиться?

Дочка – сука, деньги берет, но с ненавистью, жизнь ее не устроена, друг хотел, чтобы юристом стала, а она, наглядевшись на его дружков-художников, славы захотела: юристом корпеть надо, дела вести, в офисе сидеть сутками, а неохота.

Начала инсталляции делать из козьих морд. Вонь в квартире, антисанитария, козьи морды кругом валяются, внучку пугают. Сладкую девочку забрал у мамы, ебнутой на концептуализме, девочку у себя поселил, чтобы не видела этих мастеров эпохи вырождения.

Художники в квартире устроили притон, стали там биеннале устраивать с водкой и марихуаной, дочка завертелась с ними в дьявольском хороводе, сошлась с одним идиотом, который кота изображал. Мяукал он на всех основных языках и мясо сырое ел на вернисажах, а дома заебал дочь, что вегетарианец, и только суши заказывал из дорогого кабака и пиздил подругу дней своих суровых после плясок кошачьих на глазах у западных кураторов, на словах высоко ценивших его антитоталитарное искусство. А денег они не платили – говорили, мол, подожди, помяукай еще, а уж потом… А потом мы знаем, что бывает. «Потом – суп с котом», – плача говорил друг в полном отчаянии.

Пару раз кот ебаный сделал дочери натуральную козью морду: измордовал до больницы за отсутствие внимания к своему художественному методу, заставлял втроем жить с новой музой из Кемерова в ее квартире и спать вместе заставлял для расширения горизонта. В больницу попала дочь после творческих вечеров с котиком, и пришлось друзей из ОМОНа подымать на операцию «Шариков возвращается», устроить концептуалистам и котам – королям перформанса зачистку, отрепетированную многократно в отрогах Кавказа.

Полечилась она в клинике платной, но не успокоилась, стала шаманить и камлать с какими-то косыми. В бубен бьют, тоже херню курят и живут табуном на полу и варят в казане что-то. Пахнет так, что из ДЭЗа приходили, еле отмазал дитя порока.

А маленькая такая чудная была, беленькая, на балет ходила, в школе одни пятерки. Что с ней стало, кто виноват? «А ты и виноват, – подумал Сергеев. – Ты в глаза ее не видел, все в делах, все камни собирал, копил добро для родной доченьки, а ей не надо, ей козьи морды надо, с котом жить надо, а квартиры твои и картины ей не нужны. Ей папа нужен был, на горке санки подержать и перед подругами погордиться: какой мой папа умный. А тебя не было, дел до хера было, а теперь одно дело – дочка на свалке, внучку не упусти, смотри в оба».