Заплатить за все - Мария Зайцева

— Проверяй, прокурорша… Хотя, какая ты, к хуям, прокурорша? Училка сельская. Кстати, как тебя взяли вообще? Бывших проституток не берут же, вроде?

— Горелый, уходи, а? — я неожиданно выдыхаюсь. Ругаться с ним, оскорбляться на его высказывания… Да похрен мне. В свое время столько наслушалась от подследственных, что вообще не трогает. А вот желание убрать его отсюда подальше становится нестерпимым. — Тебе тут не светит. Я в любом случае заявление напишу, пусть разбираются. У тебя есть повод, мотив…

— Давай, я поржу, — кивает Горелый, — а, заодно, подкину в этот ваш… Как его там? Департамент? Министерство? Кто там вас, училок, надзирает, чтоб в купальниках не фоткались? Так вот, туда подкину парочку фактов о прошлом одной сельской училки…

— Давай, вперед, — мне даже разговаривать с ним сил не хватает, откат от пережитого стресса такой сильный, что едва стою, хватаюсь за деревянную столешницу, чтоб не упасть. Стараюсь делать это незаметно, не хочу давать повод твари зубоскалить еще и на эту тему.

Смотрю в темное, жесткое лицо, гадая, как пережить это время, до того момента, как он уйдет.

Он же уйдет? Не пропишется же здесь?

— Или, давай лучше тут парочку историй кину… Говорят, селяне жутко чужой личной жизнью интересуются…

— Горелый, я тебе сказала уже, вперед. Свали только нахуй, а?

— Сейчас, училка, сейчас… Посмотрю только на тебя. Хуево выглядишь, прям радует взгляд.

— Если такая хуевая, чего лезешь?

— Так мне после отсидки и лошадь — баба.

— Ну и вали в конюшню. Там полно твоих невест.

Он сжимает губы, делает шаг вперед, я подаюсь назад, но дальше некуда. Дальше только стол.

Если он сейчас опять… Я же и отбиться не смогу, сил уже нет, все высосал, сука лагерная…

Горелый протягивает здоровенную лапу, я собираю все силы для боя, но он неожиданно подхватывает со стола рядом со мной круглобокое, красное яблоко и с хрустом впивается в него клыками.

Я завороженно смотрю, как брызжет яблочный сок, перемешиваясь с остатком крови на губах.

Зубы у него, блин… Любой волчара позавидует…

Он стоит так близко, но не трогает. Смотрит, жрет яблоко, с явным удовольствием, а я на него пялюсь.

И думаю, что тоже хочется яблока… Эта мысль настолько тупая и кощунственная, что мгновенно приводит в чувство.

Щурюсь, вскидываю подбородок выше, поднимаю бровь.

— Дура ты, училка, — говорит он, вполне миролюбиво, словно и не было только что дикого нападения, перепалки нашей матерной, — могла бы сейчас кайфануть…

— С тобой? — еще сильнее выгибаю я бровь, — прости, я не зоофилка. Не люблю животных.

— Говорю же, дура, — почему-то не обижается он, доедая яблоко, — когда приползешь, я тебе эти слова про животного припомню. И трахать буду исключительно раком первые сутки. А потом, как себя покажешь.

— Заебешься ждать.

— Ну-ну… Яблоки у тебя — говно.

Он выбрасывает огрызок, разворачивается и как-то очень быстро покидает мою территорию.

А я остаюсь стоять, из последних сил цепляясь за столешницу и слепо глядя в удаляющуюся широченную спину.

Мыслей никаких нет, только невыразимое облегчение.

Ушел, боже мой, ушел…

Как я выкрутилась-то?

Как спаслась?

И, главное, что делать теперь?

Этот урод ясно дал понять, что настроен мне тут веселую жизнь наладить… И, в принципе, у него может получиться…

Деревня — это деревня…

Интересно, опустится до откровенной гадости? Бабской? Почему-то я не могу представить, как Горелый кому-то рассказывает о моем прошлом, распространяет пошлые слухи… Наверно, я просто слишком хорошо про него думаю. Ха-ха. Каламбур прямо.

Выдыхаю, нашариваю позади себя яблоко, кусаю задумчиво.

А затем, опомнившись, отбрасываю его в сторону.

Похоже, меня теперь от яблок тошнить будет.

Встаю со столешницы, иду в сторону дома. Яська уже должна поесть, но зловещая тишина подсказывает, что меня ждет сюрприз… Если моя дочь затихла, то это может означать только одно: придумала шалость и конкретно в эту минуту воплощает ее в жизнь. И, если не поторопиться, то потом разгребать последствия придется дольше.

Ускоряюсь, вспоминая, что на столе так и остались учебники и конспекты, и все в доступе пятилетней девочки… Ужас!

— Эй, Карина, — голос соседки тормозит у самого крыльца. Поворачиваюсь, смотрю на бабу Веру, стоящую у своего забора и внимательно изучающую меня, — а этот мужик, что к тебе приходил, кто?

Черт… Началось…

Глава 6

Горелый вылетает со двора мелкой сучки с такой скоростью, с какой даже зону не покидал. Нет, внешне он старается сохранить видимость привычного похуизма, не хватало еще, чтоб она порадовалась, глядя, как выбила его из колеи, но внутри все кипит, бурлит и выплескивается из берегов.

Дико хочется надрать кому-нибудь зад, просто до чесучих кулаков!

Горелый идет к своему хаммеру, вымещает небольшую часть злобы на безответной дверце, с ревом выруливает, распугивая истошно кудахчущих кур и поднимая пыль от рассохшейся на солнцепеке дороги.

И по пути не удерживается, лупит со всей дури несколько раз кулаком по рулю.

Каким образом он вообще умудрился так лажануть? Идиот, блять… Какой идиот… Мало того, что стреманулся и не закончил начатое, как планировал, так еще и повел себя тупо. Угрожать бабе слухами, это… Это даже не грань. Это за гранью.

А он и не заметил, как сходу перемахнул четко очерченную, казалось бы, навсегда, линию, отделяющую шваль от нормального, умеющего держать себя в руках и отвечать за базар мужика.

Горелый машинально выруливает на выезд из проклятой, богом забытой деревни, совершенно не думая, куда и зачем едет.

В глазах до сих пор темно от ярости, на губах — перемешанный вкус яблок и крови, а в штанах — совершенно не желающий принимать реальность член, как вставший с первого взгляда на эту мелкую пакость, так и не думающий падать. Последнее особенно бесит.

Через полчаса, на выезде, Горелый умудряется увернуться от прущей прямо на него фуры, хватает гравийку на обочине, хаммер ведет юзом по всей дороге, Горелый, матерясь, выруливает на с трассы, чудом не цепанув столб.

И пару минут тупо сидит, уставившись перед собой слепым взглядом, не соображая ничего.

Перед глазами мелькают перемешанные кадры несущейся на него на полной скорости фуры, визг тормозов, белая рожа водилы в кабине… И, почему-то, злые острые глаза прокурорской сучки.

Он ощущает, как по подбородку бежит кровь, проводит пальцами, смотрит… Похоже, куснул себя опять, прямо по тому месту, где пришлись ядовитые зубки этой твари…

Надо же… Чуть на тот свет не отправился… Так по-идиотски… Вот бы