Я угнал Машину Времени - Феликс Кривин

- Быстро отходи в лес! - это голос Юрека.

Я открываю глаза.

- Слышишь?. Быстро!

Я углубляюсь в лес, слыша за собой автоматную очередь. Юрек меня прикрывает. Его в любую минуту могут убить, и он готов, чтобы его убили, только бы дать уйти мне.

Выстрелы звучат глуше. Война отступила, скрывшись за деревьями, которые теперь не встают у меня на дороге, а окружают меня плотной стеной, пряча от войны, как кусты прятали зайца. Неудачное сравнение, потому что я совсем не тот, для кого единственная победа - унести ноги с войны, я одержал победу в бою, как только и стоит одерживать победы.

Что это? Я стою на месте своего приземления. Я узнаю эту полянку, а там, за кустами, моя Машина... Стоит мне сесть в нее, и я еще сегодня буду далеко от этой войны... В конце концов можно поменять тему диссертации. Есть темы полегче...

Рядом хрустнула ветка. Я оборачиваюсь и вижу Юрека. Он стоит, обхватив дерево, и я понимаю, что он ранен. А может, и убит.

Я подхожу к нему. У него прострелена грудь. Я хочу перевязать ему рану и замечаю, что она уже перевязана. Неужели он сам оказал себе первую помощь?

Вот когда пригодится моя Машина. Она доставит Юрека в мирный год, он полежит там, подлечится, а потом, если захочет, вернется назад.

Я положил его на сиденье и задумался: куда его везти? Ближайшие пункты - 1914 и мой, 4119 год. Но в 1914-м тоже война, а до моего времени далеко, живым его не довезешь. Что же делать?

Оставалось идти на риск: посадить Машину в любом ближайшем году, где Юрек мог бы подлечить свою рану. Это грозило крупной аварией и тем, что оттуда мне уже вряд ли удастся выбраться в свое время. Но иначе Юрека не спасти.

Я включил мотор, и Машина плавно двинулась с места, верней, не с места, а со времени. На календарифмометре замелькали цифры: 1943... 1947... 1954... Я взялся за ручку тормоза... Сейчас это произойдет... То, от чего предостерегают все инструкции, - аварийная посадка...

Я резко нажал на тормоз. Раздался треск. Машина вгрузла в чужеродное время и проползла на брюхе по нескольким годам. Затем она замерла и затихла, - кажется, навсегда. На календарифмометре значился год 1963-й.

То ли от треска, то ли от внезапно наступившей тишины Юрек пришел в себя.

- Что это? - спросил он. - Откуда эта телега? Давай помоги мне выбраться, будем пробираться к своим, пока фрицы не подбросили свежие силы.

- Никаких фрицев здесь нет.

- Нет, так будут, у нас каждая минута на счету...

Я помог ему выбраться из Машины.

- Странная штуковина, - сказал он, поглядев на Машину со стороны. Откуда она взялась?

- Это Машина Времени, Юрек. Сейчас 1963 год, война давно кончилась, почти двадцать лет назад.

Он смотрит на меня, как на сумасшедшего.

- Ты что это? С перепугу?

- Да, я испугался. Испугался, что ты можешь умереть, и вывез тебя в мирное время. Понимаешь, Юрек, я не тот, за кого себя выдавал. Я не из Люблина, я из сорок второго века.

- Тебя, наверно, контузило, - забеспокоился Юрек.

И тут на глаза мне попалась консервная банка. Я поднял ее. На этикетке была обозначена дата: апрель 1963 года.

Юрек отбросил банку и долго молчал. Он побледнел, мне показалось, что он сейчас потеряет сознание.

- Юрек, нужно срочно найти врача...

- Врача? - он посмотрел на меня с ненавистью. - Ты зачем, гад, меня сюда затащил? Шкуру свою спасал? В то время, когда люди жизни отдают...

- В какое время? Война давно кончилась.

- Слушай, ты, потомок! Твое время еще придет. А в своем времени мы без тебя разберемся. А сейчас вот что: вези меня назад!

- Ты же ранен.

- Я ранен на войне и вылечусь на войне. Заводи свою времянку.

Он хотел унизить Машину Времени и потому назвал ее времянкой. Так у них назывались печки, которые давали не слишком много тепла.

- Может, сначала покажешься врачу?

- Идиот! Что ты скажешь врачу? Как объяснишь пулевое ранение?

Об этом я не подумал. Да, могут быть неприятности. И никому ничего не докажешь.

- То-то ты мне кричал: "Отходи, Юрек!", "Тебе приказано - отходи!" Интересно, кем это мне было приказано?

- Я тебе ничего не кричал.

Он долго ругался, выкладывая все, что он думает обо мне и о моем времени. Особенно когда узнал, что Машина вышла из строя.

- Что? Ты хочешь сказать, что твой примус больше не действует? Давай приводи в порядок свою технику, некогда мне тут с тобой...

- Я не умею. Я не техник, я историк.

- Я б тебе сказал, кто ты есть. Ладно, попробую сам. Я в машинах немного разбираюсь. Показывай свой механизм! - Юрек попробовал встать, но тут же сел, скривившись от боли.

Я подумал, что в Машине где-то должна быть аптечка. И действительно, в багажнике я обнаружил санитарный пакет и другие необходимые медикаменты.

- Ну вот, теперь полегче, - сказал Юрек, когда я промыл и перебинтовал ему рану. - Ты молодец. Если б еще дома сидел, тебе б цены не было.

Я не верил, что ему удастся отремонтировать Машину. Машина Времени это слишком сложно для двадцатого века. Видно, придется нам остаться здесь навсегда. Он будет водить автобусы, а я займусь историей - наукой о прошлом - или создам новую науку - о будущем. Футурологию, которая была создана задолго до меня, кажется, в том же двадцатом веке. Печальный парадокс: я знаю будущее человечества вперед на две тысячи лет, но не знаю своего ближайшего будущего.

А может быть, меня просто посчитают сумасшедшим. В двадцатом веке представление о времени примерно такое, как в первом веке было представление о пространстве. Великий Шандор Шандр (3000-3070), создавший первую карту времени, родится только через тысячу лет, и лишь тогда станет известен рельеф времени. Вершины и низменности. Ущелья и провалы. Если я стану прогнозировать будущее, исходя из объемности времени, если скажу о путешествии вокруг времени, меня непременно сочтут сумасшедшим. Но ведь Назым Фрисс действительно совершил путешествие вокруг времени, и сроки его измерялись не временем, а пространством. Он вышел за пределы пространственных измерений, и пространство для него стало временем, а время - пространством.

1963 год... Какой-нибудь час отделяет нас с Юреком от 41-го года, и за этот час сколько произошло! Окончена война, поднялись города из развалин... И погибли наши товарищи... Стась, Збышек и Анна. Час назад они были живы - и двадцать два года их уже нет на земле. Юрека с ними нет, значит, не он их предал. Впрочем, этот факт уже не требует доказательств. Стал бы он рваться туда, в войну, из теперешнего мирного времени, стал бы рисковать жизнью, спасая меня. А Стась? А Збышек? Прошлое не отдает своих тайн, и если я останусь здесь, то буду заниматься не прошлым, а будущим. В будущем хоть можно что-то еще изменить, а в прошлом уже ничего не изменишь.

8. НАКАНУНЕ ОТКРЫТИЯ АМЕРИКИ

Севилья. Портовый трактир. Мореходы, землепроходцы и просто проходимцы, люди, одержимые мечтой, и люди, одержимые жаждой наживы, моряки, не нюхавшие моря, и пираты, не нюхавшие пороха, а также настоящие моряки и пираты - все это галдит, шумит, таращит глаза и стучит по столу кулаками.

- Я им говорю, Америго: земля так же кругла, как моя башка, да и по величине не слишком ее превосходит. И если плыть из Севильи на запад, то можно достичь берегов Индии.

- Не Индии, Христофор.

- А чего же?

- Только не Индии.

Америго мнется, возможно, он из скромности не хочет назвать материк, который впоследствии будет носить его имя. Скромность в данном случае не мешает: Америку все же открыл Колумб, и заслуги Америго сильно преувеличены. Словно заранее это предвидя и заранее в чем-то раскаиваясь, Америго смиренно принимает громы гиганта, низвергающиеся на его голову.

- Скажу тебе как земляку, Америго, хотя я уже и не помню, когда покинул Италию (сердцем я ее никогда не покидал): для того чтобы осуществить одну-единственную идею, нужно потратить всю жизнь. Потому что легче преодолеть Атлантический океан, чем океан тупоумия, равнодушия и лени. Мне сорок лет, Америго, как и тебе (мы ведь с тобой ровесники), и половину из них я мотаюсь по белу свету и всюду слышу одно слово: нет.

Будущие века сначала вознесут Америго, а Колумба предадут забвению, потом вознесут Колумба, называя Америго вором, присвоившим чужое открытие, будущие века столкнут этих двух открывателей в непримиримой вражде, разжигая страсть в тех, кому давно уже неведомы страсти. А они, живые, сидят в портовом трактире и разговаривают, как друзья.

- Я пытался добиться приема у Торквемады, говорят, это сильный человек.

- Он духовник королевы.

- Что-то вроде этого. Но попасть к нему дело безнадежное, у него сейчас особенно много работы.

- Святой инквизиции не до новых открытий, она не знает, что делать со старыми. Поэтому она больше поощряет закрытия. Колумб, это совсем неплохо звучит: великий закрыватель. - Америго невесело улыбнулся.

Инспектор Шмит не видел в этом ничего удивительного: были в истории и открыватели, и закрыватели, причем последние, как правильно сказал Америго, нередко пользовались большей поддержкой.